А мне кричат в ответ: «Пропади, безбожник!
Слушать весь твой бред просто мочи нет!»
Где чертополох – там и подорожник.
Место им двоим на обочине.
Декабрь, 1921, Центральный Штаб – Флетчер, а как ты вообще начал работать? Вопрос Альфонса застал младшего Трингама врасплох. Ал заглянул к другу в медкабинет занести документы, у того же как раз выдалось окно между приёмом пациентов и заполнением карточек, поэтому он предложил выпить чаю. Ал от чая не отказывался почти никогда, тем более в компании Флетчера, поэтому они вдвоём сидели и болтали в своё удовольствие (правда, Флетчер попутно ещё умудрялся раскладывать документы по разным стопкам), когда Ал задал внезапный вопрос. Флетчер озадаченно приподнял брови и, взглянув на лучшего друга исподлобья, переспросил: – Как я начал работать?.. что ты имеешь в виду?.. – Ну... – Ал неопределённо пожал плечами. – Как бы сказать... когда ты пришёл в Штаб, ты уже был врачом. Доктор Нокс за глаза только и делал, что тобой восхищался. Мол, его же вообще ничему учить не надо, он уже всё умеет и всё знает... да и, – Ал отставил кружку с чаем на стол и сцепил пальцы, – порой мне действительно кажется, что в медицине просто не существует чего-то, чего бы ты не знал... нет, ладно не знал, такое бывает – но не умел бы, – младший Элрик пожал плечами. – А ведь профессия врача предполагает неимоверное количество практики. Помнишь, как долго ты меня учил внутривенным уколам? Да что внутривенным, мне даже внутримышечные сложно давались, хотя я учусь довольно быстро… А ведь ты умеешь делать куда более жуткие вещи... вряд ли ты всё это мог только вычитать из книжек, – Ал серьёзно уставился на Флетчера ясным карим взглядом. – Ты упоминал вроде, что тебе довелось поработать в ксенотаймовской больнице... но ведь тебе всего без пяти минут восемнадцать, ты младше нас всех. Когда же ты успел? И как это вообще?.. Ал притих. Флетчер опустил глаза. У него рдели от смущения щёки, и он несколько раз порывался прервать Альфонса, чтобы проворчать: «Ну вот, захвалил на ровном месте», но не успевал. А теперь Ал, кажется, заставил его крепко задуматься. Вернее, погрузиться в воспоминания. – Когда успел? – Флетчер грустно хмыкнул. – Да когда... года через два после исчезновения Эда и твоей потери воспоминаний. Ал даже дёрнулся. Об этом они никогда не говорили, но в душе он догадывался, что тот год стал переломным и для Трингамов. Вот только он не предполагал, что рубежом для друзей тоже стали эти события... хотя почему не предполагал? Эд же рассказывал, что Рассел крикнул ему вслед: «Возвращайся живым!» А после того, как старший Элрик не вернулся – что было с этими двоими? Флетчер, заметив почти испуг на лице Ала, грустно улыбнулся, истолковав это по-своему. – Когда мы вернулись в Ксенотайм, стало ясно, что всё это очень сильно по нам ударило, – младший Трингам поджал губы. – То есть, на самом деле это стало понятно ещё в поезде. Мы не разговаривали. Совсем. Вообще. Только, ну... совсем по делу. В повисшей тишине казалось, что часы тикают слишком громко. Флетчер наклонился, отпил немного чая и продолжил, не глядя на Ала: – Понятное дело, мы винили во всём себя. Но долго на одном чувстве вины не протянешь – рехнёшься. Надо было чем-то заниматься. Тогда Рассел с головой ушёл в алхимию. Наверное, у него был совсем взрослый взгляд, поэтому его без вопросов взяли работать в городскую лабораторию на полную ставку – и с тех пор он стал в этой лаборатории пропадать сутками, – Флетчер немного помолчал и продолжил: – Конечно, первое время и я ему помогал. Хотя бы потому, – он поднял глаза на Ала, – что было невыносимо оставаться дома одному, наедине с собой и своими мыслями. На работе мы хоть разговаривали про эту самую работу. Дома мы обменивались дежурным «доброе утро», «спокойной ночи» и «иди поешь». А ты меня знаешь – я, конечно, человек очень замкнутый, но отчаянно нуждаюсь, чтобы кто-то был рядом... Ал не перебивал, но слушал очень внимательно. В его глазах светилось не то понимание, не то печаль. Казалось, он хочет сказать: «Потому с тех пор и нуждаешься – что остался один», но продолжал молчать. Флетчер, кусая губы и глядя в кружку, вновь заговорил: – Но всё равно это было не то. Мне не хватало. Я знаю, что братик себя винил в произошедшем и сбегал от себя самого в работу на пользу обществу. Тогда недостатка в деньгах у нас уже не было, поэтому вопрос был именно в том, чтобы занять себя. А у меня ничего такого не было, – Флетчер поёжился. – Да больше того – мне сбежать хотелось от алхимии после всего, что я понял... Ал подвинул стул чуть ближе и, осторожно опустив ладонь на плечо друга, тихо спросил: – Тогда ты переключился на медицину? Флетчер сглотнул и кивнул, всё ещё не глядя на него. – Да, тогда. Мы с Расселом много работали с растениями – опыты, эксперименты, да и просто... – он неопределённо махнул рукой. – Ты знаешь, что я растения всякие обожаю. И люблю возиться с ними. Даже больше, чем брат. Но... меня это не спасало. Совсем, – Флетчер обхватил себя руками. – Я чувствовал себя таким бесполезным и никчёмным. Я чувствовал, что могу, что должен делать больше, но что больше, как больше – не понимал... – пауза. – И тогда меня озарило. Медицина. Я мог помогать людям. Как только до меня это дошло... я с головой и ушёл в это дело, – он болезненно усмехнулся. – Меня захватила идея фикс – помочь городу справиться с последствиями действия красной воды. Но что мог сделать двенадцатилетний ребёнок? Ал слегка сжал плечо друга. Двенадцатилетний ребёнок мог сделать многое – он это сам прекрасно знал... на примере Эда. На примере Рассела – по рассказам и воспоминаниям. На примере собственно Флетчера. И на примере себя самого. Но... – Меня с моим ростом и телосложением никуда бы не взяли без брата, – Флетчер, как заворожённый, смотрел теперь куда-то в стенку, продолжая выговариваться. Похоже, он никому раньше об этом не рассказывал. – Поэтому сначала оставалось только штурмовать теорию... я долго нервничал, но всё же рассказал Расселу о своём решении. Я думал, он рассердится или обидится... но нет – он просто равнодушно так пожал плечами и сказал: «Делай как знаешь». Флетчер повернул, наконец, голову, и Ал смог увидеть его глаза – тоскливые, большие, синие. Не нужно было проговаривать – младшие понимали друг друга порой едва ли не на интуитивном уровне. Альфонс знал, как больно может ранить равнодушие – даже внешнее, даже показное – единственного родного человека. А если ты веришь в это равнодушие? А если ты сам ещё ребёнок, которому хочется, чтобы тебя обняли и сказали, что всё будет хорошо?.. он был старше Флетчера, когда с ним произошло примерно то же самое, но воспоминания до сих пор отдавались болезненным спазмом в горле. Флетчер снова опустил глаза. Знал, что Ал его понял, – значит, можно продолжать. – С тех пор уже я ушёл с головой в работу, – тихо, с усилием заговорил младший Трингам. – Я перерыл все библиотеки города. Я читал везде, постоянно – за