Пациент

      Слепящая белизна коридоров рассекает лохматую голову пациента острой болью. Серёжа хмурится, спотыкаясь о собственные ноги на потеху тащащим его под руки санитарам. Как забитого вусмерть щенка, они бросают его за шкирку в процедурный кабинет, оставив на растерзание надменным медсёстрам, похожим на жадных до человеческой плоти воронов. Его моют в холодной воде с головы до пят, зачем-то промывают кишечник, и никогда-никогда не развязывают туго затянутые смирительной рубахой руки и ноги.       Одним словом – маньяк.       Разумовский медленно сходит с ума в этом забытом богом и чертями месте. Оказалось, его крыше ещё было куда ехать и та, не прощаясь, хлопая чёрными крыльями, съезжала прямиком в пекло. Одиночество – настоящее одиночество, выжигает оставшееся в голове место для фантазий, навеивает суицидальные мысли. Они стали извечными спутниками в этой психиатрической лечебнице. «Лечебнице» - фыркает чумной доктор, оперившись, как птица на морозе.       Игнорировать мозгового паразита становится всё сложнее. С каждым долгим, бледным днём бессмысленной жизни. Тотальную тишину нарушал лишь его голос и иногда голос доктора Вениамина, который всегда спрашивал один и тот же вопрос: «Он здесь, да?», совсем не интересуясь душевным состоянием своего излюбленного пациента. Воображаемый друг с чёрными крыльями на спине, что по ночам сидел у изголовья кровати с извечной ухмылкой убийцы. Просился к доктору на разговор, бродил вокруг Рубинштейна, разглядывая его с каким-то птичьим интересом. Так смотрят кружащие в небе стервятники на издыхающего в голоде льва, чьё мясо будет вкусным и тёплым, как только силы его покинут.       Фанатизм душевно больными людьми Рубинштейна пугал до рокота в сердце и поджимающихся пальцев на ногах. Этот жуткий человек, облачённый в белоснежный халат с идеально отглаженным воротником и манжетами, желал видеть острые границы человеческих осколков души, прикасаясь к ним своими нежными речами и светящимися интересом взглядами. Он разрушал и собирал личности так, как ему хотелось. Наблюдая, что же такое интересное получилось в этот раз, и чем пациенты его порадуют.       Серёжа не сразу понял куда попал, но тактично держал язык за зубами, даже не смотря на своего лечащего врача. Чем меньше будет сказано, тем лучше.       - Доброе утро, Сергей, - Строгий голос лечащего врача сопровождается недовольным поцыкиванием языком – Так мы с вами и не сдвинулись с мёртвой точки за эти две недели. Не хотите показывать своего друга?       - Он мне не друг, он лишь тень, эхо. - пациент впервые подаёт голос, стараясь сфокусировать взгляд на очкастом лице доктора, чтоб игнорировать свою галлюцинацию – Он Чумной.       Пернатое нечто наподобие птицы и человека, стоит на столе с привычным оскалом, глядя на Разумовского своими янтарными глазами сверху вниз. Парень поднимает голову и их взгляды наконец пересекаются. Чумной шкрябает когтями на ступнях по поверхности стола, тихо хихикает, дразнится и вновь дрожит вороньими крыльями, распушив грудь. Со стороны это выглядит так, словно пациент заглатывает таблетку, пялясь в потолок. Чумной ласково просит «Пусти меня к нему», а Серёжа в ответ молчит. Он со своей задачей «Не допустить ужаса» справлялся на ура, тратя все свои остатки сил и доброты душевной.       - Ну не говорите так, Серёжа. Ваша «Тень» очень даже особенная - Открыв папку с больничной историей, Вениамин поправил очки на носу и стал вчитываться в каждую буковку, прям как маленькая девочка, впервые открывшая для себя фанфики с омегаверсом – Взорвал главное управление полиции в городе. С особой жестокостью сжёг как минимум пятерых людей заживо. Устроил массовые беспорядки посредством подстрекательства толпы в социальных сетях. Серёжа, я хочу видеть того, кто это сотворил, а не только буквы на бумаге.       