a safe place to fall

Дождь принес с собой прохладу. Она проникала под кожу, пробирала до костей, как будто расстояние между ребрами было дверью, оставленной нараспашку. Тигнари привык к ней, как и к тропическому лесу. Знакомое пение лягушек и стук капель дождя по его хижине так и призывали расслабиться. Но кресло упиралось ему в спину, и он чувствовал, как провисают мышцы. Накинув на плечи одеяло и аккуратно уложив хвост на колени, он смотрел на бумаги, лежащие на столе, таким взглядом, будто они причинили ему страшный ущерб. В каком-то смысле так оно и было. По крайней мере, те, на чьей одежде красовался герб Академии, никогда не упускали такой возможности. Сон зазывал в свои обьятия, шепча в ночи. Его теплые нити тянулись к рукам и ногам, к уголкам глаз, маня заползти под одеяло и не вылезать оттуда до утра. Тигнари отмахнулся от этого зова, каким бы соблазнительным он ни был, и вместо этого сосредоточился на том, как покачивается карандаш между его пальцами, пока он пишет. Его уши дергались всякий раз, когда карандаш выскальзывал из рук и отскакивал от дерева, но он тут же подхватывал его и продолжал работать как ни в чем не бывало. Где-то на краю сознания вертелась мысль, что в этот вечер больше ничего не удастся сделать. Он достиг предела давным-давно, когда луна еще даже не успела достичь дальней точки. Но Тигнари сидел, запустив одну руку в мягкий мех своего хвоста, как будто если он просто будет держать карандаш, то слова напишутся сами собой. Что именно удерживало его в вертикальном положении — злоба или ответственность — он не знал. Да его это и не особенно волновало. Тем не менее, и то, и другое было хорошим стимулом. Возможно, именно потому что он не обращал должного внимания на работу — а может быть, потому что концентрировался не на том, — он уловил звук шагов на фоне дождя. Его глаза переключились вместе с остатками внимания. Они оторвались от скучного пейзажа его стола и вместо этого устремились на зелень деревьев, видеющихся из окна. Широкие листья поникли от тяжелых капель, но его больше интересовал посетитель, чем состояние леса. Тигнари знал, кто это. Был только один человек, достаточно глупый, чтобы пробираться сквозь листву во время ливня, и одновременно достаточно умный, чтобы не заблудиться в ее лапах. Визиты Сайно были редки, как полнолуние. Раз в месяц, а то и в два. Тигнари чаще получал письма от генерала, чем удостаивался его присутствия. Наслаждался он правда немногими письмами среди огромного количества других, состоящих из ужасных шуток. Несмотря на его положение и манеру поведения, Сайно обращался с ним так, словно он был человеком, а не тем, кем его считала Академия — еще одной пешкой, еще одним умом, кем угодно, кто был им выгоден в данный момент, хотя публично они никогда бы этого не признали. Однако необычность ситуации заставила Тигнари сбросить одеяло и встать с кресла. Там, где движения Сайно должны были быть быстрыми и легкими, они были тяжелыми и вялыми. Тигнари слышал, как его мозолистые стопы впиваются в деревянные дорожки деревни; неуверенная походка наводила на мысль, что Сайно скорее пытается удержать равновесие, чем соблюдает кодекс скрытности. Обычно он ходил на носочках — так лучше сливаться с тенью, — сказал ему однажды Сайно. Но в этот момент он был нехарактерно громок, настолько, что Тигнари забеспокоился, не отвергли ли его тени. Он ворвался в деревню как бомба, словно желая, чтобы его увидели. Это не могло сулить ничего хорошего. Во всяком случае, для такого человека, как Сайно. Тигнари снял с вешалки куртку, более подходящую к погоде. Он накинул куртку на ходу, не одеваясь полностью, и вышел под навес, где дождь сразу же поцеловал кончики его ушей. Естественно, они дернулись назад, словно желая зацепиться за его голову, как за заколку. Определить местонахождение его друга было несложно. Он достаточно хорошо знал деревню, от сложных подъемов до более легких, чтобы при желании