едой, в лаборатории, когда приходил туда с братом, перед сном, вместо сна, пока ходил в магазин... чего-чего, а усидчивости мне всегда было не занимать, – едва заметная ухмылка. – Мне всё казалось, что я не успеваю, упускаю, не понимаю – а я отчаянно хотел разобраться. Я, собственно, тогда и стал понимать Рассела – работа, пусть и такая теоретическая, была единственным способом справиться с ночными приступами истерики... Флетчер вдруг подобрал под себя ноги и, доверительно прижавшись щекой к плечу Ала, шёпотом попросил: – То, что я сейчас скажу... пожалуйста, не рассказывай об этом Расселу. Хорошо? Ал, по-прежнему не убирая ладони с плеча друга, кивнул. Но, сообразив, что тот в таком положении его не видит, так же тихо добавил: – Хорошо, Флетчер. Не расскажу. Младший Трингам тяжело вздохнул, помолчал и всё так же тихо признался: – Это не в тему, знаю, но мне надо с кем-то этим поделиться... знаешь, Ал, сейчас я уже могу поставить себе тогдашнему кое-какие диагнозы. Тогда я не знал, что это ненормально... тревожность, преддепрессивное состояние, панические атаки... я не на жалость давлю, сейчас самому смешно вспоминать, но ведь я был совсем дёрганым, нервным, я бы даже сказал чувствительным ребёнком, – Флетчер поморщился, словно ему было неприятно вспоминать. Словно он не был сейчас чувствительным человеком – просто научившимся скрывать эмоции. Он сделал усилие над собой и продолжил: – По ночам я действительно плакал в подушку от безысходности и одиночества. От того, что мне не с кем поговорить. А по утрам меня охватывала такая жуткая и липкая паника, что я, едва разлепив глаза, судорожно хватался за том «Новых патологий»… меня спасала только работа. Я боялся своих мыслей, боялся оставаться наедине с собой – а я постоянно был лишь наедине с собой, ведь Рассел был занят… – Я знаю, о чём ты говоришь, – тихо перебил его Альфонс. – Поверь – знаю. Когда я нашёл Эда, мы два года прожили бок о бок… и меня мучили кошмары. И такая же паника по утрам. А перед сном – осознание полного, абсолютного одиночества, словно ты в вакууме, и никому до тебя нет дела… никому, – Ал сглотнул. Пауза. Совсем шёпотом: – А ведь он был рядом. Но всё равно. Страшно. Извини. Ненадолго повисла тишина. – Не извиняйся. Мне даже легче стало – что я не один такой был, – Флетчер даже улыбнулся. – Спасибо. – Не за что, – Ал смущённо усмехнулся. – Продолжай – я слушаю тебя. – А… да, – Флетчер прикрыл глаза. Хорошо, что в компании с Алом он мог полностью расслабиться. – Ну так вот, за год таким темпом я перечитал и изучил всё, что было мне доступно. Меня можно было ночью разбудить – я бы оттарабанил без запинки все расположения и названия мышц человеческого тела и все синтезируемые им белки… но этого было мало, – голос Флетчера из потерянного стал задумчивым. – Я прекрасно понимал, что теория – это даже не полдела, это, дай Фламель, треть, а то и четверть. Мне нужна была практика. Что толку знать, как делается шов, если практикуешься на кусках курицы, а не на человеке? – Ал мимолётно фыркнул, Флетчер сам улыбнулся. – Ну, и… тут я понял, что мне кровь из носу нужно идти в больницу. Пауза. – Но тебе было... всего тринадцать? – уточнил Ал. – Как же тебя взяли?.. – Да ладно взяли – до этого надо было решиться к ним пойти, – Флетчер дёрнул уголком губ. – Знаешь, как было страшно? Я всё лето мучился, меня то в холод, то в жар бросало, даже Рассел начал на меня удивлённо поглядывать, хотя не то чтоб он меня сильно замечал… короче, однажды утром в конце августа – как бы даже это было не двадцать восьмое – я собрал свою волю в кулак, взял сумку, сказал брату, что иду проветриться (он, правда, буркнул мне что-то вроде: «Пожалста, только не вляпайся ни во что», даже не спросил, куда я и зачем)… и пришёл к главврачу. Я тебе сейчас не буду пересказывать, чего я там наговорил, но… – Нам нечем тебе платить, – главврач, закатив глаза, развёл руками. – Да и взять тебя официально мы не имеем права... – Я готов работать бесплатно. – Что?.. – Бесплатно и без официального трудоустройства, – упрямо повторил маленький Флетчер, судорожно вцепившись пальцами в ремень сумки. В груди у него горело, щёки, по ощущениям, полыхали, но отступать было некуда. Да он бы и не смог – перед глазами стоял пример молчаливого и строгого старшего брата, работавшего чуть ли не с десяти лет, а в ушах звучали не по годам взрослые голоса Эдварда и Альфонса, которых он, Флетчер, по-настоящему не видел и не слышал уже больше года. – Я не нуждаюсь в деньгах. Я хочу работать. Мне нужна практика, – младший Трингам прикусил губу. На него из-за стола сейчас недоверчиво смотрел огромный, полуседой взрослый мужчина, и из-за его поблескивающих очков-половинок пронизывающий взгляд казался холодно-металлическим. – Я… я готов делать что угодно! – Флетчер чувствовал, что его голос начинает дрожать, поэтому поторопился выпалить разом всё, что собирался. – Мне не нужно трудоустройство, мне не нужны деньги, мне не нужно ничего, но я могу выполнять совсем любую работу! Не заносите меня никуда в документы, просто пустите – я много чего знаю, но мне нужен опыт… Любой опыт, любой ценой! Повисла тишина. Сердце у Флетчера бешено колотилось, на глаза наворачивались слёзы. «Всё, – думал он, – сейчас выгонит и…» – И что же ты хочешь получать за такой рабский труд? – тихо спросил его главный врач. – Если не деньги, не опыт – то что? Флетчер выдохнул и прежде, чем успел подумать, отчеканил: – Разрешите мне бывать в морге и участвовать во вскрытиях. Пожалуйста. После довольно продолжительной паузы, когда младший Трингам думал, что всё уже кончено, главный врач городской больницы Ксенотайма запрокинул голову и в голос зычно расхохотался. – Ну, малыш, странный же ты… – отсмеявшись, но не переставая улыбаться, отчего в морщинках у его глаз неприятно подрагивали мелкие капельки пота, мужчина подмигнул растерявшемуся Флетчеру. – Выгодный ты, вот что. Разрешаю, раз уж тебе так надо. Но, – он поднял палец, – после месячной стажировки, – и, подумав, добавил: – И бесплатные обеды в столовой. Идёт? – Идёт! – прошептал Флетчер, не веря своему счастью. – Ты не подумай, не великое он мне на самом деле сделал одолжение… – сегодняшний семнадцатилетний Флетчер приоткрыл глаза, по-прежнему полулёжа на плече Ала. – В столовой кормили отвратительно, даже пациенты предпочитали голодать, отношение всего персонала было хамским, а в морг можно было попасть и без всякого разрешения, никто бы и слова не сказал… но мне в мои тринадцать это всё казалось чудом и настоящим подарком. Как же, я ведь буду работать, как взрослый, вместе со взрослыми!.. На самом деле, мной очень активно и хорошо воспользовались. Инициатива, знаешь ли, наказуема, а из меня энтузиазм, несмотря на всё вокруг, так и лез во все стороны… Меня за это сильно недолюбливали – но я это, к сожалению, понял довольно поздно. Не то, чтобы у меня были какие-то романтические иллюзии насчёт работы в больнице, – Флетчер вновь