***
Есть мальчик, но он умер, так что этот мальчик был. Его больше нет. Совсем. Он остался жить взаперти за стеклом, красный, зелёный и жёлтый. Есть новый мальчик. Он не знает как жить, как просто быть — поэтому, может, вернее сказать, что этот мальчик ещё только будет. Но пока его нет. Он существует по другую сторону стекла, красный, зелёный и жёлтый. Он не Робин, ещё нет. Он просто мальчик. Он ещё даже не готовится.***
— Джейсон, думаешь, я смогу? — шепчет Тим — так его зовут, Тим. Скучный маленький Тим. Незначительный Тим. Всегда Тим, Тимоти, никогда Тимми. Он отмыт добела и заново окрашен. Он как холст для любого, кто захочет немного побезобразничать, но он готов на всё и он податлив. Он полон решимости. Он упорный. Тим присаживается на корточки у стекла, устраивается у Джейсона в ногах и смотрит в пустые прорези полумаски, в болтающуюся в пустоте ткань. Он смотрит на образ своего предшественника и спрашивает у него совета. Он сидит у не-мальчика в не-ногах, смотрит не-ему в не-глаза, говорит не с человеком. Он никуда не годится. Он не легенда. Не звучное имя. Он не Джейсон. В мифах был Ясон и Аргонавты, а о Тиме даже нечего рассказать — ни у Тима, ни у Тимми, ни у Тимоти не бывает громких приключений. Такие падают в колодцы и подглядывают за другими через объектив. Такие прячутся в тенях и переулках, скрываются за мусорными баками и водонапорными башнями, взбираются по пожарным лестницам и балансируют на подоконниках. Такие смотрят на мир через стеклянный глаз, который вместо век моргает — и щёлк! Тим, Тимми, Тимоти, в аккуратном детском костюме, начищенных до блеска ботинках и белых подколенках ровно до середины лодыжки, с мягкими руками и взглядом в землю, до которой едва достают ноги; в голубой бабочке и всегда гладко расчёсанный — только вихры чуть вьются на затылке. Как утиный хвост. (Как привязанный, он следует, следует, следует). Тим, Тимми, Тимоти вырастает до джинсов и безразмерных рубашек, у него ссутуливаются плечи и он улыбается, но так и не учится моргать вместо спускать затвор. Он говорит только когда к нему обращаются и нельзя отделаться кивком или покачиванием головы. Он ходит и слегка шаркает, будто все его карты уже легли в самый низ колоды, ни одной козырной, ни даже туза не осталось — одни тройки да семёрки. Он ходит и прячет руки, цепляясь в свитер, чтобы скрыть лёгкую дрожь в пальцах. Если вкратце — Тим, Тимми, Тимоти никогда не будет Джейсоном, Джеем, птичкой Джеем. Никогда-никогда. — Я тоже думаю, что нет.***
Тим умеет говорить. Это у него хорошо получается — говорить с пустотой. («С кем ты разговариваешь, Тим?» — «Ни с кем»). Он может говорить до хрипоты, такой, что его почти можно принять за курильщика. Тим говорит с Джейсоном, говорит со своим героем, со своим кумиром, говорит обо всём-превсём на свете. Он говорит о своих неудачах и говорит о своих достижениях. Много говорит о других людях. О том, как Брюсу его не хватает, что Брюс думает о нём, каждый день, целый день. Даже когда Брюс смотрит на Тима и обращается к Тиму — он видит Джейсона на самом деле. Брюс думает о том, что Джейсон бы сказал и что Джейсон бы сделал, и как сделал бы. А Тим не знает, как быть им. Не знает, как Джейсон бы вскакивал с кресла. Не знает, как бы смотрел, когда извинялся. Не знает, как бы смеялся, когда соглашался. Тим никогда не умел шутить и воспринимать всё как шутку. Никогда не умел держать удар. Тим говорит о рассеянности Дика. О шутках, которые Дик рассказывает ему, но на самом деле адресует Джейсону. О том, как Дик иногда забывается и зовёт его «братишкой», потому что думает о Джейсоне. Тим говорит о том, как Дик то и дело запинается и смотрит в никуда, теряется в своих воспоминаниях, потому что Тиму не по силам удержать его в настоящем. Тим рассказывает, как Брюс иногда готов коснуться его, как тянется и всегда себя одёргивает. О том, что Брюс всегда как открытая рана — и тут же как сплошная стена. Тим не умеет открываться и утешать — только отстраняться и не мешаться. Тим рассказывает о доброте Альфреда. О том, как он всегда спрашивает, как у Тима дела, как он справляется, не голоден ли он. Тим рассказывает, как Альфред улыбается, но это невесёлая улыбка. Та, которая (Тим знает) означает: «Ты славный малый, просто не тот самый». Он рассказывает, как Альфред иногда засматривается на какую-нибудь вещь и словно отгораживается, совсем чуть-чуть. Недостаточно заметно, чтобы можно было поговорить с ним об этом, но всегда достаточно заметно, чтобы Тим обратил внимание. Тим не умеет не наблюдать и не замечать. Не умеет справляться с тем, что и как чувствует. Как ни посмотри, он совсем не подходит. Но у него чёрные волосы и голубые глаза, у него бьётся сердце. Может, он сгодится. Он выпрямляется во весь рост, но его отражение ни разу не совпадает с образом по ту сторону стекла.***