пройти ее с завязанными глазами. Итак… Что ты задумал, Сайно? Нежные руки натянули капюшон на голову, когда он двинулся по тропинке, ведущей прочь от его хижины. Без обуви он, конечно, чувствовал себя как Сайно; холодная вода, собравшаяся в лужи, неприятно морозила ступни. Она будто просачивалась в его кожу, словно в губку, и медленно поднималась вверх, обволакивая все остальное тело. По правде говоря, поиски были недолгими. Хотя плащ Сайно отражал саму ночь, белизна его волос выделялась, словно звезда. Пряди, свисавшие на его спину, вспыхивали, как огонь, на фоне туманного лунного света, который, как дождь, лился с навеса. Сайно направлялся в ту сторону, откуда пришел Тигнари. Радость от встречи со знакомым лицом угасла, как только пришло осознание. Что-то было не так. Он сразу понял это по тому, как ссутулились плечи Сайно, каким напряженным было выражение его лица; чувство тревоги засело в желудке Тигнари и зубами вгрызалось в его душу. Сайно представлял собой лишь спутанную нить напряжения, завязанную узлами. Он остановился на месте, тяжело дыша, и уставился на Тигнари, словно тот был преградой на его пути. Его взгляд был словно пуля, нож — будто каждое оружие из всего арсенала было выплавлено в двух абрикосовых глазах. Тигнари не струсил, не сдвинулся с места и даже не вздрогнул под его пристальным взглядом, что отличало его от любого другого человека. Эти глаза по-прежнему были прекрасны, как и во все предыдущие разы. Но явный недостаток обожания — особый взгляд, приберегаемый только для него и Коллеи, — был очевиден. Сайно не узнавал его. Как бы в подтверждение этому, Генерал Махаматра высвободил руки из плаща и одним плавным движением призвал свое копье. Его приглушенный медный цвет подходил к пустыне лучше, чем к окружающей их зелени; оно бросалось в глаза, даже в сравнении со своим обладателем, одетым в пурпур. С того момента, как Сайно выбрал копье, Тигнари зауважал его клинок. Однако никак не ожидал, что оно будет направлено на него. Мурашки побежали по его позвоночнику, как дождь, стекающий с одежды. — Убирайся. — это единственное слово обладало силой грозы, силой чудовищных вещей, о которых люди сочиняли истории. По-хорошему Тигнари должен был прислушаться к призыву. Но, несмотря на все, чему он себя учил, в этот момент он не чувствовал себя по-настоящему реалистом. Он не мог, не мог, когда руки Сайно окрашивали посох в красные тона. Не тогда, когда запах железа был безошибочно узнаваем. Медленно, как если бы старался не разозлить дикое животное, он поднял руки. Я не способен причинить тебе боль. — Ты же знаешь, что я не могу сделать это, Сайно, — тихо сказал он и сделал шаг вперед, пытаясь сократить расстояние между ними. Тем временем его глаза впитывали состояние его друга. Кончики его волос слиплись в уродливые рыжие клочья. Свои ли это волосы или чужие, Тигнари не знал. Но он знал, что тот слишком красив, слишком мягок, чтобы быть запятнанным этим тревожным гранатом. В ответ он поднял копье. Он занял пространство между ними — возможно, это было сделано намеренно. — Убирайся, или я сделаю так, что ты больше никогда не сможешь ходить, — прорычал Сайно, низкий звук исходил из глубины груди, ударяясь о заднюю стенку горла. Образ этого человека с его угасающей силой почти заставил Тигнари впасть в панику. Он знал и понимал, что Сайно пришел к нему за помощью. Нельзя сказать, что такого не случалось раньше. Раны, кровь и зловоние, которое она приносила, сама битва и ее последствия — все это было их хлебом насущным. Они следили и защищали друг друга, независимо от расстояния. Это было негласное правило, укоренившееся между ними еще со времен учебы. Сайно всеми силами помещал Тигнари в слепую зону Академии, а Тигнари делал для Сайно все, что тот просил, практически не задавая вопросов. Однако предвкушение сражения в глазах генерала было впервые. Хотя репутация Сайно следовала за ним по пятам, как фантом, он никогда раньше так