устало прикрыл веки. – Я понимал, что это адская работа на износ. А первый день… знаешь, Ал, он для меня растянулся как раз на весь первый месяц. Один сплошной бесконечный день, – младший Трингам передёрнул плечами. – Не знаю, как Рассел ничего не заметил, ему, наверное, опять же было не особо до меня, но я уходил на работу к шести и возвращался к полуночи, если вообще возвращался. И этот первый день-месяц выбил из меня всю дурь, если она ещё оставалась в голове. Ты сказал, что я умею делать всё… – младший Трингам криво усмехнулся. – Правильно – я думаю, медик и должен уметь всё. От «прибирать за тяжёлыми» и «промывать желудок старушкам на последнем издыхании» до «помогать хирургу отпиливать конечности». Иначе никак. А когда на тебя ещё и могут без всяких проблем повесить всё, что угодно… – Флетчер махнул рукой. – Учишься совсем всему. Особенно быть козлом отпущения. Я не виню доктора Хендрикса за его, хм, эксплуататорство – я сам нарвался. Но оглядываясь назад… всё-таки я теперь понимаю, как много было неправильного. Не по моей вине. Пауза. В молчании друга Ал услышал многое – затаённую обиду, усталость, боль, переработки, молчание и одиночество, несправедливость… – Послушай, но разве ты – извини – не выглядел… как сейчас? – ни с того ни с сего вырвалось у Альфонса. Флетчер в недоумении покосился на него. – Как сейчас? Это как? – Ну… – Альфонс замялся. – Нет уж, говори! – Флетчер даже поднял голову и сел ровно, упрямо уставившись в глаза Ала. – Что значит как сейчас? Альфонс обречённо вздохнул и развёл руками – деваться было некуда. – Я имею в виду – ты только не обижайся, я в хорошем смысле! – что ты девяносто процентов времени выглядишь как плюшевый совёнок, которого хочется потискать, погладить, накормить и спать уложить… и поубивать тех, кто тебя обижает… – Ал совсем смутился и, не зная, куда себя деть, запустил пальцы в волосы на затылке. – А когда мы только познакомились, ты был ещё и совсем... масенький. Извини, не бей, я не нарочно!.. Флетчер, вопреки ожиданиям, хихикнул и, закрасневшись, покачал головой: – Ну ты, блин, Ал… плюшевый совёнок… додумаешься же так сравнить! – Это не я, это Эд придумал, – Альфонс улыбнулся, поняв, что его не собираются убивать. – Так… я не прав?.. Младший Трингам опустил голову и… смущённо улыбнулся: – Да я понимаю, о чём ты. Спорить в принципе бесполезно, потому что ну кто мне виноват, что внешность у меня как была детская, так и осталась? Вот Рассел серьёзно выглядит, вы с Эдом тоже… а я… – А ты выглядишь устрашающе мило! – перебил его Ал. Друзья переглянулись – и в унисон рассмеялись. – Спасибо, дорогой друг, только я не понял, комплимент это был или оскорбление! – Флетчер, отсмеявшись, откинулся на спинку стула. – Ну конечно комплимент, балда! – Ал встал, чтобы ещё раз поставить чайник. – Так это… вернёмся к нашим баранам. Ты вот сказал, что тебя очень недолюбливали. Но я не понимаю – как это тебя вообще недолюбливать можно? Бред какой… – Может, потому и недолюбливали, – Флетчер уставшими от долгой работы глазами следил за действиями Ала. – Не знаю, Ал. Может, я служил им всем живым укором – малолетка, ребёнок, а трудится добровольно больше взрослых… Шпыняли все, кому не лень, перекладывали ответственность, сваливали все проблемы на меня. Нельзя винить их за это – как всегда и бывает в провинциальных поликлиниках, у нас всё было устроено через пень-колоду. Лекарств всегда не хватало, с документацией был полнейший завал, а её всё требовали и требовали… я здесь просто балду пинаю по сравнению с тем, сколько заполнял там, – Флетчер мотнул головой в сторону шкафов с папками и карточками. – Пациентов бешеный нескончаемый поток, нехватка кадров, грязь, злость, нервы, нервы, нервы, нервы, как в любимом стихотворении Рассела… – он запрокинул голову и, не мигая, уставился в потолок. – Откуда тут взяться симпатии к странному пацанёнку, который с утра до ночи, без выходных и почти без перерывов на еду гайсает по всем этажам с горящими глазами и всё никак не хочет сломаться? – А как же материнские инстинкты? – Альфонс вручил другу кружку и сел рядом, на своё место. – Понятия не имею, – младший Трингам легонько пожал плечами, опуская взгляд в свой чай. – Наверное, на него не было времени. Какой материнский инстинкт, когда тебя дома ждут пять таких же голодных ртов, а на тебя кричит заведующий? Кого ты выберешь, своих или чужого, который не ответит и за которого никто не заступится? Ал поджал губы. Идеалистом он никогда не был, но всё-таки немного верил, что человек человеку не волк, а друг. – Я их понимал, Ал, – Флетчер вновь привалился к плечу Альфонса. – Всегда понимал. Поэтому никогда не злился и не обижался. Поэтому молча сносил все издёвки и тычки. Мне было нечего терять. Я молодой, тогда ещё даже маленький был, вся жизнь впереди. Единственный родственник не голоден, не мёрзнет… – пауза, горько: – Дома особо не ждёт… Так что же, я могу и отработать нагоняи. Могу потерпеть крики. Могу остаться на лишнюю ночную смену. Мне деньги не терять – а у терапевта, может, дети голодные останутся, если она выговор получит. Или хирург не сможет своему отцу лекарства купить. Я же шёл в медицину, чтобы помогать людям, – я и старался помогать всеми возможными способами, как умел и понимал, – он легонько передёрнул плечами. – Мне их благодарность не нужна была, не для спасибо я это делал. – Ты прямо святой, Авиценна, – негромко заметил младший Элрик, гладя Флетчера свободной рукой по спине. – Я тобой всегда восхищался. Но что ты до такой степени… – Брось, ничего особенного, – тот поморщился. – В конце концов, я это всё делал из сравнительно корыстных побуждений. Освобождался со смены – уматывал в морг, как на праздник. Правда, в первый раз мне там плохо стало, – он дёрнул уголком губ, – но на второй я уже вертелся под боком у патологоанатомов… Они сначала недоверчиво ко мне отнеслись, но потом ничего, притёрлись и смирились. Там я знаешь сколько опыта нахватался? У-у… – Флетчер хмыкнул, отпив немного чая. – Мне всё хотелось знать, во всём разобраться. Самое сложное было преодолеть свою робость по отношению к живым взрослым людям. Когда я с этим справился и завоевал какое-никакое, а всё же уважение, стало гораздо легче. Я вообще везде покрутиться успел. В отделе снабжения, в архивах, в операционных, в реанимационных, несколько раз меня даже в бригаду скорой пускали… – Флетчер ни с того ни с сего подавился смешком. – Знаешь, что я делал на первом вызове? – Откачивал какую-нибудь старушку после инфаркта? – предположил Альфонс. – Ага, сейчас прямо… Разнимал двух алкоголиков-дебоширов. – Кто, ты?! – Я, кто ж ещё? – Но ты же… мелкий… – И что? Ты думаешь, я когда рявкать на людей научился, что они с перепугу в стороны шарахаются? Вот как раз тогда! – … без комментариев, дружище. – Да-а, весёленький был выезд, – Флетчер улыбался, глядя почему-то на скелет по имени Георгий (коротко – Гоша), стоявший в углу кабинета. У Гоши на груди (то есть, на