За стеклом бережно хранится целый мир, запечатлённый, как изображения одним щелчком, отпечатанные в самой сущности Тима. Тим прислоняется осторожно, зная, что если наклонится слишком близко, то задышит всё стекло. Он прислоняется и смотрит на своё отражение. Не Джейсон, не тот, не безупречный, ненужный. Он смотрит и думает о разметке на видоискателе. О золотом сечении, обрезке и фотолабораториях, в которых было удобно быть одному и никому не мешать. Думает о том, что его имя не скатывается с языка, а вылетает из головы. О том, что он маленький и слишком медленно учится. Тим думает о том, насколько он не Джейсон. И шепчет, шепчет все свои сомнения и шепчет мольбы. Он смотрит в пустоту за стеклом, сидя на полу в ногах у не-мальчика, и просит. Просит помощи, просит совета, просит прощения. Просит прощения за то, что он недостаточно хорош. За то, что не из того теста вылеплен. За то, что он белый, а не тростниковый сахар, что он овсяные, а не шоколадные хлопья, что он горький шоколад, а не молочный. Просит прощения за то, что он ворона, а не ворон. Он просит прощения за то, что не умеет доверять своему нутру, что не умеет падать, не дрогнув, что не умеет вести сам и его ведут другие. Тим просит прощения за то, что не знает, как открыть рот и как придать словам вес, за то, что не умеет говорить нет и не знает, как ослушаться. Он извиняется за то, что не умеет стоять за себя и не умеет выделяться. Тим просит прощения за всё, чему он не научился, за всё, на что он не обратил внимание и за всё, на что он обратил внимания слишком много. Он просит прощения за то, что он Тим, а не Джейсон, и молится, чтобы как-нибудь, каким-нибудь неожиданным поворотом судьбы надетый костюм изменил его. Обернул его, как кокон, из которого выйдет не Тим и не Джейсон — Робин. Он надеется, что выучит достаточно, ровно достаточно, чтобы все эти люди перестали печалиться, чтобы снова стали улыбаться, и может, только может, забыли, что он на самом деле Тим. Он просит и знает, что ни один бог в мире не сможет сделать этого. Но он молится всё равно.***
Тим надевает костюм и просит прощения. «Прости. Это должен быть ты. Всегда должен был быть ты». Он просит прощения и готовится к выходу. И прячет всё. Убирает подальше. Он открывает маленький ящик и заталкивает туда всё, начиная с вечно согнутой спины, затем кладёт туда же глухоту мыслей, стеснительность, воспитанность. Он прячет свою ссутулость и своего кумира и свою неуверенность. Тим убирает всё это и достаёт Робина. Он убирает виноградные содовые и ванильное мороженое, негативы, объективы и кассеты плёнок тоже. Он прячет археологические раскопки и вопросы и сомнения. Он убирает прочь Тима, Тимми и Тимоти. Больше ничем не связанный, он встаёт в полный рост перед не-мальчиком, но всё равно чуть-чуть не дотягивает. Но он стоит там и чувствует, как весь мелкий гравий, отколовшийся после сноса всех фундаментов, с шорохом осыпается. И падает, заполняет пустоты. Тим чувствует, как части него, не-части не-его начинают формироваться. Он чувствует перемены. В отсутствие Тима или Тимми или Тимоти появляется Робин. Джейсон смотрит на него глазами не-мальчика, и Тим чувствует его взгляд. Он улыбается до боли, расправляет плечи до боли, выпрямляет спину так, что чуть не прогибает её в противоположную сторону. И чувствует. Тим погребён где-то под обломками, прижимая свой крохотный чёрный ящик с не-своими вещами к груди. У него скрюченные, как засыхающий лист, плечи, спина, которая изгибается, как река на поворотах, потупленный взгляд, как стена. Тим прячется в глубине развалин от зелёного, жёлтого, красного землетрясения. А потом приходит восторг. Восторг накрывает, тяжёлый, как цемент, который удерживает его на месте и помогает держать спину прямо, заполняет целиком, просачивается в кости и между клеток тела, выворачивает и с хрустом скручивает до полной неузнаваемости. Вытаскивает из зоны комфорта и устанавливает совершенно новые требования. На языке покоятся слова, которые кажутся непринуждёнными, ждут своей очереди остроты, которые кажутся слишком грубыми, а от смеха болят лёгкие, болит горло, болят скулы. Волнение и сомнения разбиваются вдребезги о несокрушимый задор и лёгкость Робина. Его захлёстывает с головой, и теперь он как сосуд, который можно использовать. Мальчик, у которого чёрные волосы, голубые глаза и у которого бьётся сердце. Просто мальчик, Тим — он спрятан и вытеснен прочь, как всегда. Отлично. Тиму кажется, что Джейсон желает ему надрать кому-нибудь задницу, и Тим соглашается — то есть нет, Робин соглашается, конечно. Переход от одного к другому очень похож на смерть, но ничего страшного, потому что Тим в безопасности, там, где ему самое место — по ту сторону объектива, в тени, вне досягаемости, за пределами видимости. Зелёное, жёлтое, красное. Тим становится мальчиком. Тем мальчиком.***
Есть мальчик, у которого чёрные волосы и голубые глаза. Он запинается и умолкает, как скрипучий механизм. Остроты скатываются с его языка, как лак. У него вязкие, как смола, шутки и отточенные практичные приёмы. Он смеётся, как поломанная кукла, и не уверен, куда ему дальше. Он всегда тратит на размышления пару секунд и медлит, прежде чем прыгнуть. Есть мальчик, который двигается, как заведённая машина, неестественно, искусственно, одни сбои и отменённые команды и попытки обойти системные ошибки. Есть мальчик, у которого плечи прямые, как сломанные рёбра, и спина ровная и хрупкая, как стекло. У него улыбка, как облупившаяся краска, и он нерешителен, даже когда рисуется. Есть мальчик в зелёном, жёлтом, красном. Есть мальчик. Все знают, что это не тот самый мальчик. Он просто... мальчик.***
Есть чудо-мальчик. И его зовут Робин.