не смотрел на Тигнари. Его жесткий вид излучал враждебность, которая была подобна кислоте — жгучей, режущей, мощной. Опасной. Если раньше Тигнари не совсем понимал, почему Академия следит за Сайно, то теперь понимал. Это было оружие, чистое и простое. Созданный и сформированный годами тренировок, Сайно мог считаться самым большим достижением Академии. Если не следить за ним, верность могла проржаветь, и он мог обратиться страшным врагом. Несмотря на это, под нахмуренными бровями и глазами, полными огня, искрил взгляд человека, действующего на инстинкте и только на инстинкте — Тигнари видел. В конце концов, бдительность была неотъемлемой частью Сайно. Как бы тяжело он ни был ранен, ничто не могло пройти мимо него, пока он бодрствовал. Даже в минуты покоя, когда они были вдвоем и никакой опасности поблизости не было, Тигнари замечал, как тот периодически проверяет их слепые зоны, как бы скрытно он ни старался это провернуть. Это была одна из тех вещей, которые он знал, что никогда не стоит комментировать. «Спать с одним открытым глазом» — таков был кодекс поведения. Но Тигнари мог думать только об одном: кто сотворил с тобой такое? — Я не представляю для тебя угрозы, Сайно. — его слова были мягкими, такими, какие он приберегал для тех моментов, когда они лежали под одеялами, сцепив конечности. Он стянул с головы капюшон, и, несмотря на то, что ему не нравилось, как дождь впитывается в его волосы, его уши задрались вверх. Это была сила привычки, проистекающая из многих лет путешествия на тонком волоске от гибели. — Позволь мне помочь тебе. И тут он увидел его. В выражении лица Сайно мелькнула искорка узнавания. Она пробежала по его лицу, как волна в спокойном озере. Его губы разошлись, когда челюсть разжалась. Тигнари схватил его за шею и глубоко вонзил когти в плоть. Это я. — Теперь ты в безопасности. Иди в дом, ты простудишься под таким дождем. Во имя Архонтов, ты можешь умереть. Наконечник копья заскрежетал о деревянную дорожку, когда он опустил его. Его движения не были бы такими небрежными, если бы он не был ранен, мрачно заметил Тигнари. — …Нари? — единственное слово прозвучало грубо, словно наждачной бумагой по горлу. Любая демонстрация страха, которую ему удалось сохранить, угасла, превратившись в пепел. В сердце Тигнари защемило, и теплый стук отдался в каждой косточке его грудной клетки. Нари поборол желание положить руки на бедра. — А кем я еще мог бы быть, по-твоему? — Ангелом? — смех, раздавшийся в нем, был принужденным. Мокрый. За ним последовало измученное шипение. Кровь собралась вокруг его ног, смешиваясь с лужей и образовывая липкую массу. Она быстро стекала по его коже — капала с изгибов локтей, сгибов коленей, — словно его собственное сердце стремилось выкачать ее из его тела. С такого расстояния Тигнари не мог определить местонахождения ран. — Я не ангел. — Нет, нет… — Сайно покачал головой, выражая несосгласие со словами Тигнари, медленно и полусерьезно. Его шлем, блестящий от воды, сполз вниз и лег на кончик носа. В конце концов он прикрыл веки, хотя зловещее свечение из глаз головного убора трудно было не заметить. Похоже, Тигнари был не единственным, кто присматривал за Сайно. — Не устраивай потоп на моем пороге. У него не было времени поразмышлять о значении оживленного блеска. Проще было сказать себе, что это обман лунного света и дымка дождя. — Ты… Посох, которым Сайно дорожил, та самая вещь, которая защищала его от бед все эти годы, выскользнула из его пальцев, как песок, как будто вес стал слишком тяжелым, чтобы удержать его. Копье развеялось в клубах тумана, после того, как громко стукнулось о землю, брошенное. Затем он обмяк. Как у марионетки, у которой внезапно перерезали ниточки, конечности генерала сложились и прогнулись под тяжестью всего остального. Все внутри Тигнари в ужасе остановилось. Все мысли, планы, идеи, беспокойство, все. Каждая фибра его существа ожила, когда адреналин хлынул по венам