об извинениях и прощении.

«ну конченный» — думает хэнк, когда снова видит кису, побитого, опустошенного и совсем одного, у своей двери. хэнк заворачивает на лестничный пролет, и его встречает пара блестящих в свете маленькой подъездной лампочки черных глаз из-под растрепанной челки. киса глядит то ли обиженно, то ли расстроенно, то ли задумчиво, а, может, все сразу, и голоса не подает. — в квартиру пустишь? — хэнк кивает головой на дверь, к которой киса привалился. вопрос был скорее риторический, потому что тот не выглядел так, будто в состоянии встать. сколько таких случаев было, хэнк бы посчитал на пальцах, но своих бы не хватило — пришлось мела или генку привлекать, а, может, обоих. киса как обычно вспылит, поорет на всех, пооббивает костяшки о стены, грушу или бесяще спокойного, невозмутимого хэнка, а потом прибежит раны зализывать. киса бешеный, никто этому не удивляется, за годы дружбы можно было привыкнуть, но что хэнка реально стало поражать — эти встречи у квартиры и последующие извинения, которые можно вычленить из потока матов и «ну как сказать-то, блять, ну». совесть у него там проснулась, что ли? может засыпать обратно, хэнку легче от всего этого не становится. все равно все проходит одинаково: они встречаются взглядами, киса подрывается на ноги и пытается что-то выдавить из себя, хэнк эти гениальные речи наизусть цитировать может, с выражением, с расстановкой, с тактом, как монолог какого-нибудь литературного героя: «хенкалина, ну че ты смотришь на меня так, блять, я ж извинился, а мог бы, сука, даже этого не делать! ну, хочешь, я раны обработать помогу, а? ну че ты молчишь? ну и нахуй тогда пошел, я ж, блять, с тобой как с другом, по-хорошему, ну и стой, блять, дальше, увидимся… как-нибудь» — сцена по обыкновению завершается пафосным уходом кисы, копошащемся в кармане куртки в поиске сиг, и не проронившим ни слова хэнком с шумом в ушах и немного замыленным зрением. может, ярость, может, почему-то выступившие слезы. сегодня все было по-другому — или в воздухе витало что-то странное, или киса был молчаливее и спокойнее обычного, или на лестничной клетке светлее стало — лампочку только недавно заново вкрутили. — кислов? я домой хочу попасть, я устал и я не хочу тебя слушать. киса немного дернулся от озвученной фамилии, выныривая из мыслей. поднялся на ноги с опорой на дверь и чуть-чуть пошатнулся. — хэнк, я… я виноват, хэнк. так, начало другое, это интересно. но не слишком, чтобы захотелось узнать, что дальше. хэнк устал, у него болят ребра, поясница, куда пришелся особенно сильный удар ногой, пока хэнк лежал на земле в полуотключке, и, наверное, у него лёгкий сотряс. все, о чем он мечтает, это попасть в квартиру, лечь на кровать и тихо подохнуть выпить чего-нибудь от головокружения и горсть обезбола, желательно. — кис, я не буду опять это все слушать, мне твои извинения не нужны. проехали, ладно? попиздились из-за хуйни, не в первый раз. иди домой, кис. — блять, я еще тебя уговаривать должен, чтоб ты мои извинения слушал, а? — киса выдохнул и потупил взгляд. вдохнул, чтобы продолжить, но хэнк его перебил: — кислов, дай пройти. — ну прости, а, — киса выдавливает из себя и голову поднимает, чтобы поймать хэнков взгляд. смотрит, как собака побитая, а у хэнка что-то в груди тяжелеет. киса глаза закрывает, вдыхает-выдыхает и шепотом произносит, — пожалуйста. у хэнка этот день с самого начала не задался. потом в середине тоже не задался. а вечером он мог претендовать на место в топе самых худших дней в его жизни, когда в какой-то момент ему пришлось выслушивать гневную тираду кисы по поводу того, что все указывает на то, что хэнк в своей честности и невозмутимости пойдет по стопам «папаши своего, мусора поганого». все началось, когда киса случайно увидел, как хенкин-старший зашёл к его матери на работу с букетом, он сразу побежал высказывать в грубой форме недовольство хэнку, чтобы тот что-то предпринял, а хэнк выглядел так, будто ему похуй, что кисину мать трахает какой-то обоссаный ментяра. «блять, да тебе вообще на все похуй? а что я чувствую, когда вижу, как твой батя настойчиво пытается залезть под юбку моей матери, тебе тоже похуй? да когда кому-то не было поебать на мои чувства, да, хэнк? друг, сука, называется. такой, блять, весь из себя честный, правильный, справедливый, а когда в семье твоей хуйня какая-то творится, так все? пропало достоинство твое? пусть батя трахает матерей лучших друзей, не страшно, друзья ж не убегут, друзья с тобой на трупах на дне завязаны? тем более друзья, на чувства которых тебе честно, правильно и справедливо поебать. ну посмотри ты, сука, на меня! ты меня слушаешь вообще?» куда пришелся первый кисин удар, хэнк не помнит, он вообще мало что помнит — сейчас в голове только какой-то белый шум и все звуки, как через толщу воды, в глазах немного двоится, а киса все еще загораживает ему вход в квартиру, молчит и уходить не собирается. — я не должен был вообще всего-то этого говорить. я подумал, я… блять, я виноват. — ты объебанный, что ли? — хэнк до последнего пытался не сомневаться в трезвости кисы, но какая-то чрезмерная искренность слишком выбила его из колеи. — только выпил. для храбрости типа, — киса