Принцесса-воин

Ремень М16 неприятно трёт подмышкой. Ей снова кажется, что она бежит по Мохаве, а Южный ветер трамбует песок в рот, уши, глаза. Сыплет в волосы, лицо, на обожжённые солнцем руки. Стелька сбилась и растёрла ногу до крови, отчего в ботинке мокро и скользко, но она не может остановиться хоть на миг и поправить своё положение. Под грудью образовалось мокрое пятно на тёмно-зелёной футболке, и бежать с каждым шагом становится всё труднее. − Факин шит! — шепчет она и сплёвывает в сторону. Слюна вязкая, тёплая, пенистая. Конечно, никто и не обещал ей, что служба в десантуре будет лёгкой прогулкой, но иногда она вспоминает свою мирную жизнь на Родине, и… нет, не то, чтобы её тянет домой, просто иногда что-то сосёт под ложечкой, и она снова хочет напиться по-чёрному. А утром это отпускает. Тёплая волна бьёт в лицо, и она понимает, что до теплового удара — пара плевков. А до тренировочного лагеря — ещё пиздовать и пиздовать. И она сцепляет зубы, сжимает автомат двумя руками и бежит дальше, напрягая икроножные мышцы изо всех сил. И вот теперь она тоже бежит, сжимая М16, а за спиной болтается ещё один автомат. Пригибаясь низко к полу, перебегая от одного поворота коридора до другого. Окно взрывается прямо над ней, и осколки накрывают градом. Напоминая одну ночь чуть больше десяти лет назад, когда гораздо больше осколков едва не похоронили её. Но тогда рядом была Илона, и Ореста думала только о её безопасности. На себя как-то уже традиционно пофиг. А теперь всё стало гораздо сложнее. Теперь у неё − семья, а не просто обязательства перед Илоной. И Роман где-то в школе. Илона осталась снаружи, а от Оресты зависели жизни четырёхсот учеников «Вивата». Она останавливается рывком, отчего белоснежные высокие Найки издают скрип. − Назад, − она преграждает путь Лилии Павловне, внезапно выскочившей из-за дверей учительского туалета, выставив руку. Завуч тяжело дышит, расстёгивая воротник вязанной кофты. Её туфли на низком ходу не пригодны для бега, а, может, это она сама не пригодна для бега. Ореста прикладывает палец к губам, напоминая о необходимости молчать. Какого хрена она вообще здесь делает? Ей было приказано сидеть в директорском кабинете. − Что Вы здесь делаете вообще? Лилия Павловна смущённо мнётся: − Мне, это, нужно было, − и кивает рукой на двери. Боится её, избегая смотреть в глаза. Связь пропала около получаса назад. И Ореста не успела написать Илоне. Блин, если её сегодня убьют, это будет очень некстати. Их история, чем бы она ни была, не может закончиться вот так. Они должны жить дальше. Ради будущего. Ради себя самих. И хотя бы потому, что Ореста ненавидеть писать. Ей туго даются слова, особенно, признания в любви. Она хочет много чего ей сказать. Глядя в глаза. И, похоже, не нужно было откладывать. А теперь? Хер знает, чем всё закончится. Это не кино, это захват заложников «Вивата» — с этих слов начался сегодняшний день, едва Ореста переступила порог своего кабинета в девять-ноль-ноль. И даже сраный кофе не успела выпить. И Лилия Павловна, маячащая позади, как большегруз на лафете. Дрожащая, как на подвесном мосту. Упрямая в своей тупости завуч прожигает её своими глазами-бусинками. То жилет не хотела надевать, то брать оружие. То испугалась муляжа гранаты. Она бы ещё от телефона звонящего шарахнулась. Пиздец, а не боец. Лучше бы она так от очередного приёма пищи отказывалась. Но отсутствием аппетита она явно не страдала, вот и сейчас перекатывала языком за щекой карамельку. Ещё и Оресте предлагала. — Хватит сосать, блин, — зло шипит директор, рассовывая гранаты по карманам. В лоснящемся круглом лице — ни тени улыбки. − Ореста Петровна, давайте пойдём в спортзал, как они