плотным потоком. На одном дыхании Тигнари сократил расстояние между ними. Его руки обхватили парня за секунду до столкновения с холодной, твердой землей. Только его заветный головной убор упал на пол с громким, гулким стуком. — Я держу тебя, я держу тебя, — прошептал он сквозь стиснутые зубы. Пытаясь облегчить падение, Тигнари переместил вес. В итоге они оказались на земле, Сайно — между ног Тигнари. Он не мог заставить себя обратить внимание на то, что его одежда впитала лужу воды и кровь его партнера. Холод кусал его кожу с мстительностью змеи. Он проникал в мышцы, как яд, заставляя дрожать. Единственное, что имело значение, — это тот, кто был в его руках. Крепкие руки обхватили избитое тело, прижимая его к груди. Его пальцы впились в нижнюю часть челюсти Сайно, не обращая внимания на собственное бешеное сердцебиение в поисках другого. То, как сильно голова Сайно наклонялась то в одну, то в другую сторону, несказанно беспокоило Тигнари. Белые волосы скользили по щекам, покрытым потом и дождем. Но сердце билось, слабые импульсы жизни легонько целовали подушечки его пальцев. Он издал короткий вздох облегчения. Он аккуратно зачесал назад клоки волос, решив расчесать и очистить кровь, когда все уляжется. Легкая часть была сделана. Бросив короткий взгляд через плечо, он оценил расстояние между ним и домом. Возможно, это хорошо, что они нашли друг друга в таком легкодоступном месте. Одним быстрым движением Тигнари положил руку Сайно на переносицу своих плеч. Прежде чем встать, он закрепил темные ленты шакальего шлема на поясе и одним тугим узлом затянул его. Шлем остался на месте, у бедра, с высоко поднятыми ушами и молча. Свечение исчезло, и в глубине сознания он сказал себе, что его никогда и не было. На самом деле прогулка не была ужасной. Но это не помешало Тигнари изрекать по дороге всякие непристойности. Сказать, что они основательно промокли, значит преуменьшить — это было отвратительное ощущение, когда одежда отчаянно прижималась к его телу. Это заставляло его чесаться. Как только они ступили в сухую безопасность его дома, Тигнари сглотнул зевок. Сон зазывал его, как и несколько минут назад, его песня была мелодией, которая пробиралась через контур его глаз. Однако он закрыл перед ней дверь, какой бы заманчивой она ни была, и запер ее. Он не пустил ее, передернул плечами и заставил себя стать тем, кем ему нужно было быть сегодня вечером: врачом для человека, а не для растения. Похоже, это было обычным явлением. К нему приходили и Путешественник, и Коллеи, и все, кто получил травму в лесу. Возможно, он был слишком квалифицирован для этой должности. Осторожно, как только мог, он уложил раненого на удобную кровать и начал сдирать с него всю одежду. Он делал это медленно, так, чтобы не раздражать раны, а мокрая ткань создавала ощущение, будто Тигнари снимает второй слой кожи. Труднее всего было снять тонкий слой черной одежды, покрывавшей его плечи и предплечья. Хотя они защищали кожу от натиска солнца пустыни, казалось, что они существуют лишь для того, чтобы насмехаться над Тигнари и его усилиями. Кто-то засунул подол ткани глубоко в рану на ключице, и рана проглотила его, как будто он там и был. Извлечение ткани не вызвало ничего, кроме гортанного стона из глубин груди Сайно. Тигнари навострил уши, и искра беспокойства пронзила его, как молния. Он выдохнул тихое извинение, хотя оно и прозвучало глухо. Ран было больше, чем одна, что было не очень приятным открытием. Кожа — человеческое тело, мораль — была такой хрупкой вещью. Она рвалась, складывалась и ломалась, как будто это было стекло, а мир был сделан из разрушения. Сайно был напоминанием об этом, и каким бы неприкасаемым он ни казался, кровь у него была алой, как у всех в Тейвате. Несколько зазубрин усеивали его живот, а отсутствующие куски плоти ставили под сомнение возможность полного выздоровления. На его грудной клетке расцвели светло-фиолетовые пятна, которым суждено было