Довольный оскал Чумного перед глазами, Разумовский не видит своего лечащего доктора, нет, он видит только собственное лицо в чёрном оперении. В очередной раз сдавшись в игре в гляделки, он опускает веки, прячась от собственного ужаса в темноте. В отличие от других, Серёже не нужно зеркало для понимания насколько его душа мерзкая, он и так осознает всё, что сделал. Руки по локоть в крови, пальцы обожжены тлеющим пеплом Ленинграда.       - Я надеялся этого избежать, но вы не оставляете мне выбора – Перегруженное сознание улавливает скрипучий звук открывающихся затворов, топот нескольких пар ног, и мужчину резко хватают за затылок – Приступайте, господа.       - Насколько грубо?       Спрашивает мужской голос, принадлежащий одному из санитаров лечебницы. Рубинштейн горько вздыхает, улыбается по-доброму, как улыбаются детям, желая спокойного сна. Отведя взгляд на окно, он с пренебрежением молвит.       - Без рукоприкладства, а если до него не дойдет – Вениамин медленно наклоняется, ставя локти на стол, чтоб заглянуть в глаза пациента, полные ужаса – то будем действовать более ра-ди-каль-но.       - Что вы делаете? – Всё же дрогнул голос у пациента, когда пальцы на затылке сжали до боли, заставляя выгнуться со скрипом на зубах – Больно!       - Слушаться надо было!       Хихикает уже другой голос, более молодой и менее прокуренный, но не менее ехидный и возбуждённый. Когда Разумовского силой укладывают животом на стол лицом вниз, он мельком успевает увидеть четырёх мужчин крепкого телосложения в медицинских халатах. «Серёж, пусти меня!» требовательно шепчет Чумной на ушко и слова его отдаются эхом в наполнившейся страхом голове. Но ответа Чумной не получает, Серёжа, зажмурившись, терпит унизительную позу, даже когда с него стаскивают развязанные штаны и нижнее белье. До него сразу дошло что происходит, но страх перед пернатым ужасом в голове сильнее, чем страх быть опороченным.       Сверкнувшие бликом стекла очков психотерапевта приковывают внимание дрожащего в ужасе Серёжи. Он хочет попросить его, чтоб это всё прекратилось. Глаза Рубинштейна всё ещё полны восторга и желания увидеть Чумного. Просить у него пощады бесполезно. Здесь он правит балом, это его маленькое царство с коллекцией особых пациентов и в Разумовском он заинтересован особенно.       - Я сказал без разрывов и синяков! – Рявкает доктор на одного из мужчин, отнимая взгляд от наблюдения за столь живыми эмоциями на лице их сегодняшней жертвы - Если повредите мне ценный экземпляр, уволю!       «Экземпляр» - Шуточно хихикает Чумной на ухо до щекотки, сверкая своими янтарными глазами, когда Сергей сжимается от боли из-за проникших пальцев в задний проход с чем-то скользким и горячим. Сейчас он отдаст ему контроль, сам, добровольно. Мерзкое шевеление внутри, пальцы гладят по кишке, раздвигают, двигаются туда-сюда, растягивая. Пернатая тварь обходит всю эту картину по кругу, подходит к доктору и на радость Серёже, проводит когтем по горлу психотерапевта, наглядно демонстрируя, что он может с ним сделать, если тот уступит ему тело.       - Нет! – Всё еще сопротивляясь ужасу красной черноты, Серёжа предпочитает изнасилование, отвернувшись от врача и зажмурившись. На глазах выступили слёзы – Нет, нет, нет, что вы за люди такие? Я же вам ничего не сделал!       - А у нас с психами разговор короткий, - Пальцы вдруг исчезают, оставляя после себе лишь лёгкую тянущую боль, хлопая ладошкой по худощавой ягодице, заставляя всхлипнуть – Из-за тебя моего брата посадили!       