предлагают, − она показала большим пальцем вверх, на интерком, выглядывающий из-за багета над потолком. Ореста отрицательно покачала головой и ещё раз проверила телефон. Даже кнопочный урод не определял сеть. Блядь! А уж если они пойдут в спортзал, то там им точно надают за щёки, по самые гланды. − Нафиг отчества, − она засовывает телефоны во внутренний карман пиджака, − и мы туда не пойдём, ни в коем случае. Лилия Павловна прислонилась лопатками к гладко выкрашенной стене салатного цвета, напротив окна. Прикрыла глаза. Того и гляди, отбросит коньки. Интересно, что лучше: такой союзник, или вообще никакого? Такой или мёртвый? Ореста присела завязать потуже шнурки. Новые кроссы, а шнурки скользкие, как пиявки. Она выглядела для себя самой достаточно комично: её любимый чёрный пиджак, высокие белоснежные кроссы и узкие приталенные синие штаны, которые она надела сегодня на родительское собрание. Белая рубашка. Если убьют, можно прямо так в гроб класть. Голову она сегодня с утра тоже успела вымыть. А ещё — подкрасить губы по совету Илоны, хотя сейчас уже, наверное, помада размазалась по зубам и лицу. Броник отдала Роману, но готова была заложить свою шею, что он передал его Вере. А вот на Лилии Павловне броня выглядела примерно так же, как мог бы выглядеть парик Людовика шестнадцатого — нелепо и непрактично. Но она не должна была шутить над завучем, поэтому пришлось сдерживаться. Хотя обычно юмор помогал ей переживать тяжёлые моменты и бороться со стрессом. Пистолета завуч боялась, как огня, а от автомата шарахнулась, как от ядерной бомбы. Пиздец, а не педагогический сотрудник. И где их гражданская оборона? Она, между прочим, тоже несёт ответственность за учеников. И должна защищать их. Ага, до последней крошки булки, блин. Если она так и дальше будет наедать щёки, скоро не выдержат перекрытия в галерее второго этажа. А Ореста не умеет вытряхивать деньги на ремонт из спонсоров. Но вся эта лирика только отвлекала. Ореста выпрямилась и вернула автомат на живот. − Летс гоу, − а потом, поймав недоумённый взгляд завуча, перевела, скорчив гримасу, − пошли. Пока они медленно пробирались по длинному узкому коридору, Ореста непонятно зачем сравнивала Лилию Павловну с Илоной. Интересно, у завуча есть хоть что-то, в чём она крутая? Да уж, у неё больше вес, но это явно сомнительный плюс. Ореста практически не знала её как человека, видела только, что она пытается подстроиться под ситуацию, хотя её любезность часто выглядела неискренней. Но она хотя бы выполняла свою работу. И вот теперь жизнь распорядилась таким странным образом, поставив их в пару. И, хотя Ореста в этом никогда не признается, хуже напарника у неё не было никогда. Так всё же: такой ил мёртвый? Нет уж, пусть живёт. И хотя завуч дышала слишком громко, а её каблуки стучали набатом, отталкиваясь от высоких потолков, всё же плелась позади. Молчала, хоть и была явно недовольна. Но, по крайней мере, Лилия Павловна слушалась её. У Оресты было два муляжа гранаты. Обойма в «Форте». И два автомата, но она не проверяла, сколько там патронов. Захватчиков, кем бы они ни были, не могло быть слишком много. Человек пять-шесть. Но точно не больше десяти. Ореста могла бы справиться с ними по одному, но проблема была в том, что в «Вивате» отрубили не только мобильную связь, но ещё и камеры наблюдения. Зато оставили грёбанный интерком. Значит, захватчики не полные профаны, и в аппаратуре хоть немного разбираются. Ореста убила двоих, значит, осталось примерно человек пять. Плюс-минус. Если вычислить их, можно победить. Но. Лилия Павловна смотрела на неё взглядом, в котором смешался ужас и брезгливость. И на неё нельзя было положиться. Роман тоже находился