улыбнулся одними уголками губ и плечами пожал, так непривычно было видеть его таким. таким относительно спокойным. киса внезапно дернулся и стал шарить по карманам куртки, будто вспомнил что-то. — я таблетосы принес. — кис, мне они зачем? — да обычные это, бля, обезбол типа, я еще от сотряса что-нибудь попросил, мне что-то дали, хуй знает, че за таблетки, вдруг поможет. а то, мне кажется, тебе нихуево по голове прилетело, — киса нахмурил брови и опять устремил взгляд в пол. хэнка уже начало пугать такое его поведение, — я нечаянно, на самом деле, я промахнулся просто, блять, я не видел, куда бил, хэнк. прости, пожалуйста, я, ой сука, я так не хотел, я ж приходил к тебе, извинялся, я реально все наладить собирался, опять все по пизде пустил. блять, я так охуел тогда, потом к тебе пришел, тебе как будто п- похуй было, у меня все в глазах помутнело, я себя вообще не контролировал, я- я не помню, че я говорил даже, прости, блять, прости, п- пожалуйста, бо-орь. голос кисы на последней фразе задрожал, хэнк поднял взгляд, и резко вдохнул. ощущалось, как пощечина, — кисины черные глаза, изломанные брови, слипшиеся от выступивших слез ресницы, выражение абсолютной боли на лице. киса сам не ожидал, стыдно стало — пиздец, отшатнулся от двери и хотел было пройти мимо хэнка к лестнице вниз, но был пойман в объятия. хэнк прижал его к себе, как мама когда-то делала, когда не было еще никаких наркотиков, когда хорошо все было, когда он чувствовал, что его любили. из горла вырвался какой-то хрип, грудь как будто прошибла серебряная пуля, а руки по бокам были скованы чужими, такими родными и тёплыми. слезы неконтролируемо полились по щекам, оставалось уткнуться в плечо друга и ощущать, как крепко его держат, как неторопливо борина ладонь гладит его по макушке, как боря что-то говорит, наверняка успокаивающее и торопливое. киса бы уже сгорел со стыда, если бы в объятиях друга не было так комфортно, — показывать злость — это привычно, радость — тоже, пиздиться с кем-то, умолять ментов его отпустить с последним-последним предупреждением, унижаться, смотреть, как люди готовятся друг друга убить из револьверов, хотеть прострелить голову тому же хэнку — все это знакомо и понятно, но киса не помнит, когда он в последний раз плакал в чьем-то присутствии. и было ли такое вообще. киса почувствовал, как тепло его покинуло, открыл глаза и увидел лицо хэнка в какой-то преступной близости к своему. тишина перестала быть просто тишиной, теперь она будто оглушала его, по телу прошла дрожь волнения и все слова, которые нужно было сказать, застряли в горле. сказать нужно было многое — за этим он и пришел сегодня, за этим он приходил еще очень много раз до этого, пытался вымолить прощение за свою неконтролируемую агрессию, за вспыльчивость, потому что вдруг резко стал ощущать это необходимым. иногда под седативными — или чем-то потяжелее — киса думал, стал бы он извиняться, если бы попиздился с кем-нибудь другим? не с мелом и не с геной, это исключено, их он бить даже и не смог бы, да и не злили они его. но хэнк, чей темперамент полярно отличался от кисиного, чье видение мира и черты характера иногда подбешивали кису, хэнк, который на кисины выпады вообще редко резко реагировал первым, он был претендентом номер один быть отпизженным и пиздить кису в ответ. киса никогда не винил себя за что-то такое, ну сделал и сделал — хэнк — уебок, сам виноват, но в последнее время при взгляде на побитого друга, который смотрит так разочарованно, так, будто его предали, который морщится, когда привественно с кем-то обнимается, киса чувствовал себя уебком. ему это было в новинку — в пиздец какую новинку, если честно, — но, слава богу, киса привык сначала делать, потом думать, поэтому повиновался этому чувству и принялся оббивать порог квартиры хенкиных после каждой драки в поисках прощения. не помогало. меньше уебком киса чувствовать себя не стал. поэтому было принято серьезное решение просто перестать создавать поводы для извинений и не влезать в драки. кто ж знал, что все произойдет так? обидно было, пиздец, кисе даже казалось, что он себя ненавидит, его почти стошнило, когда ярость немного стихла и он оглядел хэнка, лежащего на земле. еще и убежал, как сучка трусливая, напился. в этот раз бежать извиняться не хотелось, он попросту хэнка теперь боялся. боялся не увидеть разочарования, грусти, боялся ничего не увидеть — сплошное равнодушие и привычную невозмутимость. поэтому сейчас, когда они стояли так близко, и хэнк только что его обнимал, и киса плакал, и в ушах немного звенело, и серые глаза напротив так… — ки-ис? ты чего завис? — хэнк потряс кису, все еще смотрящего другу в глаза, но каким-то стеклянным взглядом, за плечо. — иди давай. киса слегка отшатнулся, ошарашенный, нахмурился, кивнул сам себе и шагнул в сторону лестницы, но опять был остановлен рукой, крепко держащей его за запястье. — ты куда? в квартиру, говорю, заходи. у меня щас нет никого как раз. помогу раны обработать, оценю хотя бы, как тебе, идиоту, от меня досталось, не мог же я совсем ни разу тебе не въебать. «ну конченный» — думает киса с неверящей улыбкой, когда хэнк запускает его внутрь, и выдыхает облегченно.