потемнеть. Тигнари подавил желание провести пальцами по пятнам. Сломанные кости, — хмуро подумал он. Каждая изуродованная рваная рана была сделана целенаправленно, с такой точностью, что требовалось время. Кто-то наслаждался тем, как кожа Сайно раскалывается о зауженный край кинжала — меча, как угодно. Кто бы это ни был, он не торопился. Это чудо, что он переступил порог Гандхарвы живым. Неуязвимый, нет. Он не был неуязвимым. Но неудержимым? В прошлом Лесной дозорный не раз задумывался об этом. На краткий миг Тигнари задумался, что стало с тем, кто осмелился осквернить Сайно. Не сразу он пришел к выводу, что ему все равно. Тигнари заставил себя расстаться с Сайно и отошел от кровати. Но его взгляд не отрывался от изгиба бедер Сайно, от того, как его кровь впиталась в простыни. Запятнанная. Он успокоил себя, глубоко вздохнув. Затем он принялся за работу. Он двигался с плавной уверенностью, в каждом его шаге чувствовалась миссия. Плащ Сайно был брошен на пол под вешалкой, на нем образовалась маленькая черная лужица. Шакал висел на ручке ящика его рабочего стола. С него продолжала капать вода, что служило единственным напоминанием о том, почему его не положили на стол. Он сбросил свой плащ, по очереди перебирая вещи во множестве шкафов, в которых хранились его запасы. С охапкой бинтов, банкой, до краев наполненной марлей, пакетом с шовными материалами и несколькими полотенцами, он бросил пальто на вешалку, пересек комнату и вернулся к кровати. Только когда он подошел к кровати, заметил, что глаза Сайно открыты. Они смотрели на него, узкие щели холодного медного цвета. Он был начеку, как и ожидалось от Генерала Махаматры. Затем, в течение одного вдоха, его глаза расфокусировались, выражение лица стало пустым. Прежде чем паника охватила его сердце, Сайно вернулся в мир, моргнул и снова, уже нормально, посмотрел на Тигнари. Казалось, он не знал, как осмыслить то, что было перед ним. Это был совсем не тот взгляд, которым Тигнари смотрел на него раньше. Он был мягче, растеряннее, но все еще полон муки. Тигнари снаружи выглядел таким же усталым, как и чувствовал себя внутри. Напряжение, скопившееся в его груди, ослабло. Слава архонтам, он проснулся. Это хороший знак. — С тобой все будет хорошо. Я позабочусь об этом. — он выдохнул. Сайно ничего не ответил. Его челюсть была сжата, как будто только это мешало боли обрести голос и вырваться наружу сквозь стиснутые зубы. Он снова моргнул, на этот раз медленнее, и приподнял подбородок, чтобы затылок глубже погрузился в простыни. Его дыхание, такое же быстрое и поверхностное, заставило плечи вздрогнуть. Тигнари понял, что это значит. Между ними пролегла негласная клятва доверия. Он был знаком с ней и, в свою очередь, обязался ее соблюдать. На матрасе лежали два тела и несколько горстей различных медицинских принадлежностей. Тигнари, нахмурив брови (как он всегда делал, когда был очень сосредоточен, или так сказал бы Сайно), откупорил бутылку с физраствором. Это была самая сложная часть. Если Сайно вздрагивал и хныкал от невыразимой боли под самыми нежными прикосновениями, никто больше не должен был об этом знать. Если Тигнари для уверенности целовал смуглые костяшки пальцев, никто не должен был этого видеть. Если Тигнари вытирал слезы со щек Сайно, выражая ни что иное, как обожание, это был их маленький секрет. («Больно». «Я знаю. Посмотри на меня. Сосредоточься на мне». Он так и сделал.) Дождь продолжал падать толстым занавесом, настойчиво ударяясь о его окно, как мелкие камешки. Это был мирный звук, который накрывал их, как теплое одеяло. Напоминание о том, что за пределами дома жизнь продолжается без них. Но в данный момент они были только друг с другом. Им было позволено вернуться в мир, когда они захотят. Время текло медленно и просачивалось, как мокрый песок сквозь отверстие песочных часов. Каждая секунда несла в себе груз неминуемой смерти, и время ясно давало понять, что оно не на их