неизвестно где. У неё ещё была слабая надежда на Влада, хотя и он мог выкинуть какой-то фортель. А ещё Вера. Вспомнилось, как она набросилась на Оресту в серой Кии — она так отчаянно хотела ударить её, что и сейчас может броситься под ствол. А ещё Юджин. Этот не отличается особой смелостью, но всё же в критический момент может подстраховать. Наверное. Если захочет спасти свою жопу и поймёт, что лучше выбрать сторону Оресты. За территорией «Вивата» менты — Лысенко и Сидорчук. Она слышала их в громкоговоритель, но они, как обычно, не могут договориться между собой и выступить единым фронтом. И нацгвардию никто так и не вызвал, хотя здесь все мажорные детишки самых влиятельных родителей Киева. И она, мать его за ногу, директор, блядь. В этом вареве. Хотя вообще-то фактический директор — Илона, и в случае чего, проблемы будут у неё. Это мотивирует Оресту как укол в предплечье. Тот, который колют прямо через одежду в попытке выиграть драгоценное время, вытекающее жизнью вместе с кровью. Вот, блин. Ореста осторожно подходит к окну. Пригибается и вслушивается в тишину. Быстро высовывает телефон и фоткает. Садится на лакированный пол и просматривает смазанные фотки. Да уж, этот смартфон — не Айфон, но выбрасывать зарплату директора за два месяца за кусок стекла и алюминия весом в сто четырнадцать грамм — рука не поднимается. Хотя Илона хотела подарить ей такой. На День Рождения, ага, если он будет, блин. За забором прохаживается полицейский. Один. Ни журналистов, ни полиции, ни толп родителей и случайных прохожих. Похоже, можно незаметно выбраться во внутренний двор. Но Лилия Павловна, конечно, ни за что не спрыгнет со второго этажа. Даже за целый торт со взбитыми сливками и шоколадом. А жизнь завуча всё же имеет определённую ценность для… ммм, директора и школы. Ах, да, ещё же Районо. Ореста качает головой, и замечает на себе ошалевший взгляд Захарчук. Втыкается в неё страшным взглядом. − Чего? − Кровь, − шепчет завуч, и с безумным взглядом трёт собственную щёку. Ореста снисходительно улыбается и проводит ладонью по щеке. Крови немного, так, зацепило осколком от разбитого окна. Но она может понять Лилию — она ещё к шраму не привыкла, да и вообще старается быть от Оресты подальше, что ли. А тут ещё и кровь. Брр. Боже, и чему учат этих современных педагогов? Разве ж сможет такая оказать первую помощь? Но жизнь-сука любит отчаянно шутить, и через полчаса Ореста будет истекать кровь, а именно Лилия Павловна — оказывать ей первую помощь. Она поднимается на ровные ноги и отряхивает штаны. Блин, да разве для неё это одежда? Это какая-то гламурная тряпка. А ей нужны либо джинсы, либо камуфляж. Но сейчас выбирать не приходится, и она подзывает жестом Захарчук к себе. Возле турникетов и рамок Ореста замечает одного охранника. Из чужих. Он беспечно уселся в будку сторожа, и даже выпустил пистолет из рук. Зато у него хорошие перчатки — тактические, красные, без пальцев. Ореста ловит себя на мысли, что хочет себе такие же, и нужно будет поискать на «Розетке». А потом она замечает Юджина, распластавшегося возле стены с железными шкафчиками. Он лежит на боку, и она не может видеть его лицо. Но блядская интуиция просто оглушительно орёт ей, что всё кончено. Из-под его тела, обтянутого в слишком тесную форму охраны школы, вытекает тёмный ручеёк крови. Ореста целится в охранника от стороны террористов, когда Лилия Павловна выглядывает из-за её плеча и замечает Женю. Крик, вырывающийся из её диафрагмы, оглушает Оресту, как тромбон, и она стреляет раньше, чем навела прицел. Стекло ключной разлетается вдребезги, превращаясь в пыль на мраморном полу, и Ореста быстро перепрыгивает через турникет. Человек на полу