рёбрах) висели бусы из шприцов, которые юный врач смастерил при помощи Альфонса ещё год назад, и радовали глаз посетителей. То есть некоторых радовали, а некоторых пугали до чёртиков, что выгодно сокращало время приёма с получаса до пяти минут, после которых капралы и капитаны на ватных ногах спешили ретироваться из жутковатого кабинета. Младшие считали, что у половины Штаба отсутствует чувство прекрасного. Старшие, в кои-то веки в чём-то солидарные, лишь мученически закатывали глаза. – Да вообще много весёлого было. Я тебе ведь периодически рассказываю… – Особое достоинство друга-медика – в том, что у него никогда не заканчиваются впечатляющие истории про тупость людей, – философски вздохнул Ал. – То-очно, – Флетчер махнул свободной рукой и отпил ещё чаю из кружки. – Вот… кажется, я ответил на твой вопрос. – Почти, – младший Элрик несмело покосился на товарища. – … а что ты ещё хочешь знать? Ал немного помялся, подумал – и всё же спросил: – Как ты вообще перенёс этот день-месяц твоего испытательного срока в таких условиях? Мне кажется, это звучит как что-то из области фантастики… и у меня никак не укладывается в голове, что тринадцатилетний ребёнок мог такое выдержать. Не обижайся, пожалуйста, но это же такое давление на психику, которое не каждый взрослый может пережить… не говоря уже о физической выносливости, – Альфонс прикусил губу и поспешно добавил: – Но, если ты не хочешь, не отвечай! Я не настаиваю, это просто… интерес. Повисло молчание. Которое прервал Флетчер. – Как перенёс? Ну… – он вздохнул. – Не буду строить из себя героя – пиздецки тяжело перенёс. Бывали дни, когда я даже ночевал в больнице – просто забывал приходить домой или засыпал за или под столом. Один раз даже перекемарил в операционной, когда меня позвали отходы убрать. Просто сел на корточки, прислонился лбом к железному поперечнику и задремал. Проснулся от хлюпанья – вырезанная опухоль на пол сползла из-за того, что я ёмкость наклонил, – судя по голосу, улыбка у Флетчера была горькая. – Отдраивал всё долго, потом ещё по ушам получил, что так задержался. Заставлял себя ходить есть в столовую, хотя меня тошнило от их еды, пугал пациентов по вечерам… пациенты вообще отдельная тема – ты бабульку только с того света вытащил, а она выпучит на тебя глаза да как заорёт: «Изыди, безбожник!» Это я немножко медицинской алхимии применил, чтобы её состояние стабилизировать, она орёт, остальные в палате ругаются, я чуть в обморок не падаю, потому что не спал две ночи… Ох и денёк тогда выдался, доложу я тебе… – Да почему ж безбожник, когда ты сам говоришь, что с того света вытащил? – Ал даже кулаки сжал. Пустая кружка давно уже была отставлена в сторону. – Не мне тебе объяснять, что к алхимикам относятся по-разному. Особенно в глубинке. А у той старушки ещё, оказывается, муж был потомок ишваритов, и её к своей вере привёл. А они до алхимии… лучше и не вспоминать, – Флетчер расстроенно махнул рукой. – Я тогда такую головомойку получил – неделю в ушах звенело. Успокаивал себя только тем, что я-то знаю, что спас человека. Но вот это отношение как к практиканту-безбожнику, а то и вообще сатанисту, – с этим мне потом ещё ой как долго бороться пришлось… Ты ставишь мужику катетер, а он его выдёргивает и визжит, что от тебя он и стакан чаю не примет. Почему, спрашиваешь, а он: «Всё отделение знает, что ты малолетний изверг! Как тебя вообще к людям допускают!» Спасибо хоть не обвиняли в том, что я младенцев на завтрак ем и котятами закусываю… – Сволочи, – мрачно резюмировал Альфонс. Ему закономерно хотелось найти всех этих людей, хорошенько встряхнуть и сказать им что-то такое… от чего они на коленках приползут извиняться перед Флетчером. Хотя это и было неправильно. – Да ладно, это было даже полезно, – младший Трингам вытянул перед собой ноги и, приподняв, помахал ими в воздухе, чтобы размять. – Зато я, знаешь, реально все остатки идеализма в кратчайшие сроки растерял. У меня в первые три дня на руках умерло три пациента, два – не по моей вине, один – из-за моей невнимательности… В следующие две недели умерло ещё пятнадцать. А у меня не было сил плакать и мучиться угрызениями совести. Я передавал тела, писал заключения, молча вставал и шёл к новым пациентам. Иногда сам же этих умерших вскрывал. Жестоко, но правильно. Цинично, но честно. Я понял, что богом мне не быть и всех спасти я не смогу, но… – пауза. Тихо: – Да, это было адски тяжело. Но я рад, что смог пройти через это. Я очень многое понял и многому научился – да, невероятной ценой… но честно тебе скажу – не жалею. Если бы я не испытал всё это на своей шкуре и не прошёл путь от самого низа, по всем ступеням – я был бы плохим медиком. А сейчас… сейчас, Ал, я знаю, на что способен, и знаю, что хочу сделать для таких же молодых, как и я, чтобы они не ломались и не выгорали в первые же дни на работе. А самое важное – я умею спасать людей. Я не могу отвести беду, но я больше не чувствую себя беспомощным и бесполезным рядом с самыми дорогими мне людьми. И я могу помочь вам – тем, кто рядом. А это главное. Это значит, что я исполнил свою мечту. Альфонс сглотнул. В горле отчего-то першило. Было жутко – жутко от того, насколько прямо и открыто говорил Флетчер. И жутко от того, сколько ему пришлось пережить… – А Рассел? – невольно вырвалось у младшего Элрика. – Что – Рассел? – Флетчер даже дёрнулся. – Ты сказал, что Расселу тогда было всё равно, где ты пропадаешь и что с тобой происходит, – Альфонс нервно нахмурился. – Но я не могу себе этого представить. Рассел – и забить на тебя? Именно в этот момент? Когда у вас не осталось ничего и никого, кроме друг друга?.. – О… вот ты о чём, – младший Трингам криво усмехнулся и снова отвёл глаза – на этот раз к любимому папоротнику Камраду, стоявшему на подоконнике. – Это тоже называется одна из форм депрессивного состояния. Только обычно люди в депрессии встать с кровати не могут, а мы с братом убегали каждый на свою работу. Родственники, сразу видно, – он тяжело вздохнул. – Да, но… – Я понимаю, Ал. Не думай о Расселе плохо. Я ему обязан тем, что не сгорел тогда на работе. – … то есть? – Ну… – теперь уже замялся Флетчер. Но, решив, видимо, быть полностью откровенным, всё же ответил: – Я оставался ночевать в больнице ещё и потому, что до чёртиков боялся рассказывать обо всём Расселу. Боялся, что он начнёт ругаться или запретит, или скажет, что я дурень… А может быть, я наоборот боялся того безразличия, с которым он меня отпустил к главврачу, – Флетчер зажмурился. – Короче говоря, когда я впервые не пришёл домой ночью из-за того, что заснул на работе от усталости, я до смерти перепугался, и… и потому решил остаться совсем. То есть, я всё откладывал и откладывал возвращение домой. Я ночевал в больнице не то что несколько дней – больше недели. Благо какой-никакой, а душ там, например, был. Работы мне всегда хватало, потому что, сам понимаешь, почему. И я сбегал в неё, в эту работу то есть, от своего страха, – младший