***
Громов не понимал, в какой именно момент о начал смотреть на Янковскую не просто, как на обычного военфельдшера. Как давно при виде её тело его покрывалось жаром, а на лбу выступала липкая испарина. Казалось, что он старается не попадаться ей на глаза, чтобы лишний раз стыдливо не переводить взгляда и надменно проходит мимо не поздоровавшись, как будто её вовсе нет, уже целую вечность. Как давно его челюсть скрипя сжимается, при виде её общающуюся с другими мужчинами, как давно она мерещится ему по ночам. Ведь должна же быть отправная точка, когда Янковская перестала быть для него обычным подчинённым. Он помнил их первую встречу, когда он её, несуразную и тощую, за воротник вытащил из кабины грузовика во время немецкого налёта. Как жалко стекала с неё грязь, когда он её отчитывал, но глаза, какие у неё были глаза! На худом лице они как будто бы занимали пол лица! Громов ещё никогда не видел таких ясных глаз, как будто бы утреннее небо в деревне летом. Ещё тогда Громов внутренне одёрнул себя за такие мысли, но тот взгляд загнанного в угол зверька не давал ему покоя. А ещё она улыбалась, когда он кричал на неё, отчитывая за бестолковое поведение, как будто бы не боялась всех тех уловок, которые обычно срабатывали на других. Увидев её в тот осенний день он сразу понял, что ничем хорошим для него это не кончится. Она показалась ему безвольной в начале, даже бесхребетной, пока не отказалась зашивать рану сбитому немцу. В тот день все представления Громова об этой маленькой девочке рухнули, когда Янковская со скальпелем в руках на страшной немецкой рече угрожала нацисту, что распорет ему живот, если тот не ответит на все вопросы. Маленькая девочка оказалась совсем не маленькой, и вовсе не бесхребетной. А потом она прыгнула в ледяную воду, дабы вытащить из озера тонущих детей. Когда капитан Никифоров доложил об этом Громову, Иван Максимович был готов задушить Руслана собственными руками, за то что не доглядел, допустил, позволил в конце концов! Но виду Громов не подал, из всей гаммы бурлящих в нём эмоций ответив капитану лишь тихое "Ну и дура". Но так просто отпустить эту ситуацию Иван Максимович не смог, договорился с поварами, чтобы половину положенной ему пайке сохраняли для Янковской, дабы та поскорее поправлялась после болезни. Ту же участь постигла и кровать Сюзанны, которую Громов распорядился переставить со сквозняка у двери к самой тёплой из стен. Он не знал, зачем всё это делает, но понимал, что по другому просто не может. Что-то внутри него заставляло мужчину прятать от Янковской глаза, но при этом невидимо помогать, облегчая её существование, о чём та даже не догадывалась. А как ему тяжело было смотреть на то, как эта девочка плачет над холодным фундаментом своего дома! Сохраняя внешнее спокойствие и покуривая папироску, внутри у Громова всё рвалось на мелкие частички от боли! Громов с трудом в тот день удержался, от того, чтобы её не обнять и не пожалеть, склонив маленькую головку на своё широкое плечо. Но несмотря на вечно печальные ясные глаза Янковская умела выводить Громова из себя так, что из его глаз начинали метаться горячие искры. Наученный сдерживать свои эмоции под маской безразличия и сохранять все истинные мысли внутри себя майор просто не мог сам с собой совладать, когда она в очередной раз перечила ему, ослушивалась или как-то язвительно отвечала. Только при виде на одну лишь Янковскую Громов мог испытать целый спектр разнообразных эмоций: от ярости до жалости за несколько минут! Нет, Янковская была такая одна в своём роде, неповторимая и ужасно упрямая. В тот вечер напряжение Громова достигло своего максимального пика: не вспоминать о Янковской каждые 5 минут казалось уже невозможным. Лёжа в своей комнате с ранением он закрывал глаза и вспоминал её, точнее то, как она прикасается к его шее, дабы проверить пульс перед началом операции. Стыдно сказать, что в тот момент в теле Громова находилось не меньше трёхсот грамм осколков, но находясь без сознания и истекая кровью руки Янковской на своём теле он узнал даже находясь на границе между жизнью и смертью. Когда Никифоров тем вечером принёс бутылку спирта, дабы обмыть звёздочки подполковника, Громов не противился, желая хотя бы на несколько часов забыть о Янковской и её жалобных глазах при виде него. Но очень трудно забывать о человеке, когда он сам заявляется к тебе в комнату через какое-то время. Особенно