корчится в агонии, и она снимает с него маску одним резким жестом. Держа на прицеле. Она его не знает. Какой-то парень, лет двадцать пять. Нашей национальности. Ореста даёт короткую очередь из М16 ему в грудь, желая сохранить патроны «Форта». Лилия Павловна что-то хрипит возле тела Юджина, но Ореста и так знает, что Жеке уже ничем не помочь. Она обыскивает карманы захватчика, забирает его пистолет и запасную обойму, стягивает с пальцев красные перчатки и надевает на себя. Ему они уже больше не понадобятся. В его карманах — только телефон с запароленным входом. Ореста засовывает его в карман и подходит к завучу, сидящей на коленях, отчего юбка задралась, обнажив стрелку на колготках. − Лилия, − она кладёт руку ей на плечо, − вставай, пойдём. Нам нельзя здесь оставаться. Но завуч начинает скулить и ещё сильнее прижимать ладони к груди убитого охранника. Ореста протягивает руку, присаживается возле тела и прикрывает ему глаза. − Прости, Жека. Толе — привет. Лилия Павловна вздрагивает от её голоса. Её цинизма. Её способности шутить в такую непростую минуту. А Ореста ощущает горечь на губах. Неожиданно захотелось закурить, хотя раньше она курила просто за компанию с Илоной. Их было не так много — друзей детства. Толик, она, Юджин. Оксана, которую она не пускала в их компанию. Ещё несколько ребятишек. И вот уже как минимум двое из их компании — последовали в мир иной. А ведь они ещё совсем молодые, только начали как-то жить. Встали на ноги. И теперь ещё искать нового охранника в школу, блин. Ореста помогла встать Лилии и потащила за собой, едва не наступив на Жеку. Она даже не стала его обыскивать — предоставит это Лысенку, он же так сильно любит копаться в грязном белье. Оружия у Жеки никогда не было, его телефон ей точно не нужен. Да и друзьями они всё-таки не стали. И Толю он тогда бросил. Ну его, короче. Они проходят немного вперёд, и Оресту начинает накрывать волна огромного сожаления. Дерущего жилы под кожей. Нельзя было отпускать Романа. Он сейчас либо наломает дров, либо вообще погибнет. И Илона не простит её. И вот оно — привкус поражения. Концентрированный, как яд. Как самая тяжёлая ртуть. Роман — Илона — пиздец Оресте. Боже, как она могла его отпустить? Потому что он попросил. Сказал, что там его друзья и прошипел что-то типа: «не вынуждай меня, ты же знаешь, что я могу»… Он снова угрожал ей, а она ещё не забыла, как вытирала разбитое лицо в этом же самом кабинете. Накидкой с директорского дивана. И поэтому… позволила ему уйти. Блядь. Она прикрыла глаза и подумала о том, что все свои шансы с Илоной уже давно исчерпала. Если и в этот раз что-то пойдёт не так, то она сама лично съёбнет из её красивой мажорной жизни. Но ей очень не хочется этого делать. Не хочется отдавать Илону Игорю или долбанному продюсеру или ещё какому хрену. Поэтому она скрипит зубами и тянет Лилию Павловну за собой. Видит перед собой дверь в Малый спортзал, но всех детей согнали в Большой. У Оресты нет времени, чтобы изучать планы помещений. Она и так помнит, что там везде в потолке есть вентиляционные отверстия. Но она не сможет выпрыгнуть из такого канала, расположенного метров на шесть над деревянным полом. У неё старое ранение и куча грёбанных травм, она ебучий ветеран. И простреленная десять лет назад лодыжка. Она не может прыгать. Ну, разве только в воду, или Илоне с Романом придётся возить её на каталке до самой смерти. Хотя, у них же есть ещё Вера. Вот, наверное, ей и поручат заботу об Оресте. Так что лучше сразу застрелиться здесь. Но Романа нужно вытащить. А ещё, желательно бы, остальных детишек и своих, мать их, педагогов. Напомните, чья была идея поставить её директором? Даже Журавский-старший был