Трингам облизал пересохшие губы. – Я почти рад был, когда на меня кричали и когда мне отвешивали настоящие взрослые подзатыльники – мне казалось, что этим я хоть немножко искупаю вину перед братом. С другой стороны, в глубине души мне хотелось… хотелось проверить, а будет ли он меня вообще искать, – голос Флетчера дрогнул, и Альфонс обнял его за плечи. – То есть… я почему-то думал, что если он начнёт меня искать, то обязательно заглянет в поликлинику, и… Дни шли, он не появлялся, всё было спокойно – никаких слухов из города, ничего. А я… я ждал, – Флетчер съёжился, подтянув ноги под себя. – Понимаешь, Ал? Мне казалось, что дома я не нужен совсем, что, если вернусь, создам только головную боль Расселу… Такой это был садомазохизм, ты бы знал. Я адски запутался в себе, под конец испытательного срока я насквозь светился от того, что довёл себя и даже есть-то толком не мог, как всегда от нервов. Да что там, я, с моей слезливостью, плакать не мог – слёз не осталось. Мне было очень больно, я так хотел, чтобы брат нашёл меня, но убеждал себя, что этого не будет, что я не заслуживаю, что я не нужен… Альфонс слушал молча, затаив дыхание. Кажется, он только что вскрыл очень болезненный нарыв. – … а когда я был уже совсем на грани, – Флетчер шмыгнул носом, – он… то есть… Я отравился. – Что-о?! – Ал поперхнулся воздухом. – Ты… в смысле… ты пытался… – Нет, что ты, конечно же нет! – младший Трингам выпрямился и торопливо помотал головой, чтобы развеять даже малейшие сомнения. – У меня мелькали суицидальные мысли, но я бы ни за что не решился! – Да кто тебя знает – подросток, один, в таком адище… – пробормотал побледневший Альфонс, тоже помотав головой, чтобы отогнать воспоминания о Милосской истории и Эдовых шрамах на внутренней стороне локтя. – Нет, Ал, не настолько я чокнулся тогда, – Флетчер грустно усмехнулся, низко опустив голову. – Хотя был близок. В общем, в тот день в столовой еда была ещё хуже, чем обычно. Я, правда, её вкуса не чувствовал – проглотил, не глядя. Остальные нос воротили. Потом иду по коридору и думаю – странно, вроде только недавно лампочки меняли, почему так темно становится… И всё. Провал. А очнулся я уже дома, на кровати, с компрессом на голове… И Расселом, который шёпотом ругался такими словами, которых я даже не знал…***
Рассел, не говоря ни слова, потянул Эда за рукав. Тот, заворожённо слушавший негромкий, но отчётливо слышимый разговор Альфонса и Флетчера из-за двери, покорно поплёлся за лучшим другом. Только в середине пути (а шли они, разумеется, в лабораторию старшего Трингама) Эдвард заметил, что костяшки пальцев Рассела, вцепившихся в его локоть, побелели, а плечи у него же мелко подрагивают. Спрашивать пока что было явно бесполезно, и Эд просто ускорил шаг, чтобы Рассел чувствовал, что он рядом. Тот тоже зашагал быстрее. В конце концов он выпустил рукав кителя Эда, и в лабораторию они влетели уже бегом. Эд привалился плечом к дверному косяку, стараясь отдышаться. А Рассел, пройдя между сверкающих чистотой пробирок, буквально рухнул на свой стул и спрятал лицо в ладонях. После непродолжительного молчания Эд, справившись со своими лёгкими, тихо окликнул: – Рассел… Тот, вздрогнув, помотал головой, не убирая рук. И, выдержав короткую паузу, надорванным голосом прошептал: – Эд, я просто… сволочь.***
Эду стоило большого труда привести Рассела в чувство. Буквально пришлось извести все запасы чая, что были в лаборатории и кабинете Мустанга, и все остатки валидола, забытые Флетчером в одном из рабочих халатов, – в медкабинет, понятное дело, идти было нельзя. Только когда Рассел – сам Рассел Трингам, подумать только! – перестал на каждом слове давиться судорожными всхлипами и просить прибить его прямо здесь и сейчас, Эдвард притащил стул, уселся вплотную рядом с другом и, закинув руку ему на плечо, спокойно спросил: – Расскажешь? Старший Трингам сглотнул, закрыл глаза и, привалившись плечом к плечу Эдварда, начал: – Я не знал всего, о чём говорил Флетчер. Но это меня не оправдывает. Ни разу, – ещё немного помолчав и сделав глоток из стакана (Эд принёс ему чистой холодной воды – чай закончился), он продолжил: – Я правда как будто выпал тогда из жизни. Мне не то что было всё равно на Флетчера – я просто ничего не чувствовал и ничего не видел, кроме работы. А работал я сутки напролёт. Домой приходил только поспать, и то на пару часов. К Флетчеру в комнату не заглядывал. Наверное, поэтому и не заметил, что его нет… Я просто…наверное, он прав, – Рассел мотнул головой в сторону двери. – Наверное, это правда было преддепрессивное состояние. Ты… не представляешь, как я переживал твоё исчезновение. И то, что Ал потерял память. Я винил во всём себя. Мне стоило пойти с тобой. – Флетчер пошёл бы за тобой, – мягко и очень тихо возразил Эд, бесконечно тронутый этим признанием. Рассел покачал головой. – Не оправдание, Эд. Я мог что-то придумать. Мог отвести его в гостиницу, мог найти госпожу Кёртис, мог… да мало ли, что мог. Я ничего не сделал, чтобы помочь тебе, – он болезненно усмехнулся и повторил: – Не оправдание. И то, что после этого я винил во всём себя, тоже не оправдание тому, как я вёл себя с Флетчером. Понимаешь? Ничто не оправдание, – он опустил голову. Теперь светлая чёлка совсем скрывала его глаза. – Да, ушёл в работу. Если Флетчер сбегал от себя, то я… не знаю. Марафон устроил. Я трусливо отвернулся от того, что было в настоящей жизни, потому что не мог смириться. Я с головой нырнул в алхимию и эксперименты просто потому, что так было легче. Проще. Яснее. Это же наука, объективная данность, безличные и безразличные вещества, – он немного помолчал. – Я не знаю, сколько всё это длилось. Судя по словам Флетчера, точно больше года, а то и двух. Мне было очень больно, и я нашёл способ сбежать от этой боли. Но я забыл, что Флетчер проходил через то же самое. И бросил его один на один с этим грузом, – Рассел провёл ладонью по глазам, один из которых всё ещё был скрыт повязкой – напоминание о пережитых на севере приключениях. – Дни для меня слились в какое-то единое безвременье, пустоту, вакуум… я ничего не чувствовал, ни о чём не думал. Так было проще. Но… – он вдруг дёрнул уголком губ. – Знаешь, что меня вывело из этого состояния? – Что? – еле слышно спросил Эдвард. – … я вспомнил глаза Флетчера в тот день, когда мы уезжали из Централа. Мы сидели в нашем поезде – и я увидел, что брат прижался носом к стеклу. И смотрит. Неотрывно. Я в шутку спросил, не птичку ли он там увидел. А он обернулся, и… – Рассел сглотнул. Видно было, что эти воспоминания причиняют ему боль. – И ответил: «Нет. Но мне кажется, я видел Ала». И глаза у него – огромные такие, тёмные… покрасневшие, – пауза. – Я не знаю, действительно ли он увидел там Ала. Был ли это Ал, как он мог его узнать… Тогда я, впрочем, не хотел думать. Не мог. Пожал плечами и молча отвернулся. Ушёл в себя. И только спустя год… очнулся. Эд молчал. Но это было не равнодушное молчание – а безмолвное: «Говори. Я слушаю. И я рядом». Рассел, судорожно вздохнув, прикусил губу. – Я не знаю, почему… но в тот день я вдруг вспомнил этот его взгляд. Меня как обожгло – я вскочил из-за стола и в ужасе схватился за голову. Коллеги смотрят как на идиота, а я… – Рассел поёжился. – А я вдруг так испугался, как будто меня ведром холодной воды окатило. Как тогда, в детстве, когда Флетчер из дома ушёл. Помнишь, я тебе рассказывал? Эд кивнул. Вспомнив, что друг не видит его лица, почти шёпотом добавил: – Помню. – … вот как тогда, – Рассел, ссутулившись, смотрел отсутствующим взглядом прямо перед собой. – Я даже халат лабораторный забыл снять – побежал домой. Только бы, думаю, Флетчер был дома. Попрошу прощения, поговорю… Влетаю домой, зову его – тишина. Я в его комнату – а там пыль толщиной в сантиметр, потому что лето и окна открытые… а его – нет, – он сцепил пальцы в замок. – Как я себя тогда ругал, как метался по дому… Потом сел на его кровать и задумался. Просто заставил себя перестать паниковать и подумал. И… вспомнил наш разговор про медицину. Вернее, его вопрос и свой равнодушный ответ. Вспомнил, что он долго-долго сидел за какими-то книжками, что есть иногда забывал, что засиживался допоздна, да что допоздна, до утра… – Рассел зажмурился. – А потом стал вспоминать последний месяц – и вот тогда я на себя уже так матерился, как никогда ни до, ни после. Вспомнил ведь – и слова эти его, что он уходит по делам, и то, что приходил он чуть ли не в одно со мной время глубокой ночью, и синяки его дикие под глазами вспомнил, и голос севший… и то, что в холодильнике продуктов всегда оставалось очень много… – И ты сообразил, где его искать? – тихо спросил Эд. Рассел кивнул. – Да. Вернее, не сообразил – просто решил пойти наугад. Пришёл в поликлинику, а там – скандал. Главврач кричит на поваров, что от еды половина отделения какого-то слегла, да ещё, говорит, «пацан этот, которого мы везде гоняем»… Я у пробегавшей медсестры тактично спрашиваю: извините, мол, а про какого пацана речь? Она глаза закатила да как фыркнет: «Да есть тут у нас один, – говорит, – ненормальный. Четырнадцати нет, сам мелкий, но упёртый, как я не знаю… Работает за еду да за то, чтоб в морг пускали. Мальчик на побегушках, в общем. Последнюю неделю вообще сутки напролёт тут торчал, уж не знаю, как он душем да столовой пользовался… Допользовался вот – валяется теперь с интоксикацией. Возиться с ним некому, помрёт, видать». Наверное, у меня в тот момент такой страшный взгляд был, что она вдруг осеклась и сразу другим тоном такая, испуганно: «А вы кто?.. Не ревизор ли?» Думал, придушу на месте, тварь такую… – Рассел сжал кулаки. – Ревизор – не ревизор, говорю, а пацана мне покажите. У неё выбора нет, идёт трясётся… Довела меня до какого-то тёмного коридора и кивает в угол. «Вон он, там примостился. Чтоб коек не занимать». Я присмотрелся… Господи, и правда, не горка хлама всякого, а человек… подошёл поближе, наклонился… – голос у Рассела прервался, и Эд легонько хлопнул его по плечу. Тот выдохнул – и сквозь зубы процедил: – И правда – Флетчер… Дальше всё было просто и быстро. Я Флетчера на руки схватил, чувствую – не то что кожа да кости остались, вообще на одни кости похоже… Прошипел на полуобморочную медсестру, что я к ним ещё наведаюсь и пусть потрудятся мне всё объяснить – и ломанулся домой. Чёрт его знает, что подумали люди – бежит парень в белом халате, на руках у него ребёнок в больничной форме, как будто только из пыточной камеры… – старший Трингам зло усмехнулся. – Но никто не остановил, конечно. Может, за психа приняли. Так и городок тот ещё, скотины… С неделю я Флетчера в чувство приводил. Он пару дней валялся вообще без сознания, я даже за врачом бегал (тот ещё удивился, мол, ой, да это ж наш паренёк, а я думаю, куда подевался…), потом сутки я его истерики успокаивал, потом запрещал вставать, кормил нормальной едой и разговаривал с ним… А потом наведался ещё раз в поликлинику и закатил им такой скандал, что главный врач меня чуть не со слезами уговаривал обеспечить в дальнейшем Флетчера всем необходимым… А что мне необходимое теперь, – Рассел горько улыбнулся, – когда они моего брата едва не угробили?.. Да, я сам виноват. Я вообще главный виновный в этой истории, которому никакого оправдания нет и быть не может. Но… так издеваться над ребёнком, который вам и слова в ответ сказать не может?.. Эд, да за что же ему всё это, за то, что старший брат у него сволочь распоследняя? Так он ведь за мои грехи не ответчик… – он помолчал и вновь тяжело вздохнул. Стакан в его руке был почти пуст. – Я думал, Флетчер никогда больше туда не пойдёт. А когда он через неделю встал и спокойно начал собираться на работу… – Ты сдурел?! – Рассел стукнул кулаком по столу. – Не пущу! Флетчер молча поднял глаза. Старшего Трингама даже мороз по коже продрал. Никогда у младшего такого взгляда не было. – Не пустишь? – тихо и как-то очень буднично переспросил он, поправляя воротник рубашки и манжеты рукавов. – Не пущу! – чуть не менее уверенно, но всё ещё с вызовом повторил Рассел, вскинув голову. – Ты чуть коньки не отбросил – какая тебе больница? Флетчер пожал плечами и с равнодушным видом полез в сумку, проверяя, все ли документы на месте. Карточки давно было пора вернуть. – Флетчер, ты меня вообще слушаешь? – Рассел раздражённо скрестил руки на груди. Тот подчёркнуто безразлично принялся засовывать в карман брюк бахилы. – Флетчер, прекрати! Младший заглянул в особый отдел и зачем-то погладил кончиками пальцев аккуратно сложенную светло-голубую футболку. – ФЛЕТЧЕР! – рявкнул Рассел, шагнув вперёд и больно схватив брата за локоть. – Я ЖЕ СКАЗАЛ… – Отпусти, – спокойно попросил тот, кивнув на пальцы старшего. И, подняв на него глаза, холодно добавил: – Больно. Рассел, прикусив губу, разжал пальцы и отступил назад. Да что с ним такое? – Ну уж извини, – Рассел сердито фыркнул, вновь скрестив руки на груди. – Но ты же меня не… – А ты мне здесь не указ, – почти зло выдал вдруг Флетчер. Хотя взгляд у него по-прежнему был спокойный и отрешённый. Пауза. – … что?.. – Рассел даже растерялся. – Не указ, – повторил младший глухо, чётко и вот теперь уже действительно – зло. – Ты думаешь, после всего, через что я прошёл, я отступлю? Хочешь сказать, всё это было зря и не имело смысла? Флетчер смотрел снизу вверх. Он был на полторы головы ниже брата. Светлые мягкие вихры по-прежнему, по-детски стоят торчком. На носу – россыпь едва заметных, бледных веснушек. И такой недетский взгляд. Так не по-детски бледные щёки и сжатые кулаки. – И ты… ты думаешь, что я сдамся? Что опущу руки?.. А что я, по-твоему, дома делать буду?! – Флетчер, сощурившись, шагнул вперёд. – Сидеть и книжки читать?! Пока ты до полуобморочного состояния упахиваешься на работе?! – он, похоже, не особо контролируя себя, начал повышать голос. Рассел, не ожидавший такого напора, машинально отступал назад, часто моргая. – Я столько всего сделал! Выучил! Разобрался! Уже