стороне. Тигнари не прогнулся под этим давлением, хотя этого и следовало ожидать от человека, привыкшего к тяжести мира. Скорее, он зарычал на матру и сказал ему, что этот еще не готов. Он послушался Тигнари, как и положено всем существам. Сайно оставался с ним, и если его и искушала сладость смерти, он не давал Тигнари об этом узнать. Его дыхание, хотя и неглубокое, оставалось ровным. Спустя некоторое время Тигнари достал последнюю марлю и закрепил ее на месте. Медленно он опустился на кровать. Облегчение наполнило его легкие, и он позволил себе вдохнуть его. Он опустил ножницы, разгладил влажные простыни — просто так, чтобы хоть что-то сделать руками — и стал наблюдать за своей работой. Швы не были профессионального уровня (хотя можно утверждать, что они были выше среднего), но на данный момент они служили своей цели. Утром им придется заняться угрозой сломанных ребер. Как бы он ни исцелял, он не мог затронуть ничего под поверхностью. К счастью, признаков внутреннего кровотечения не было. Каждая логическая косточка в его теле подсказывала ему, что нужно прибраться в том беспорядке, который они устроили. Положить полотенца в корзину, закрыть бутылки, собрать их мокрую одежду, почистить иглы, выбросить простыни — все это. Однако Тигнари не сделал ни одного движения. Вместо этого его рука вернулась к Сайно, который заснул, казалось, уже в десятый раз. Осторожно он провел ладонью по изгибу щеки Сайно. Он больше не дрожал, и к нему вернулось тепло пустыни, которое текло по его венам. Угасающий уголек разгорелся вновь. Тигнари провел большим пальцем по его скуле. Его хвост лежал на талии Сайно, как одеяло. Он наблюдал, как человек, которого злые языки называли бессердечным чудовищем Академы, бессознательно поворачивает голову навстречу прикосновениям Тигнари. Когда он убирал белые волосы с его лица, уголки его губ тронула улыбка: как можно так ошибаться? Только он знал, каким мягким, каким нежным может быть Сайно. Возможно, это было эгоистично — держать эту информацию при себе, но было что-то такое глубоко интимное в их секрете. У них уже было столько нерассказанных историй, вырезанных на стенках горла на понятных только им языках. Никто не поверит ему, если он расскажет, как Сайно тает, когда ему заплетают или расчесывают волосы, или как он выучил язык жестов, чтобы общаться в те дни, когда мир становился слишком шумным для чувствительного слуха Тигнари. Это были такие маленькие детали, которые он будет держать при себе. Он был не против быть эгоистом. Наконец он оторвал взгляд от спящего генерала и подполз к краю кровати. Он перекинул ноги через край и стал запихивать между грудью и руками столько контейнеров, полотенец и банок, сколько мог. Когда он больше не мог держать, он засунул пластиковый пакет, полный швов, между зубами. Затем он, с грацией человека с недосыпом, повернулся на пятках и разложил принадлежности по своим местам. Все, что ускользнуло из его рук, было забыто и оставлено до следующего утра, чтобы стать одним целым с пылью. Он снял с себя запятнанную кровью одежду и бросил ее поверх оставленной Сайно. Сон успел проскользнуть под запертой дверью. Он заполз через его горло, выключил все тумблеры, которые удерживали его в вертикальном положении, и выдавил зевок из траншей его легких. Он чувствовал, как его тело отключалось, по тому, как замедлялись его движения. Адреналин исчерпал себя. Он небрежно надел пару шорт и топ, который свободно свисал с его плеч. Затем он выбрал комплект для Сайно. В верхнем ящике он нашел оранжевую рубашку в деревенском стиле. Она была с длинными рукавами и сделана из тончайшего шелка. Это был подарок странствующего торговца, который продавал ткани из Ли Юэ. Тигнари не запомнил его имени, только то, что он не следовал брошюрам по технике безопасности, которые раздавались как конфеты. Неизбежно человек запутался в опасностях леса Авидья, как муха, попавшая в паутину. То, что Тигнари возвращался с