против, и, неожиданно, прав в этом. Ореста поворачивает к завучу и снимает автомат на ремне, висящий за спиной. Протягивает Лилии, но та пятится, словно бы он распространяет ядовитые флюиды. − Послушай, я пойду туда, но мне нужно прикрытие, понимаешь. То, что случилось с Юджином, может случиться с каждым в этой ёбаной школе, если ты мне не поможешь. − Убили… пристрелили, как лисицу, − всхлипывает Захарчук, и Ореста закатывает глаза. − Послушай, он погиб, защищая школу. Умер, как грёбанный герой. Не нужно говорить ей, что он застрелен в спину. Убегающим с поста. Вместо этого она говорит что-то совсем другое. Лиричное. Так непохожее на неё. Наверное, всё лучшее, что есть теперь в ней, перешло от Илоны. Как будто бы Журавская сгладила её острые углы. − У тебя же есть дети? − завуч кивает, но взгляд остаётся диким, − это всё — ради них. Ореста вкладывает ей в руки автомат и перезаряжает затвор. − Жмёшь сюда. Быстро. Короткими. Вот и всё ДПЮ. В конце концов, чтобы жать на спусковой крючок не обязательно знать, как он там устроен. Она разворачивает завуча к коридору, ведущему прямо к дверям Большого спортзала. − Ты действительно пойдёшь туда, Ор… Ореста? Она коротко кивает. Берётся за ручку двери, и чувствует, как Лилия застыла позади неё. Так, словно собралась поцеловать её, Боже, упаси. Резко разворачивается, намереваясь накидать ей полный рот. Того, что завуч должен быть не менее крутым, чем директор. Что она тоже отвечает за все эти жизни. Что пора бы уже отрастить себе яйца, а не только задницу. Но слова застывают в глотке, когда пуля свистит по воздуху и разрезает кожу бицепса под пиджаком. Ореста не сдерживает стон, а Лилия падает на пол. Едва не нажав на блядский курок. Автомата, нацеленного ей в живот. − Не сиди на холодном! − Есть будешь? Я люблю тебя, Кофлер! Оглушительно-громко. Нет, она не сможет без этого прожить. Она не сможет без этого умереть. Пожалуйста, кто-то сверху, дайте их истории ещё немного пожить. Она не хочет, чтобы их история заканчивалась. Заканчивалась вот так. Но она ещё жива, только колени немного подогнулись. Почти счастливый вздох вырывается из лёгких, давая мозгу необходимый кислород. Ореста выхватывает пистолет и не глядя палит себе за спину. Просунув ствол подмышкой. Слышит, как позади валится каменным мешком тело, растягиваясь на полу. Поворачивается, и от боли темнеет в глазах. Этот, по крайней мере, будет жить. Пуля вошла в грудь справа. Хватит на сегодня трупов. Кровь выходит из предплечья рывками. Подземными толчками. Блин, она не планировала сегодня быть раненной. Лилия Павловна смотрит, как безумная, вращая глазами, как детской юлой. А Оресте и так уже нехорошо. Она пытается стянуть с себя пиджак, но он такой узкий, а ещё эти телефоны в кармане, как у грёбанного узла связи. Лилия Павловна осторожно откладывает в сторону автомат, как младенца, пятится от него на карачках, упираясь ладонями в пол. И ещё что-то бормочет ему, типа: «тихо, тихо, я сейчас». Словно бы этот ебаный кусок старого железа внезапно ожил. И Оресте хочется покрутить у виска. Но ведь то, что их едва не порешили здесь, не отменяет её необходимости идти туда. Сидорчук что-то требует в мегафон, но они все находятся у центрального вход, а это — левое заднее крыло, поэтому слов практически не разобрать. Ореста вспоминает, как на прошлый День Рождения Роману подарили квадрокоптер, и думает, что полиции не помешал бы такой же. Она бы помогла им пробраться в школу незамеченными. Но этот дубовый Лысенко мог только махать руками у крыльца, пока Ореста должна сама убирать террористов. И где её награда, а? Он же только спит и видит, чтобы посадить её, как преступницу. − У Вас тут кровь, о, Боже, я