попробовал на своей шкуре! И ты хочешь, чтоб я бросил?! Оставил всё?! Я прошёл больше половины – и должен вернуться назад?! Когда научился, наконец, помогать людям?! Когда на моих собственных руках умерло уже восемнадцать человек, из которых восьми я лично провёл вскрытие?! Флетчер, уже не сдерживаясь, кричал, и по его щекам градом катились предательские слёзы. Рассел, которому уже некуда было отступать (он упёрся спиной в стену), ошарашенно смотрел на брата сверху вниз. – Почему, ну почему ты никак не можешь понять, что я тоже хочу чувствовать себя нужным?! – Флетчер топнул ногой. – Я устал чувствовать себя бесполезной обузой! Старший Трингам тоже сжал кулаки. Но не от злости, а от боли, которую приносили эти слова родного брата. А ведь он сам виноват. Будь он внимательнее и заботливее, Флетчер бы чувствовал себя нужным… каким и был. – Почему, почему ты пытаешься запретить мне заниматься тем, в чём я могу быть хорош?! – уже на пределе выкрикнул Флетчер. – Потому что… у меня никого нет, кроме тебя, – тихо ответил Рассел. Они поменялись ролями. – Я просто… – он сглотнул. – Я не хочу тебе мешать быть собой. Но я боюсь тебя потерять. Флетчер замер. Мокрые дорожки на его щеках не хотели просыхать. Синий взгляд столкнулся с таким же синим. Только виноватым и растерянным. Рассел сам кусал губы. В горле саднило. Он никогда не говорил Флетчеру об этом вот так прямо. Но это всегда было правдой. Даже в эти два года, в этот последний месяц, за который они так отдалились – потому что этот месяц ни старший, ни младший не жили, а убегали от самих себя. А в жизни… в жизни Рассел действительно не смог бы без Флетчера. Это значило остаться одному на свете. И это было очень страшно. Ещё месяц назад Флетчер в такой ситуации зажмурился бы, рванулся вперёд и, уткнувшись лбом в грудь брата, снова разревелся. Да что месяц – ещё две недели назад. Но теперь – теперь было поздно. Младший круто развернулся на каблуках старых летних туфель, схватил со стола сумку и, хрипло выдав: – Буду к восьми вечера, – вылетел из комнаты. Рассел привалился спиной к стене и запрокинул голову, бездумно уставившись в потолок. – А вечером, когда он пришёл домой – действительно ровно к восьми, – я уже приготовил ужин, – нынешний двадцатилетний Рассел грустно хмыкнул. – Как обычно в детстве и бывало. Отгул в тот день на работе взял, ходил думал… Сходил в эту поликлинику, в их столовую, отдал поварам еду и потребовал, чтоб Флетчера кормили только ей – ну их… А они кивают все согласно, перепуганные – жуть, видимо, произвёл я на них впечатление. Ну так вот, вечером пришёл мой обормот, стоит в дверях. Садись, говорю, ешь. А потом поговорим. А он, я вижу, сам не свой, с ноги на ногу переступает. Ни слова мне не сказал, только кивнул, руки вымыл – и за стол. И сидит молчит, не ест ничего. Я уже рот открыл, думал, ругаться начну, а он как выдаст: «Рассел, прости, пожалуйста, за всё, что я утром наговорил!» – и носом шмыгает. Смотрю – а глаза у него опять красные… Только совсем уже не злые. Рассел потёр щёки пальцами. Эд не торопил – и старший Трингам, переведя дух, грустно закончил: – Полчаса его успокаивал. Накормил всё же. И строго так – вернее, пытаюсь строго, но, наверное, не особо получается – говорю: «Согласен, Флетчер. Хочешь быть медиком – будь медиком. Упёртый же, как баран, запрёшь тебя дома – сбежишь ещё…» – Интересно, в кого же это я мог такой пойти… – слабо улыбнулся Флетчер, тыкая вилкой в котлету. – Не язви, – буркнул Рассел, изо всех сил стараясь выглядеть серьёзно и не улыбаться. – Так вот – как старший брат, который до твоего совершеннолетия несёт полную ответственность за твои жизнь и здоровье, я даю на это согласие, – он немного помолчал, глядя на замершего Флетчера, уставившегося на него исподлобья. – Но – с одним условием. Пауза. – Каким? – Флетчер словно забыл о том, что держал вилку у самого рта. Старший Трингам немного помолчал – и, усмехнувшись, ответил: – Пообещай мне, что будешь беречь себя. И ночевать дома. – Не то чтобы он полностью сдержал обещание, – Рассел смотрел куда-то в сторону. – Да я и не ожидал. Сам понимаешь, медицина – страшная штука. И перерабатывал он, и на ночные смены оставался, и недоедал… Но всегда находил время передать мне записку – через Элизу, которая к нему часто бегала. И после этого всегда приходил домой – а дома всегда ждал я, – старший Трингам опустил голову, помолчал и несмело спросил: – Я понимаю, что не смогу искупить вину за своё равнодушие и за то, что тогда произошло. Но… как думаешь – я правильно поступил? Он повернул голову и с удивлением заметил, что Эд мягко улыбается. – Думаю, более чем, – серьёзно кивнул старший Элрик. – Не столько правильно, сколько, не обижайся, не по возрасту мудро. Тебе, выходит, было около шестнадцати – а ты смог принять и понять чувства Флетчера и его выбор. Это очень сильное решение, правда. – Думаешь? – Рассел недоверчиво нахмурился. – А я тогда очень переживал. Спросить совета было не у кого. Я пытался представить себе, что бы сделал на моём месте отец, но… – он махнул рукой. – Я знал, что бы он сделал. Запретил бы Флетчеру заниматься медициной, как в детстве запретил заниматься алхимией. То есть… я шёл против всего, что знал и понимал. Даже ругал себя трусом. Я не смог запретить не потому, что был уверен, что брат себе не навредит, а потому… потому, понимаешь, что боялся потерять его, – старший Трингам вновь низко опустил голову. – Между нами и так до этого года была просто какая-то стена, а если бы я запретил ему заниматься тем, в чём он видит своё призвание… я боялся, что он возненавидит меня. – Да нет, он бы не возненавидел, – негромко возразил Эд, слегка сжимая ладонью плечо друга. – Он бы понял твои чувства – думаю, он их понимал и тогда, когда кричал на тебя. И даже, наверное, не пытался бы поступать тебе на зло, потому что всё-таки это Флетчер, а Флетчер твои чувства всегда, насколько я его знаю, ставил выше своих. Но… думаю, ты бы его этим безусловно оттолкнул. Или хуже – сломал, – Эдвард немного помолчал. – Он у тебя очень сильный, и потому физически поликлиника его этим курсом молодого бойца не сломала. А ты – ты мог сломать, потому что ты его родной брат и у него тоже никого, кроме тебя, тогда не было. Рассел болезненно вздрогнул – но Эд спокойно и задумчиво продолжил: – Он бы тогда замкнулся в себе. Пришлось бы перестраиваться, перекраивать себя… а ты его понял. И это был куда более взрослый поступок по сравнению с тем, что сделал тогда Нэш – запретил и сбежал. А ты, выходит, поддержал и остался, – пауза, почти весело: – Не обижайся, Блистательный товарищ, но твои собственные решения оказываются всегда куда лучше по сравнению с решениями твоего отца! – Да что тут обижаться? – усмехнулся Рассел. Видно было, что у него буквально камень с души упал – у него даже дыхание стало ровнее и глубже, и спину он выпрямил. – В конце концов, если бы ты в своё время не тыкнул меня мордой в тот факт, что надо идти своим путём, я бы здорово наломал дров и испортил бы жизнь и брату, и себе, – непродолжительное молчание и искреннее: – Спасибо, Эд. – Да за что? – тот неловко передёрнул плечами. – Подумаешь, послушал твои соплеизлияния… – Ты меня успокоил. И теперь я смогу спокойно смотреть в глаза Флетчеру. – А до этого тебе что, очки нужны были что ли? – Придурок ты всё же, Удивительный политик, – коротко рассмеялся Рассел. – Под стать тебе! – не остался в долгу Эд, лукаво ухмыльнувшись. – Да я не спорю! – … ну что, пойдём к малым? – Пойдём. Давно пора. Они небось нас уже потеряли.***