невыносимо становится, когда он начинает к тебе прикасаться, проводя по коже своими тонкими пальчиками. В тот вечер рассудок Громова был затуманен не только алкоголем и табаком, но и неудержимым желанием Янковской. Момент, когда Громов осмелился к ней прикоснуться Громов уже не помнил, но нежные поцелуи всё равно вспышками возникали в памяти мужчины, оставляя приятную щекотку внутри. Конечно, он не должен был её целовать, но сделать по другому просто не мог, и не хотел. После того поцелуя, после ощущения её хрупкого тела в своих руках, Громов наконец-то смог дышать полной грудью, как будто бы раньше лёгкие сковывала невидимая нитка, не дающая набрать достаточное количество воздуха. Но протрезвев на следующее утро, перед Громовым встал гнетущий его вопрос: что делать дальше? Война и отношения были несовместимы, это Громов понял ещё на Финской, и зарёкся больше таких ошибок не допускать. Но как теперь быть с Янковской? Сделать вид, что ничего не было и продолжать глупо прятать глаза, как гимназист, не выучивший урока? А как долго Громов сможет вновь продолжать этот нелепый театр безразличия по отношению к ней, который, вероятнее всего, снова выльется во что-то похожее? Громов облокотился на спинку стула и поднял лицо к потолку, выдыхая накопившийся в груди воздух. Так когда именно Янковская перестала быть для него обычной и одной из многих? Громов ещё раз проанализировал в памяти все произошедшие с ним события и к своему стыду выделил именно ту первую их встречу и жалобный взгляд испуганных глаз. Как же глупо это звучало даже в его мыслях! Влюбиться в восемнадцатилетнюю девчонку ему, взрослому мужику на четвёртом десятке, да ещё с первого же взгляда! Какая же пошлая выходила ситуация, если подумать. Но честно сказать, Громов ещё долго не мог себе в этом признаться, осознав своё истинное отношение к ней лишь недавно, когда она упёрто продолжала колотить заледенелые сугробы киркой, даже после его приказа остановиться. Это был тот характер, который Громов уважал, несмотря на то, что действия Янковской выводили его из себя так, что хотелось крушить все находящиеся рядом строения. Но так дальше продолжаться не могло и не должно было, нужно было что-то решать...***
24 апреля 1942 года. Размышления Громова были прерваны звонким стуком о деревянную дверь снаружи его комнаты. Крикнув громкое "Да" и заняв за столом более представительную позу, Иван Максимович устремил свой взор к входной двери. Спина и плечи Громова напряглись сами собой, подсознательно опасаясь того, что на пороге вновь появиться Янковская, но, к счастью, это была не она. – Товарищ подполковник, это я, – на румяном и круглом лице Поляковой возникла улыбка, которую она адресовала персонально Ивану Максимовичу. Когда Екатерина вошла в его комнату, держа в руках тот же самый поднос, что и несколько дней назад Янковская, Громов облегчённо выдохнул, ведь ему не придётся врать, изворачиваться, и краснеть перед Янковской, как прыщавому школьнику. А вот в визите Поляковой ничего подозрительного подполковник не разглядел, Екатерина Дмитриевна навещала его каждый день, а то и по несколько раз, в сотый раз осматривая раны и делясь имеющимися вкусностями. – Опять перевязка? – недовольно протянул Громов, скорчив огорчённое выражение лица, – Уже зажило всё, не болит совсем. – Всё, да не всё! – возразила Полякова с грохотом размещая металлический поднос на письменном столе Громова, – Не капризничай, Иван, а снимай рубаху, я быстро перевяжу, рану осмотрю и уйду, дольше разговариваем. Громов безвыходно хмыкнул, едва заметно дёрнув бровями. Катина забота иногда казалась чересчур навязчивой, но Иван Максимович скидывал это на дружеское волнение, не более того. Поочерёдно медленно освобождая рукава свободной белой рубахи от рук, Громов еле заметно прикусил губу, скрывая режущую боль в плече от Поляковой, "А то ведь залечит до смерти" – подумалось ему. Бросив рубаху на стоящую в метре от стола кровать, Громов слегка прикрыл глаза, ожидая на себе резкие прикосновения Поляковой. Катя делала перевязки быстро и иногда даже грубо, как бы она из раза в раз не старалась действовать мягче. На её фоне движения Сюзанны казались невесомыми, как ощущения от летнего ветерка. Вот и в этот раз сильные руки Катерины прикасались к больному месту грубо, несмотря даже на то, что она старалась действовать аккуратно. Рана на подполковнике заживала быстро, через пару дней