Серёжа сжимает зубы, кривит брови домиком, тихо хныкая и глубоко дыша носом, чувствуя, как сзади пристроились слишком близко. Боль разрывается криком в горле, когда в него грубо пихают член, но он не выпускает её из зажатых челюстей. Он елозит щекой по гладкой поверхности стола от каждого грубого толчка, размазывая слюни с соплями по лицу. Уже не столь улыбающийся и довольный Чумной возникает перед Разумовским и хрипит, расправив от возмущения крылья. С умоляющим взглядом вновь шепчет, «Серёж, пусти меня» каркает Чумной, пока Разумовский старается отстраниться от больных ощущений в прямой кишке. Но боль ранит, унижает и уничтожает изнутри, не позволяя забыться. Тело, которое принадлежало только ему одному, может немного кому-то пернатому, кто защищал и творил справедливость страшными вещами. Тело, которое использовал чужой для своих низких потребностей.       - Хватит! – Раздаётся отчаянный крик на всю больницу, отдаваясь эхом по коридорам. Разумовский зовёт единственного друга, раздирая голосом глотку - Олег!       На другом конце коридора две молодые медсестры в процедурной переглянулись. И с пониманием происходящего грустно повесили головы, жалко, красивый ведь парнишка, не буйный. Методы доктора Рубинштейна вызывали у персонала много сомнений и противоречий, но они всегда работали.       Щёлкнув пальцами, чтоб привлечь к себе внимание, Вениамин чертит пальцем круг в воздухе. И Серёжу хватают за волосы, заставляя повернуть лицо в сторону психотерапевта. Грубая рука со всей силы сжимает пальцами отросшую шевелюру, прижимая к столу. Всё толкаясь и толкаясь во внутрь, не давая расслабиться или привыкнуть даже секунды. Рубинштейн не смотрит на то, как насилуют его пациента, он внимательно изучает выражение его красивого лица.       Разбитое, заплаканное, в душевной агонии, выражающее много скорби и горя. Вениамину немного жаль Серёжу, он ведь всеми силами пытался выманить Чумного другими методами. Он пробовал просить, задобрить, пугал и шантажировал таблетками, но ничего не помогало. У Разумовского была удивительная сила воли, способная переждать любой ужас. Поэтому он ему и устроил настоящий ад.       - И так не понимаешь, - Вздыхает Вениамин, переходя на ты. Поправив на носу очки по привычке, он взглянул на второго мужчину, что надрачивал себе член – Повышаем градус.       «Это сперма» - Клокочет леденящим ужасом мысль, когда выскользнувший из задницы член мажет теплом по ягодицам. От того факта, что какой-то мужик кончил внутрь него, как в женщину, оказался куда страшнее, чем сам факт изнасилования. Серёжа вдруг горько, в голос, зарыдал от отвращения к самому себе и окружающим его людям. Его личное проклятье уже без оскала и просьб пустить к сознанию, осторожно утирал чёрными руками слёзы, напевая какую-то знакомую мелодию из детства. «Ай, ду-ду, ду-ду, ду-ду» шёпотом срывается с губ демона, отдаваясь эхом воспоминаний из детдома.       У Серёжи никогда не было мамы, что погладит по голове, или папы, который защитит. Он вспоминал моменты из своего детства, как в темноте холодной спальни ему кто-то тихо напевал колыбельную. И холодное тонкое одеяло, что не спасало от Питерских морозов, вдруг становилось тёплым и пушистым. Как воронье крыло…       - Это ты виноват, - Хрипит в истерике Сергей, слишком внимательно глядя в стену, и Рубинштейн заинтересованно за ним наблюдает – Ты обещал, что будешь защищать меня!       