же боюсь крови, − пытается договориться сама с собой Лилия Павловна, а Ореста в очередной раз закатывает глаза. Рана практически не болит, но она чувствует пулю под кожей. − Помоги мне, блин, хватит ворон считать, − прикрикивает она громким шёпотом, и Захарчук, наконец, вцепляется в её пиджак. Резко срывает, едва не вывихнув плечо. Хорошо, что Ореста смогла сама вынуть раненную руку, или сейчас потеряла бы тут сознание. И «Виват» стал бы зависеть от этой… свиноматки с пробором. Лилия Павловна выбирается из туфель и перевязывает Оресте предплечье, выше раны, своими дырявыми колготками. Ореста сдержанно благодарит. И где аптечки, которые должны висеть в каждом коридоре? Где тревожные кнопки? Где пассивная безопасность? Она подхватывает автомат, лежащий на полу, и всовывает завучу со словами: − Ты всё поняла? Она обречённо быстро кивает. Под стёклами очков для чтения — дрожь слёз и груз несбывшихся желаний. Наверное, когда-то давно она тоже представляла, как её жизнь сложится по-другому. Но, похоже, сегодня может закончиться и эта. Ореста забирает пистолет, выпавший из руки раненного террориста, потерявшего сознание, и замечает огнетушитель, висящий в ящике на стене. Вау, а она уже и не думала, что ей ещё может повезти. Думала, что весь её запас удачи исчерпался романом с Илоной Журавской. Но воздушно-пенный новенький огнетушитель ждёт её, как верный слуга. И она устремляется к отполированной до блеска красной витрине. Добраться до вентиляционной шахты непросто, хотя она и подтянула козла и пару матов. И, о, да, без мата ну никак не получается. Она надеется, что Лилия сможет предупредить её, если что-то пойдёт не так. Но… скорее всего, она просто подохнет за этими железными дверями. Напрасно. И эта мысль заставляет Оресту напрячь пресс до боли в промежности и выпрыгнуть вверх, как пружина от рессоры Рейнджа. Пальцы правой руки вцепились в край вентиляционного канала, и Ореста, матерясь на вечерние пиццы и чипсы в кровати, втащила своё тело в шахту. Через решётку она может видеть, как дети сгрудились на матах под шведской стенкой возле кабинета физрука. Несколько тел лежат, лицом вниз, возле панорамных окон, выходящих на футбольное поле. Она прищуривается, и видит там Влада и Ирину Владимировну. Она скользит взглядом по лицам учеников, но не находит ни Романа, ни Веру, ни даже Галу или Лару. Она вообще не видит нигде свой десятый класс. Захватчиков четверо. Автоматы, пистолеты, балаклавы. Весь киношный набор. Руки некоторых заложников связанны скакалками. Руки Денисюка в крови, но он, вроде бы, в сознании. Ореста обводит глазами помещение Большого спортзала, и понимает, что ситуация крайне хреновая. До пола — около шести метров. Канатов в ближайшем радиусе нет, да и одной рукой она вряд ли сможет удержаться. Маты — ещё дальше. Союзников внизу — фактически нету. И никто, слава Богу, её не заметил. Ореста, если честно, немного растерялась. Её одолевают сомнения, ведь не с её здоровьем прыгать с шести метров, но детей нужно срочно спасать, пока Лысенко или этот его начальник не решили штурмовать школу. Стволы нацелены на живых. И где, бляха-муха, Роман? Оставалось уповать на благоразумие Веры, но это был хреновый луч надежды. Ореста ещё не забыла, как Вера набросилась на неё в машине на Броварской объездной. Она легла на спину и достала телефон. Нужно написать что-то Илоне, но, блин, ей трудно подбирать слова. А если действительно сейчас всё закончится? Палец дрожал, когда Ореста быстро вбивала в экран: «Ты — лучшее, что было в моей жизни. Я тебя, сама знаешь всё…». Не хватало только «короче». Гопник-стайл, ёлки-палки. Она отправила, но сети не было, и Илона сможет это увидеть, только