можно было снимать повязки на совсем, ввиду отсутствия показаний для дальнейшей носки. Полякова затягивала бинты сильно, так что Громову по началу было тяжело набирать воздух. "Лучше бы Константинов пришёл" - мелькнула в его голове мысль, и Иван Максимович вновь опечалено вздохнул. В один момент спиною Громов почувствовал, что руки Поляковой совершают нехарактерные для них движения, шершавыми ладонями опоясывая вначале его бока, а затем и грудь. Громов и подумать не успел, как почувствовал горячее дыхание Поляковой возле своего уха, за чем последовало прикосновение её губ в районе левой скулы. Опомнившись, Громов резко встал, отодвигая назад деревянный стул, на котором он сидел, а, следовательно, и стоящую за ним Полякову. Громов взглянул ей в лицо: глаза женщины сверкали хитрыми искрами в его сумеречной комнате. К такому повороту событий Громов точно готов не был. Конечно, ранее он замечал со стороны Поляковой какие-то знаки внимания, но считал, что это всего лишь остатки былого. Опасаясь возможности дальнейшего развития событий в подобном русле, Громов обогнул стол, увеличивая расстояние между ним и Поляковой. Сурово нахмурив брови, мужчина вопросительным взглядом уставился на женщину, ожидая объяснений, но их всё не следовало. – Старший военфельдшер Полякова, что Вы себе позвол... – Громов не успел закончить свою угрожающую фразу, даже его командный тон не испугал ревнивую женщину, стоящую прямо сейчас перед ним. – А что не так, товарищ подполковник, будто бы нас раньше ничего не связывало, – в её глазах витала какая-то гнетущая ненависть и чувство мести, которых Громов уже успел испугаться за весь непродолжительный разговор. Громов шумно выдохнул и потёр морщинистый лоб рукой, размышляя над ответом. Рано или поздно их прошлое должно было дать о себе знать, но Ивану Максимовичу от этого было не легче. – Это было раньше, Катя, и мы с тобой по-моему договаривались, что мы просто сослуживцы и друзья, не более того! – с каждым словом контролировать свой тон Громову становилось всё тяжелее и тяжелее, за чем следовало повышения его голоса сразу на несколько децибел. – А с ней вы тоже просто сослуживцы? – в ответ начинала повышать голос Полякова, так что на её белоснежных висках начали выступать синие венки. – С кем с ней? – прокричал свой вопрос Громов, заранее уже зная ответ. На протяжении всего времени их знакомства Громов понял одну единственную вещь: Катя была неуправляемой стихией, чьё настроение меняется по щелчку пальцев. Она могла смеяться и улыбаться, а через минуту, вспомнив о каком-нибудь раздражающем её факте, нахмурить светлые брови и нахамить первому попавшемуся человеку на улице. Катя порой была совсем неуправляемой, от чего Громов был и против её определению в его дивизию, но Полякова дала честное слово, что их былой роман не даст о себе знать в ходе работы, что ни одна живая душа о них не узнает. Стоя перед разъярённой Поляковой Громов мысленно ругал себя самыми крепкими словечками, ругая за очередную излишнюю доверчивость. – С этой зюзей Янковской! Не делай вид, что ты не понимаешь о чём я говорю! – голос Поляковой звоном разносился по стенам небольшой комнатки подполковника, выходя далеко за её пределы. Громов прикрыл глаза и сморщился, как от пощёчины, не ожидая, что расплата за его необдуманные поступки настигнет так скоро. Под грозным взглядом Поляковой он чувствовал себя, как провинившийся мальчишка перед строгой бабушкой, не имея сил вымолвить ни слова. Но осознав про себя это нелепое своё же собственное сравнение и с силой сжав кулаки, Громов встал параллельно входной двери и отступил чуть назад, в немой просьбе Полякову выйти. – Старший военфельдшер Полякова, а ты не забыла ли где находишься? Истерик устраивать здесь не надо, выйди! – сквозь сжатые зубы прорычал Громов пальцем вытянутой руки указывая на дверь. Полякова с места так и не сдвинулась, а глаза её вдруг стали влажными, что заметил и Громов, сжав кулаки и отводя от неё взгляд. Катя редко всхлипывала красным носом, что заставляло подполковника немного остыть и самому отвернуться к двери, потирая лоб. Екатерина прекрасно знала, что Громов терпеть не может женских слёз, поэтому не в первый раз таким образом добивалась своего во время устроенных ею же ранее скандалов. Весь парадокс заключался в том, что и Громов понимал хитрый по мнению самой Поляковой, замысел той, но сделать ничего с собой не мог, лишь