Второй санитар берёт его ещё жёстче, резко, с больным натягом за волосы, так, что голову задрало на весу. Огненные волосы налипли на щёки сосульками, слюни, капающие с подбородка, мазали пятнами на смирительной рубахе. «Сидит ворон на дубу, сидит ворон на дубу» всё ещё нежно и убаюкивающе напевал Чумной, поглаживая мужчину, которого нещадно насиловали, с нешуточной силой сжимая пальцы на ягодицах, по лицу, как маленького ребёнка.       - Скажи ему, что мы его все очень ждём, - Вениамин смотрит прямо в лицо измученного болью в прямой кишке и унижения пациента, потирая руки. Не сможет этот хлюпик долго сопротивляться – Ну же, Серёжа. Дайте уже нам познакомиться. Дайте!       Тёплые крылья укрывают тело Разумовского, пряча от столь ужасной реальности. Чумной подлезает под него так, чтоб быть как можно ближе для объятий. Он согревает испуганного мальчика с рыжими волосами, всё напевая и напевая старую колыбельную из детства. «Во серебряную… во серебряную, Разрисованную…» Нежный шепот успокаивает эхом в голове, боль уходит вместе с желанием умереть. Уже надоевшая Серёже белизна комнаты наполняется красным пульсирующим светом, с каждым толчком санитара всё больше погружая во мрак. «Мамин голос, мамин же… Мамин?» последняя мысль, перед тем как провалиться в темноту окончательно.       Ничего страшного не произойдёт, пока в ночи его будут обнимать когтистые лапы, пряча от злого мира в чёрных крыльях. У Серёжи, у маленького птенчика, всё будет хорошо, он сладко и крепко спит в объятиях того, кто его любит и бережёт…       - Он уснул что ль? – Когда второй мужчина загоняет себя как можно глубже, выплёскивая сперму внутрь, как это делал его предшественник, голова Разумовского безвольно повисает на шее с закрытыми глазами – Э, шизик, ты живой?       - Тихо!       Резко подняв палец вверх, доктор призывает всех присутствующих к молчанию, а сам внимательно вслушивается в тихий-тихий шёпот пациента. Тело Разумовского вдруг напрягается, на дрожащих губах медленно расцветает кривая улыбка боли, каменная, страшная, оголяющая оскал белоснежных зубов. Огненно-рыжие волосы шевелятся, становясь дыбом. И дыхание… замедляется.       - Ворон, ворон, не дуди, - С каждым словом нежный баюкающий шепот становился громче, поднявший голову пациент полностью преобразился, переходя на рык – Нашу крошку не буди…       Их взгляды наконец-то встречаются. Блестящие от слёз глаза янтарного цвета смотрят, с желанием убивать, сквозь преграду сверкающих очков в восторженные глаза доктора. За всю свою карьеру Вениамин ещё не видел такой поразительной смены личности. Сейчас перед ним был совершенно другой человек, в том же тощем теле программиста в белоснежной рубахе. Другой взгляд, другой голос, другие глаза, другая душа.       - Здравствуй, мой хороший, - Наконец-то Рубинштейн, полный удовлетворения, машет санитару, чтоб тот отошёл, намекая, что аттракцион неслыханной щедрости закончен – Как же я рад нашему знакомству…       Мужчина сзади не успевает застегнуть штаны, как его крепко хватают ногами за талию. Со всей силой Чумной переворачивается с живота на спину, вкладывая в этот манёвр весь свой вес. Санитар падает ровно туда, куда ему нужно - лицом в острый угол стола. Так, чтоб мягкую глазницу пробило твердью дерева, выбивая испорченный безвозвратно глаз. Кровь пролилась сразу же, вместе с криком, сотрясшим помещение.       Не теряя времени, пациент резко подрывается со стола и с одного удара ноги бьёт в живот самого молодого, самого слабого, того, кто был первым. Его легко вычислить. Щенок, уж если показывать всю свою прелесть личности, так на тех, кто слабее. Санитар сгибается с глухим хрипом в легких от пинка, пока восторженного доктора его коллеги силой уводят за дверь. Доктор заигрался, а когда он терял внимание, то страдал медицинский персонал.       - Галопередола ему! – Кричит старший медбрат, помогая встать тому, которому Чумной выбил глаз – Быстро!       - Нет! – Рубинштейн снова рвётся к себе в рабочее пространство, но его останавливают два человека. Тот, кто держит в руках окровавленные куски глаза, пихает его в грудь, заталкивая в клетку – Не смейте мне портить пациента! Я запрещаю!       Расправив в утреннем свете крылья, Чумной наконец-то вдохнул полной грудью, прикрыв дрожащими ресничками глаза. Тихо смеется, приподняв игриво бровь. И пока самый мелкий уродец не пришел в себя, он рывком вгрызается зубами в лицо. Прокусывая тонкую кожу мальчишки на щетинистой щеке, как можно глубже загоняя костяные ножи в плоть, на столько глубоко, на сколько позволяла сила сжатия челюсти. Вкусная красная кровь побежала по горлу в желудок, пачкая губы, пачкая идеально белую рубашку, сковывающую руки. Как бы пациент не старался, развязать не получалось, сил не хватало.       Перед тем, как сорвавшегося с цепи пациента оттаскивают от пострадавшего паренька, он чувствует в ноге боль от укола. Больного откидывают подальше на пол, отходят с опаской, не оглядываясь за спину. Кто-то уводит покусанного мальчишку, державшегося за щёку окровавленными руками, и слышится недовольный голос Рубинштейна: «Уволен!». Чумной смотрит в глаза того санитара, кто к нему не прикасался, нет, этот не насиловал. Он лишь смотрел как мучают его Серёжу и ничего не сделал, поэтому пациент хрипит губами в чужой крови.       - Убью, - Медбрат медленно отходит назад, молча и со страхом смотрит на пациента, наконец упираясь спиной в решетку – Сожгу заживо, вас, ваших женщин и детей в колыбельках. Вы слышите? Я вас всех убью!       Решётка со скрипом закрывается за последним медработником в помещении, щёлкая магнитным замком. Вениамин, невзирая на запрет, с восторгом припадает лицом к проёму, хватается руками за металлические стержни. Как малое дитё, что смотрит на ужасного хищника в зоопарке.       - Потрясающе, - Санитары смотрят на него с негодованием и неким ужасом, помогая пострадавшим остановить кровь – Великолепно, великолепно!       - Доктор, - Приложив остатки утекающих из-за лекарства сил, пациент сел в позу лотоса, с бешенным взглядом уставившись на Рубинштейна – Здравствуйте.       - Как тебя зовут, мой хороший?       - Чумной Доктор, как видите мы с вами тёзки – Слизав с губ кровь, пациент с отдышкой смеётся взахлёб, чувствуя, как там внизу, между ягодиц, стало скользко из-за вытекающей спермы – Только я не людей лечу, а человечество. От таких выблядков, как ты!       Старший медбрат уводит за собой остальных, крича медсёстрам, чтоб те скорее принесли бинты и готовили лодку в больницу. Галопередол постепенно расслабляет напряжённые мышцы, Чумного начинает качать из стороны в сторону, всё с той же безумной улыбкой. Он знает, знает, что с Рубинштейном они ещё поиграют, но пока, им с Серёжей нужно поспать и набраться сил.       - Что, - С тихим натягом, внимательно подбирая слова, психотерапевт жадно хватается за ручку, чтоб все записать на листке бумаги – ты чувствуешь?       Потрясающий экземпляр, самый яркий и пробирающий до дрожи, можно даже сказать, любимый. Бриллиант во всей коллекции душевнобольных - этим пациентом он будет хвастаться перед коллегами, злобно хихикая на завистливые предложения поменяться. Больного качает из стороны в сторону, медленно и осторожно.       - А баю, баю, баю. Сидит ворон на дубу. – Всё раскачиваясь и раскачиваясь, тихо завывал Чумной спящему Серёже – Сидит ворон на дубу...