патрулирования, было чистой удачей. Лесной дозорный был, мягко говоря, не слишком доволен. («Никто, кроме моей жены, не ворчал на меня так раньше»). Признаться, он никогда не носил эту рубашку. Она была слишком изящной, слишком мягкой и дорогой для его образа жизни. Она порвалась бы от его продвижений через толстые ветви и запутанные корни его дома. Было бы жаль, если бы он ее испортил. Сайно будет хорошо смотреться в этом цвете. Она подходила к его глазам — возможно, поэтому он ее и сохранил. Шелк не раздражал кожу и не мешал марле, которой было обернуто его тело. Она была идеальна. Он перекинул ее и еще одну пару шорт через плечо и подошел к кровати, которая была достаточно большой для двоих. Сначала он снял испачканные простыни. Это было мучительно медленное занятие, особенно с весом Сайно по центру, но не совсем невозможное. Однако это не означало, что он молча страдал. Он ругался низким голосом, когда того требовала ситуация, а это случалось довольно часто. Он знал, что, если бы Сайно не спал, его позабавило бы это сонное раздражение. Одна только эта мысль рождала еще больше ругательств. — Как ты можешь спать, треклятый пустынный зверь? Вытащив простыню из-под себя, он легко сорвал ее с матраса и отбросил в сторону. С этой проблемой он разберется завтра. Затем, без капли стеснения, Тигнари забрался на кровать и сел на другого парня. Он зажал талию Сайно между своими коленями, помня о тяжести его ран. Только один раз у него заложило уши, и он решил списать это на шум дождя. Перевязать его было значительно легче, чем вытащить из-под него простыни. Он был осторожен, стараясь не разбудить, и Сайно легко этому способствовал. Как мокрая глина, он практически лепился под направляющими руками Тигнари. Его конечности сгибались без особого сопротивления, и всякий раз, когда его лицо искажалось от боли, Тигнари замирал со вздохом извинения. Слово «прости» практически жило на его языке. Он разгладил ткань на груди Сайно и позволил своим глазам блуждать. Рубашка скрыла следы сегодняшней эскапады, и впервые он выглядел умиротворенным. В нем отражалась красота каждой звезды на небе. Тигнари позволил себе притвориться, будто это была любая другая из их совместных ночей. В этом образе Сайно не был ранен, и на деревянных полах не было крови. Вместо этого он ворвался в их дом с коварной широкой однобокой улыбкой. Это говорило Тигнари о том, что с ним приключилась злая шутка. Не было ни швов, ни криков агонии, ни угрозы смерти. Только они, оба одетые в вещи Тигнари. Воспоминание о нем, о его здоровой ухмылке, принесло с собой тепло. Оно разливалось в груди и просачивалось в костяшки пальцев, корни зубов и изгибы грудной клетки. Его уши прижались к голове. Он стиснул зубы. Эмоции, те самые, которые он заглушил ради ситуации, сменились адреналином, который он с такой готовностью приветствовал несколько минут назад. Горечь проскользнула в его голосе, когда он прошептал: — Тебе лучше исцелиться как следует, или да поможет мне Сайно. Я… Он поперхнулся следующим предложением. Я не хочу быть без тебя. Он не хотел говорить что-то столь важное таким тоном. Гравитация схватила его за плечи и потянула с вершины Сайно. По пути вниз он схватил одеяло, свисавшее с каркаса кровати. Нежными руками он потянул любимого на себя и устроился под ним. От Сайно пахло дождем, потом и соленым раствором. Он не возражал. Этого было достаточно. — Оставайся со мной, упрямый олух. Слова соскользнули с губ Тигнари в тихом, вялом беспорядке. Затем он завалился на спину, и сон окончательно поглотил его целиком. Пальцы дернулись, ознаменовав пробуждение, и выгнулись на спине Тигнари. Сайно хмыкнул, наполовину проснувшись, и повернул голову, чтобы зарыться носом в волосы своего любовника. Он почувствовал запах эфирных масел, и знакомый запах облегчил боль, преследовавшую его. Словно по наитию, он мягко и нежно поцеловал его в макушку. На одном дыхании Сайно закончил обещание: — Останусь.