сконфужено отводя взгляд о текущей по щеке слезы. В два коротких шага Полякова подошла к Громову, несмотря на созданное им расстояние. Положив руку ему на гладкую щёку, Екатерина Дмитриевна перевела на себя его взгляд, заставляя смотреть ей прямо в лицо. – Ваня, Ваня ну же посмотри на меня! – раздражаясь его нежеланию продолжать данный разговор нервно причитала Полякова, – Ваня, родной, ну мы же с тобой так давно знакомы, нас так многое связывает, мы столько вместе пережили, а её сколько ты знаешь? – риторически спросила Полякова, не давая даже возможности ответить на свой вопрос и сразу же продолжила, – Без году неделя! Громов закипал каждую секунду женского скандала всё больше, уже практически теряя над собой контроль. Скинув руки Поляковой со своего лица и вновь отдаляясь на несколько шагов. Этот разговор его уже не то, что утомлял - выводил из себя. Но Катю он знал хорошо, и прекрасно осознавал, что просто так она не уйдёт, пока своего не добьётся. – Полякова, что за бред? – вопрос Громова прозвучал как утверждение, – С чего ты вообще взяла, что у нас с ней что-то есть? Фантазия разгулялась? – Да потому что я вас видела! – вновь не сдержавшись повысила голос Екатерина, огрев Громова оплеухой своих слов, – Видела вас три дня назад в этом самом окне! Сердце Громова резко начало биться сильнее, и нервно сглотнув он услышал его резвое биение в ушах. Внешне сохраняя невозмутимый вид, внутри Громов боролся с только что разорвавшимся вулканом, и во что бы то ни стало старался сделать так, чтобы ни один мускул на его лице не дрогнул. – А ещё я вижу, – после непродолжительной паузы продолжала Полякова, только уже понизив голос и сомкнув крепко челюсти, – Вижу, как ты на неё смотришь, когда она не видит, Ваня, я ведь не дура... – Дура ты, Катя, – тихо произнёс Громов, но слова его прервали яростную тираду Поляковой. Екатерина Дмитриевна смотрела неотрывно на него с надеждой, ожидая, что он начнёт оправдываться, извинятся, скажет, что она ничего для него не значит, что она сама накинулась, да хоть что бес попутал! Но он молчал, всё также не изменившись в лице. Тонкая ниточка надежды с каждой секундой всё больше рвалась в груди Поляковой, и груз горького осознания был готов устремиться вниз. Громов понимал, что загнан в угол и окружён, именно поэтому слова его не имели ни малейшего смысла. Он, подполковник советской армии был пойман с поличным за руку, как сопливый школьник! Разъедающее чувство стыда краской докатилось до его шеи, остановившись на уровне кадыка, не осмелившись подняться ещё выше. Янковская стала для него проблемой, и эту проблему надо решить во что бы то ни стало и как можно скорее. – Катя, я ни собираюсь тебе ничего объяснять, – сделав максимально отстранённое лицо уж было начал Громов, но его снова прервала Полякова, вцепившись крупными ладонями в его щёки. – Да мне не нужно ничего объяснять, Ванечка! Давай лучше я тебе кое-что объясню: ты не нужен ей, слышишь? Не нужен! – Полякова говорила ему эти слова глядя прямо в глаза, но внутреннее кипение Громов не выдавал, лишь сведя брови на переносице, – Видела я, как она оттолкнула тебя тогда, знаю почему, – Полякова сделала театральную паузу, наслаждаясь тем, как удивлённо смотрит на неё Громов. Вот это да, товарищ Громов тоже может что-то не знать, вот это новость! Но сейчас, всё его существо желало чтобы она продолжила свою фразу, и Полякова прекрасно видела в нём это мольбу. – Милый у неё есть, понимаешь? – как гром среди ясного небо послышались её слова, доносящиеся до Громова словно с эхом. – Что ты несёшь? – Это правда, Ваня, я не придумываю. После того, как она в Ладожское озеро за грузовиком прыгнула, валялась с температурой двое суток, бредила день и ночь, я её выхаживала. Так вот она Тёму звала постоянно, говорила, что скучает, что любит, – Полякова сделала паузу, наслаждаясь тем, как лицо Громова сползало вниз, – Понимаешь, Ваня, ты ей не нужен, ты мне нужен! Мы так давно знакомы, я знаю про тебя всё, Ваня, даже то... – Полякова, рот закрой! – неожиданно и не своим голосом прокричал Громов, да так, что, казалось, в углу отвалился кусок штукатурки. Полякова заметно замялась, глядя на воинствующий вид Громова, и испуганно спрятала от него глаза. – Я..я хотела сказать, что знаю про тебя даже то, что ты сам о себе не знаешь... Слова её прозвучали неубедительно, что ещё больше выводило Громова из себя. Иван Максимович с силой напряг скулы и сжал кулаки, так что побелели костяшки. Выдыхая накопившейся в груди пар, он на секунду прикрыл глаза, успокаивавшись. – Полякова, уходи.***