– О, Ляся, вы пришли! – Флетчер радостно хлопнул в ладоши, вскакивая со стула. – А мы вас уже собирались идти искать, – улыбнулся Ал, приветливо кивнув Расселу и вопросительно уставившись на Эда. – …Ну ты серьёзно решил меня именно так звать? – хмыкнул Рассел, наклонив голову и тепло глядя на Флетчера. Наверное, подразумевалось, что это должно звучать как недовольство, но голос у старшего Трингама был слишком растроганный, чтобы можно было услышать хоть малейшие недовольные нотки. – Говорил же, меня в лаборатории уважать перестанут, а Эд со смеху помрёт… – Ой, подумаешь, забота в нём проснулась, – фыркнул Эд, влезая на стол рядом с братом и в ответ на его обеспокоенный взгляд только кивнув (мол, всё в порядке). – А твоих лабораторных сейчас вообще нет, так что не выдумывай проблем на ровном месте, рассада несушёная! – … Как вообще рассада может быть сушёной, дебил?.. – Не знаю, мне просто так захотелось сказать! – Эдвард невинно пожал плечами. Альфонс, подперев щёку ладонью, поглядывал то на него, то на Трингамов, и кусал губы, силясь не рассмеяться. – Ну ладно… – Рассел закатил глаза. Флетчер, стоя вполоборота, чтобы видеть и своего старшего брата, и старшего брата Ала, прикрыл рот ладонью и давился смешками. – А ты, ты тогда… – Инфузория тапочка? – сквозь смех предположил младший Трингам. – Что? Нет, это слишком для него крупно… – старший с задумчивым видом почесал в затылке. – … ЧТО БЛЯДЬ?! ЭТО КТО ТУТ С ГОРОШИНУ РАЗМЕРОМ-… ФЛЕТЧЕР, ПРЕДАТЕЛЬ, Я ДУМАЛ, ТЫ МОЙ ТОВАРИЩ ПО НЕСЧАСТЬЮ, А ТЫ!!! – Эдвард крайне возмущённо стукнул кулаком по столешнице. – Ну подумаешь, товарищ по несчастью, зато Рассел мой старший брат, я всегда на его стороне! – Флетчер шмыгнул за спину Рассела и, выглянув из-за его плеча, показал Эду язык. – … ТАК, БЛЯДЬ, АЛ, ПУСТИ МЕНЯ, Я ИМ ЩАС ОБОИМ!.. – Да вы шутник, сэр… – Альфонс вынужден был вскочить со своего стула и теперь с выражением лица человека, постигшего дзен, удерживал за талию рвущегося в бой и брыкающегося Эда. – У меня старший брат страдал этой болезнью, может, она прилипчива! – совсем развеселившись, ввернул Флетчер, всё ещё не «выныривая» из-за спины трясущегося от беззвучного смеха Рассела. – О да, друг мой неосмотрительный, это я заметил… – Ал оттащил своего брата подальше, в сторону окна, от греха подальше. Эд ещё выбрыкивался, но уже слабее и так, для виду. – Лучше бы ты, Рассел, Флетчера чему полезному научил! А то – слабоумие и отвага, то есть трудоголизм и чувство юмора… – Я не учил, он сам научился! – Рассел махнул рукой и, не выдержав, звонко рассмеялся, вполне довольный тем, что Флетчер по-детски вцепился сзади в его плечи. – И вообще – это гены! – Я ТЕ ЩАС ТАКИЕ ГЕНЫ ПОКАЖУ!.. – Эд, булка моя философская, успокойся, ты ж видишь, они тебя выбесить пытаются, а ты ведёшься… – ИЗВЕРГИ! НИ СТЫДА НИ СОВЕСТИ! – Ничего лишнего, одним словом! – Флетчер, вошедший в раж, подмигнул Эду, страшно обрадованный тем, что ему удалось развеселить Рассела, пребывавшего в каком-то меланхолическом настроении. – … ТАК, ФЛЕТЧЕР, Я ТЕБЕ… – Эд, не надо угрожать Флетчеру, во имя Истины, он же тебе болючие уколы пропишет, а потом ещё и от Рассела влетит… – НУ И ЧТО, ПУСТИ, Я ИМ ОБОИМ… – Эд, да ну успокойся ты!.. – А чего они на меня вдвоём наезжают?! – Фламель нам всем помоги, ну хочешь, я с ними сам потом воспитательную беседу проведу?.. – … хочу!.. – Ты неисправим… Пока Элрики переругивались (вернее, Эд на чистом энтузиазме дулся и ворчал, чтобы Ал его успокаивал), Рассел, отсмеявшись, чуть-чуть повернулся (Флетчер уже разжал пальцы и, скромно заложив руки за спину, стоял рядом с ним с видом святой простоты) и лукаво улыбнулся брату: – Но ты и правда мог бы чему-то более полезному у меня научиться. – Говорила тебе мама, не учи ребёнка плохому. Сам виноват, – Флетчер ухмыльнулся. – … балбес ты, а, честное слово, – со вздохом подытожил Рассел, потрепав младшего ладонью по макушке. Тот, зажмурившись от удовольствия – всё ещё не мог привыкнуть к частым внезапным тактильностям от старшего после северной истории, – фыркнул: – Сам такой. – А я и не спорю, – Рассел поколебался с секунду, а потом, кивнув сам себе, шагнул вперёд и крепко обнял моментально растерявшегося Флетчера за плечи. – Ты… чего? – тот, часто заморгав, машинально вцепился в китель брата пальцами, обнимая его в ответ. – Что-то случилось?.. – Нет. Просто захотелось тебя потискать, вот и всё. Как будто только тебе можно меня просто так обнимать, – усмехнулся Рассел. – Тебе не нравится? – Нравится, просто… я не ожидал… и вообще… – Флетчер вновь зажмурился и ткнулся лбом куда-то в плечо Расселу. – И вообще, Флетчер, дай мне отыграться за детство, пожалуйста, – негромко, даже тихо, чтобы всё ещё «флиртующим» Эду и Алу не было слышно (мог и не переживать – этих двоих даже ядерный взрыв вряд ли отвлёк бы от столь интересной беседы), попросил вдруг старший Трингам. Пауза. – Отыграться?.. Ты о чём? – младший, не отстраняясь, озадаченно свёл брови на переносице. – Тебе честно? – Конечно. – … помнишь, когда тебе было тринадцать, ты на меня наорал, когда я попытался тебе запретить работать в поликлинике? Флетчер весь напрягся и съёжился. – Да, конечно, – он нервно сглотнул. – Я… кажется, я извинился тогда, но, если недостаточно… – Не надо извиняться, – Рассел грустно улыбался, устроив подбородок на вихрастой макушке брата. – Просто когда я тебе тогда сказал, что боюсь тебя потерять, я тебя не обнял. А в душе очень хотел. Вот. Поэтому, – он повторил свою просьбу ещё тише: – Пожалуйста, разреши мне отыграться за детство. И прости. Флетчер молчал несколько секунд – а потом так стиснул брата в объятиях, что у того хрустнули рёбра. Рассел ничего не сказал – только дёрнул уголком губ. «Как ты думаешь, долго нам ещё с тобой пререкаться?» – Альфонс, чуть прищурившись, лукаво взглянул на брата снизу вверх. «Пока эти придурки не наобнимаются, – мысленно хмыкнул в ответ Эдвард, подмигнув младшему. Он был крайне доволен, что занял стол, пока Ал сидел на стуле – хоть какая-то иллюзорная возможность побыть выше. – Ты ж знаешь этих стеснительных фиалочек…» «А мы им чем мешаем? И что теперь, полчаса что ли ругаться?» «Да ну их… но почему бы и не поругаться? Я люблю слушать твой голос, особенно когда ты бурчишь на меня…» «Фу таким мазохистом быть, братик!» «Ну уж какой получился, извиняй…» Тактичности Элрикам было не занимать.