когда всё будет кончено. Она засунула телефон в карман своих гламурных брюк и в последний раз глянула вниз. А дальше всё было, как в наркотическом бреду. Том, когда Илона всунула ей глубоко под язык таблетку наркоты из своего рта. В том, когда всё было впервые. Когда она позволила любить себя на ковре, как проститутку. Не доходя до кровати. И она, чёрт возьми, хотела бы ощутить это снова. Обнять ещё раз и почувствовать, как тебя обнимают в ответ. Поцеловать её ещё хотя бы раз. Жаль, телепатию запретили примерно пять веков назад. А так она бы попросила Денисюка спасти её ещё раз. Ведь в этом что-то было, да? Он не имел особых причин любить её или уважать, но в последнее время всегда приходил на помощь. А она была ему благодарна. Но он лежал, лицом вниз, и даже не мог представить, что она зависла прямо над его головой. Ещё можно было бы ожидать помощи от Романа, ведь он отмазал её перед друзьями и полицией в тот вечер, когда она выбросила из окна школы прежнего учителя математики. Да и вообще, их многое связывало, по крайней мере, в прошлом. А теперь он что-то явно скрывал, да и, похоже, вообще нашёл себе новых друзей. Ореста лежала лопатками на железном коробе вентиляции, смотрела прямо перед собой и понимала, что весь её жизненный путь был нацелен на этот конечный результат. Жертвовать собой, спасая других. Илону. Романа. Чьих-то чужих детей. Время вышло, и она решилась. Резко вырвала решётку и бросила в образовавшееся отверстие две гранаты, одну за одной. Сорвала пломбу с огнетушителя и направила раструб вниз, целясь в захватчика, который был ближе остальных. Кто-то закричал, кто-то упал на землю и пополз, прикрывая лицо руками. Огнетушителя хватало на пятнадцать секунд, и он полетел вниз. Дальше — нужно прыгать. С такого расстояния и из этого положения — вниз головой она не рискнёт стрелять в помещение, где полно детей и учителей. Денисюк резко отпихнул от себя математичку и поднялся на ровные ноги. Вставил свисток в рот и оглушительно засвистел, создавая суматоху. Он, кажется, понял, что она собралась сделать, и даже отсюда она видела, как его губы выплюнули: — Твою мать! А потом он метнулся в угол, схватил несколько матов и плюхнулся на них, разгоняя по скользкому полу спортзала под своим весом. Её тело, отброшенное инерцией толчка, с которым она бросилась вниз, как в бассейн, понимая, что не сможет приземлиться на ноги, а только сразу на руки, предплечья и плечи, шлёпнулось на маты, услужливо подогнанные Денисюком, и она откатилась в сторону. Она бы хотела, чтобы на месте Денисюка был Роман. Но его не было рядом. А её суставы очень благодарны, что был хотя бы этот Владислав. Кажется, даже услышала, как кто-то захлопал в ладоши. Наверное, это её любимые пятиклассники, они даже организовали фан-клуб в её честь и устроили паломничество в её кабинет директора с просьбой продолжать вести у них физкультуру и не отдавать их «Владику». Ореста рывком вскочила на ноги и пристрелила на месте террориста, который пытался поднять на ноги их медсестру. Юрий Степанович сумел нейтрализовать следующего захватчика, а Влад помог уложить ещё одного. Двое последних сбросили балаклавы и стволы и устроили давку возле дверей, пытаясь как можно скорее покинуть помещение. Ореста щёлкнула предохранителем и засунула пистолет в карман грёбанных модельных брюк. Автомат так и болтался за спиной, направив дуло вниз, иногда задевая холоши. — Все живы? Голос хрипел, и ей было трудно говорить. Может из-за того, что, ну какой из неё директор, блядь? Или потому, что у многих на глазах были слёзы. Да она и сама, признаться, испытывала какой-то странный мандраж. Её никто не услышал. А, может, никто никогда и не