25 апреля 1942 года Машинальными движениями Сюзанна привычно отстирывала окровавленные простыни. Уже несколько дней голова её была забита совершенно другими мыслями, на что часто обращал внимание Константинов, делая той мягкие замечания. Сюзанна, после случившегося несколько дней назад просто не знала куда себя деть. То и дело в голове возникали картинки событий того вечера, его губы на её шее, его сильные руки, придерживающие её за талию, тусклый свет в комнате и нестерпимое желание. При всём при этом Сюзанна не жалела, что ушла тогда, оставив Громова в безмолвии стоять по середине комнаты. Они зашли слишком далеко, и это нужно было прекратить одним резким рывком. Несмотря на то, что Громов в тот вечер проявил инициативу первым, Сюзанна всё равно боялась с ним встречи, не знала как себя вести, как смотреть на него без подкатывающей к щекам краски. Сюзанна боялась, и одновременно жаждала этой встречи. В глубине души Янковская надеялась, что он заключит её в свои крепкие объятия, погладит по спине широкой ладонью, и покроет её лицо жаркими поцелуями. Сюзанна хотела быть с ним, но подсознание её буквально кричало в неистовом вопле, что это невозможно на фронте, где он - начальник дивизии, взрослый мужчина, а она - шестнадцатилетняя младший военфельдшер... В очередной раз Сюзанна витала в облака, когда увидела перед собой морщинистое лицо Константинова. Девушке показалось, что тот был чем-то обеспокоен и опечален. Его глаза были грустно опущены, а руки сцеплены в замок. Подойдя практически вплотную, Константинов остановился на расстоянии меньше метра от Сюзанны, продолжая неловко сминать пальцы на левой руке. Сюзанна удивлённо отодвинула от себя железный таз, в ожидании того, что именно собирается ей сказать Константинов. – Евгений Борисович... – неуверенна начала Янковская, но её прервал тихий и низкий голос Константинова. – Сюзанна Мартиновна, я очень опечален, и не понимаю, как такое вообще могло произойти... Так и знайте, я был категорически против этой глупой затеи! Константинов мог бы замолчать в ту же самую секунду, Сюзанне не нужны были его слова, чтобы понять, что они не закончатся для неё ничем хорошим. Сюзанна опустила на землю дрожащие глаза, пряча от Константинова накатывающее к телу беспокойство. Евгений Борисович неуклюже мялся и пожёвывал нижнюю губу, пытаясь вымолвить хотя бы пару слов, но горло его будто бы сковал терновый венок, не дающий произнести ни звука. – Сюзанна Мартиновна, я, честно признаться, не понимаю, с чем связанно данное решение, но прозвучал приказ, с коем я, при всём моём сожалении... Сюзанна синхронно спрятала кисти рук за спину, дабы скрыть редкую дрожь тонких пальцев. Константиновну не нужно было заканчивать эти нелепые объяснения, всё всем итак было понятно. Но Евгений Борисович не сдавался, вероятно, тем самым, пытаясь наказать самого себя. – К моему полному разочарованию, приказано Вас перевести в другую дивизию, – слова Константинова прозвучали как-то непозволительно резко, несмотря на то, что он говорил еле размыкая губы. Сюзанна резко подняла на него глаза, которые от копившихся слёз стали ещё более ясными. Девушка попыталась сглотнуть накопившийся во рту ком обиды, но только протолкнула его ещё дальше в глотку. Приговор её был озвучен, и обжалованию, кажется, не подлежал. – И кем же приказано, позвольте узнать? – девушка прекрасно понимала, что вопрос её не имел ни малейшего смысла, так как ответ был всем прекрасно известен. Но Сюзанне было смертельно важно услышать это имя, представить в голове этот образ, так беспардонно вышвырнувший её из уже привычной части. – Иван Максимович Громов, но я уверен, что у этого решения должна быть веская причина... – успокаивающе провёл ладонью Константинов по предплечью девушки, но Сюзанна дослушивать его не стала, и сорвавшись с места, покинула расположение врача. И причина конечно же была действительно веская! Всему виной был тот самый поцелуй, для Сюзанны это было ясно, как день! Но почему же Громов так жёстко с ней поступил, неужели он подумал, что Сюзанна специально его соблазнила и подтолкнула в свои объятия? Почему он так поступает с ней, неужели она одна из всей части засматривается на подполковника, стыдливо пряча покрасневшие щёки? Почему же только она достойна такой неприглядной участи, как позорная ссылка в другую дивизию? И куда же её теперь отправят? Под Сталинград? Москву? В Волхов? В Сюзанне бушевали четыре неудержимые стихии - боль, обида, злость и разочарование. Как четыре всадника апокалипсиса, эти эмоции молодой девушки не предвещали ничего хорошего для окружающих её людей. Сюзанна мелкими шагами мерила двор части, глазами ища того самого человека, который так беспощадно с ней поступил! Громову предстоял непростой разговор, исходы которого были неизвестны. Иван Максимович, стоя в одной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, тыльной стороной ладони убрал падающие на лоб тёмные пряди волос. Погода радовала, солнце показывалось практически каждый день, однако температура всё равно не поднималась выше +12 градусов. Чуть продрогнув, Громов снова схватился за топор, дабы разрубить очередное полено дров и наконец-то согреться зябким весенним утром. Закидывая посильнее назад тяжёлый топор, подполковник с силой направлял его обратно вниз, пока в разные стороны не разлетались паленья. Несмотря на то, что дрова рубить Громову приходилось часто, этим утром Иван Максимович взял в руки топор не просто так. Уведомив утром Константинова о переводе младшего военфельдшера Янковской в другую дивизию, а также выслушав от врача всевозможные возмущения и мольбы по этому поводу, Громов вышел во двор, занимая место на виду всей части. Громов понимал, что после того, как Константинов сообщит новость Янковской, та непременно придёт к нему скандалить, уж больно хорошо Иван Максимович уже знал эту девчонку. Видеть её он не хотел, боялся, что опять сорвётся, поддастся слабости и желанию, не сможет устоять перед её молящими глазами. Оставаться наедине с Янковской сейчас, после того, что было, казалось Громову самой худшей идеей из всех возможных. А находись Громов на виду у всех во дворе, как сейчас, может Янковская и постесняется к нему подходить, отложив свой пыл на потом, а может, и угомонив его вовсе. Но, кажется, Громов не знал Сюзанну совсем. Смотря вперёд из под светлых бровей, Янковская всё ближе приближалась к рубящему дрова Громову, яростно скрипя зубами в такт своим шагам. Увидев Громова в одной рубашке, взгляд её даже не много потеплел, но этого всё равно было не достаточно, Сюзанна жаждала объяснений. Подойдя к Громову практически вплотную, и проглотив неуместное игнорирование с его стороны, будто бы он стоял здесь один, Сюзанна лишь на секунду замялась, осматриваясь по сторонам и ловя на себе взгляды удивлённых солдат. – Товарищ подполковник, разрешите обратиться? – звонко отчеканила Янковская, держа руки в крепких кулачках. Громов на секунду прикрыл глаза, коря себя за заведомо неудачный план. Конечно, она не постеснялась подойти при всех, и потребовать ответов, на свои вопросы. Конечно, она хотела от него объяснений, но слова совсем не шли в голову подполковника. Громов, отвлекшись от дров постоял молча ещё несколько секунд, а после, даже не смотря на Янковскую, тихо ответил: – Разрешаю. Сюзанна набрала в грудь побольше воздуха, дабы речь её звучала как можно более уверенно, однако по итогу получилось лишь писклявое и тихое журчание, доносившееся по левую руку от подполковника. – Товарищ подполковник, почему меня переводят в другую дивизию? Громов на секунду приподнял брови, а потом ухмыльнулся уголком рта, подыскивая разумные слова для ответа. – Потому что я так приказал, – слова его прозвучали как-то издевательски спокойно, так спокойно, что даже выводили Сюзанну из себя. – А почему Вы так приказали, товарищ подполковник? – не унималась Янковская, стараясь вложить в ноты своего голоса как можно больше недовольства и несогласия, однако на выходе слышалось лишь потерянные и жалобные скуление. – Потому что в 112 дивизии недобор, они срочно запросили военфельдшера, а у нас персонала хватает, – Громов смотрел ей прямо в глаза, стараясь не дёргать зрачками, чтобы выдало его истинные чувства и эмоции с потрохами. – А раньше вы говорили, что итак медперсонала у нас в части мало, – губы Сюзанны вдруг задрожали, но взгляда от Громова она отводить не стала. – То было раньше, Янковская, сейчас по другому, – снисходительно на выдохе ответил ей Громов, развернувшись обратно в сторону дров, – У тебя всё? Я продолжу тогда. – Нет у меня всё! – практически по слогам отчеканила Сюзанна, не сдвинувшись с места ни на миллиметр. – Зато у меня с тобой всё. Видишь сколько поленьев впереди ещё рубить? Отойди лучше подальше, а то отлетит в тебя, – не смотря в её сторону предупредил Громов, а после вновь занёс топор высоко над головой. Но Сюзанна не уходила, как вкопанная врастая в землю прямо рядом с Громовым, от чего левое плечо мужчины даже немного нагрелось от её испепеляющего взгляда. Янковская продолжала стоять на расстоянии меньше метра от него, что заставляло Громова потихоньку выходить из себя. Топор поднимал он всё выше и выше, а удары становились всё сильнее и сильнее, пока одно и поленьев наконец-то не отлетело в сторону, где стояла Янковская, ударив ту прямо по коленке. Громов остановился, вглядываясь на скрюченную фигуру девушки, держащуюся за коленную чашечку и дрожащими глазами смотрящую прямо на него. Громов не смог скрыть испуганного выражения лица, разглядывая лицо Янковской, по щеке которого покатилась одинокая слеза, быстрым движением руки убранная с нежной кожи. Сердце подполковника сжалось в болезненном чувстве вины, из-за которого волна страха окатила его тело с ног до голову. Постояв ещё несколько секунд, Сюзанна наконец-то сдвинулась со своего места, снова оставляя Громова наедине с топорам и дровами. Больно сминая пальцы, Громов наблюдал за тем, как колышется после каждого её шага длинная коса девушки. Сюзанна сидела на тяжёлом бревне старой берёзы и безучастно наблюдала за плещущимися в Ладоге волнами. Это место стало её уже давно, ещё с зимы, когда резко обострялась нехватка уединения. Вот и сейчас, наблюдая за розовыми оттенками заката северного неба Сюзанна грустно размышляла о будущем своей судьбы. Ссылка в другую часть казалась девушке каким-то наказанием, ведь тут оставалась её привычная жизнь, её судьба, в конце концов - Громов... В другой дивизии она не сможет видеть его гладкого лица, его синих глаз, больше никогда не услышит "цирк-зоопарк" из его уст. Жизнь без него казалась Сюзанне каким-то страшным сном, без возможности проснуться. Один взгляд на его суровое лицо воодушевлял её на весь дальнейший день, даря надежду. Перевод казался для неё подобием смерти, без возможности воскреснуть. Нет, на перевод она никогда не согласится, пусть хоть расстреливают, без него ей всё равно жизни нет! Сюзанна смахнула маленькую слезу на белой щеке и съёжилась от холода. Глядя на розовые тона Ленинградского неба Сюзанна точно для себя решила - она никуда не поедет. Тихие шаги позади хрупкой женской фигуры заставили Сюзанну обернутся. Его она узнала бы из тысячи других образов, из миллиона других солдат советской армии. Громов безэмоционально разглядывал её скрюченную фигуру, не выдавая причины своего прихода. Он выглядел как всегда - идеально и с иголочки, что не коррелировалось с рубящим несколько часов назад дрова товарищем подполковником. Громов всего за пару шагов преодолел расстояние между ними и сел рядом с Янковской на срубленное дерево, прямо под взглядом удивлённой Сюзанны. Чиркнув пару раз о коробок спичкой, Громов зажёг папироску, и утомлённо притянул её к своим губам. Сюзанна удивлённо молчала, но сердце её бешено билось от чрезмерного уединения с Иваном Максимовичем. Громов молчал, потягивая белый дым, в ответ на что Сюзанна тоже отвернулась от него, разглядывая ребристую гладь Ладожского озера. Позади приятно шуршали пока ещё голые ветки деревьев, создавая умиротворяющую атмосферу. Но при всём при этом, Сюзанне не нужно было, чтобы он говорил, для неё достаточен был лишь сам факт его прихода и его присутствия рядом с ней. За одно только ощущения его по правую руку от неё Янковская была готова пожертвовать практически всем у неё оставшимся. – Прости за полено, не хотел в тебя попасть, – на секунду выпустив папироску из губ и опустив глаза извинился Громов. Но Сюзанна не отвечала, продолжая вглядываться в чёрную воду. Несмотря на внешнее спокойствие в теле девушки вихрем танцевали неугомонные эмоции и страх продолжения этого самого разговора. – Болит? – мягко поинтересовался Громов, кивая на коленку девушки, спрятанную под подолом длинной юбки. – Какая разница? – Сюзанна резко повернулась к Громову, который сидел совсем рядом с ней и одарила его воинствующем взглядом. Подполковник, заставляя себя смотреть ей в ответ на протяжении нескольких секунд, всё-таки в итоге стыдливо отвёл взгляд, маскируя это в простое желание затянутся папироской. – Просто интересуюсь, – пожал плечами Громов. – Товарищ подполковник, не надо мною пожалуйста больше интересоваться. Ваша заинтересованность мне очень дорого обходится. Сюзанна была не просто зла, она была в ярости. В сознании девушки не умещалось, как можно так просто сначала выслать её, а потом приходить сюда, будто бы ничего и не случилось и интересоваться её здоровьем? Но Громов на её эмоции не поддавался, продолжая всё также спокойно сидеть на сваленном дереве, без словно вглядываясь в водный горизонт. – Злишься на меня, значит, и правильно делаешь, – всё также невозмутимо обратился к Янковской Громов, покосившись на неё левым глазом, – Но решения я своего всё равно не изменю, так и знай. Уехать тебе надо. – Вот именно, что мне не надо! – без малейшей паузы в их репликах возмущённо ответила Сюзанна, разглядывая профиль Громова без фуражки, – Если Вам надо, товарищ подполковник, то Вы и уезжайте, – отчеканила девушка, а спустя несколько секунд тишины, добавила, – В конце концов, это вы меня... Вы меня поцеловали, а не я Вас. Громов закашлялся, подавившись табачным дымом, а после повернул голову в сторону своей собеседницы, удивлённо вскинув брови. На удивление мужчины, Янковская была даже слишком в себе уверена, а страх перед офицером, кажется, отсутствовал вовсе. Замявшись ещё несколько секунд, а после, наконец-то взяв себя в руки, Громов ответил: – Ну знаешь, дорогуша, ты там тоже вроде как была. – Только я Вас и в ссылку не отправляю, – голос Сюзанны был поразительно низок от обиды, что несомненно удивляло Громова. – Какая же эта ссылка, тебя переведут в дивизию на севере, фины свою половину кольца обстреливают редко, будешь жить припевающе и спокойно в сосновом лесу, там тишь-гладь божья благодать! – очень сдержанно Громов попытался хоть как-то убедить Янковскую уехать, подсознательно понимая, что эта тактика на неё не сработает. Сюзанна как-то резко вновь перевела взгляд голубых глаз на мужчину, так что по телу Громова прошлась волна мурашек. Её глаза как будто бы занимали половину лица, от этого ему ещё больнее было распознавать обиду в них. – Да, но там не будет Вас. Громов вдруг замолчал, переваривая сказанное девушкой. До этого момента о её чувствах к нему он мог только догадываться, но сейчас ситуация несколько прояснилась. – Это и к лучшему, – снова сделал затяжку из папироски Громов, отвернувшись от настырного взгляда Янковской, – Послушай, то что произошло - это ошибка. Моя ошибка, безусловно, но так уж получилось, что исправить её придётся тебе. – А если я не хочу ничего исправлять? – Сюзанна вглядывалась в его левый висок надеясь, что он всё-таки повернётся и посмотрит на неё, но Громов стыдливо прятал глаза разглядывая бьющиеся о серый песок волны. – Надо, – протокольно и на выдохе ответил он, наконец-то забыв о дымящейся папироски, – Война идёт, Сюзанна, люди умирают. А немцы, суки, всё ближе и ближе подбираются, того и гляди до Сталинграда дойдут. Каждый день в дивизии кого-то хороним, молодых ребят, твоих ровесников. Земля уже на метр кровью пропиталась, а вода, скоро в бордовый окрасится, а ты говоришь, любовь. Конечно, Сюзанна ничего про любовь не говорила, но высказанное ею ему в лицо казалось красноречивее любых объяснений в чувствах. Они сидели рядом друг с другом, впервые одаренные этой прекрасной эмоцией, но ничего не могли с этим поделать, пряча искреннее отношение друг к другу подальше в душу. – Неуставным отношениям на войне не место, тут люди гибнут, – продолжал свой монолог Громов, чётко выговаривая каждое слово, – И, чёрт возьми, Янковская, я взрослый мужик, мне 34 года, а ты вчерашняя школьница... – Меня это не волнует, – грозно прервала его Сюзанна, ловя на себе его суровый взгляд. – Меня это волнует, – особенно выделил первое слово Громов, – Между нами 16 лет разницы! Понимаешь, 16! Сюзанна трусливо опустила взгляд на смятый под ногами песок. Пожёвывая нижнюю губу она стыдливо осознала, что в реальности, разница между ней и Громовым ещё больше. – Это не нормально, Янковская. Я офицер советской армии, а не... по малолеткам, – слова эти как-то грубо прозвучали из уст мужчины, но, кажется, именно такого эффекта он и добивался. – В расположение новой дивизии тебя ждут через пять дней, будет время со всеми попрощаться и собрать вещи, на этом разговор окончен, – затушив хабарик каблуком сапога Громов встал и удалился с пляжа, заставляя Сюзанну рассматривать его широкою спину.