воспринимал её всерьёз. Ладно, к чёрту это всё. Какой, нахер, директор? Пусть дорогая Илоночка сама тут полирует задницей эти гламурные коридоры, а с неё, нахер, хватит. Школа — точно не для неё. Тем более что Роман — засранец, — подставил её. Хоть бы сам был цел. Рука, перевязанная заботливо колготками Лилии Павловны, давала о себе знать, отчего подрагивали пальцы. А вот и сама Лилия Павловна, как королева на белой лошади — медленно плывёт против потока хлынувших из зала людей, размахивая аптечкой и автоматом, зажатом в вытянутой в сторону руке. Ореста хочет что-то крикнуть. Что-то, что вправит этой глупой курице мозги, научит управляться с оружием, но… слова, словно бы закончились. Остались за железными дверями с магнитным замком. Где-то далеко за стенами «Вивата». — Начальник, ты ок? — Влад подошёл к ней и заглянул в лицо. — Нормально, — отмахнулась она, — Где Роман Журавский? Влад только пожимает плечами и слизывает кровь с костяшек пальцев правой руки. Выходит, тоже дрался за школу. И она немного смягчается: — Детей помоги вывести. Сказать быстро, пока он не начал, упаси Господи, жалеть её или ещё что. А потом поворачивается к завучу: — Лиля, где мой… десятый класс? Едва не брякнула про Романа, блин. Завуч улыбнулась сквозь слёзы, накатившие из-за всего пережитого сегодня. — Они там все, в бассейне прятались. С ними всё хорошо. И Ореста чувствует, что больше не может это всё выдержать. Вроде бы у них только одна потеря — Жека. Значит, можно оставить всё это дерьмо на завуча. Подлетает к ней и едва не вырывает автомат из рук, нелепо торчащих из плеч Лилии Павловны. Надевает себе через голову, а широкие лямки перекрещиваются на груди. Как у Леонардо — черепашки-ниндзя с двумя мечами. Потом кричит туда, где её учителя кучкуются под баскетбольным кольцом. — Юра, собери стволы, вынеси ментам. — Да, Ореста Петровна, — и физрук поднимает пистолет лежащего ближе всего к нему террориста. Математичка идёт за ним следом, вытирая лицо ладонями. — Сюда никого не пускать, вывести всех на улицу… и подготовь списки, — Ореста отдаёт последние распоряжения Захарчук и направляется к выходу. Пусть полиция, мать их, выполняет свою работу. А у неё сегодня ещё родительское собрание. Ага, разбежалась. Сейчас, только макияж подправит. И когда она уже пытается протиснуться через узкие двери, обвешанная автоматами, на её локте смыкаются руки школьной медсестры. — Ореста Петровна, я должна осмотреть Вашу рану, Вам нельзя никуда идти сейчас. Ореста поворачивается и смотрит в серые глаза. Практически незнакомые. Она даже не помнит отчество этой женщины. Да и зовут её как-то… Марина? Марианна? Марьиванна? Фак! — Простите, сейчас не до этого, — бормочет и пытается пройти, но медсестра вцепилась хваткой бульдога. Да что б тебя! Ореста начинает внутренне кипеть от гнева, что кто-то посмел прикоснуться к ней без разрешения. Кто-то делает то, что позволено только избранным. Кто-то, кого она не приглашала. Умудряется не толкнуть, но вырваться. — С дороги, — шипит она и выбирается в коридор, — займись, лучше, детьми. Уходит прочь, чуть припадая на ногу. Конечно, она не опустилась до уровня Толика, когда он за любой чих грозил увольнением, но и в чём-то не доросла до него, ведь он точно помнил все имена и лица. А она? Да какой из неё директор, мать их всех? Медсестра смотрит ей вслед и обессиленно опускает руку на дверную ручку. Она заходит в кабинет математики — её любимый, с ним связанно много воспоминаний, ммм, — и прячет свой пистолет на верхней застеклённой полке за книгами и деревянными макетами геометрических фигур. А потом отчаянно желает выйти на свежий воздух. И нужно позвонить Илоне. Сказать, что всё окей. И дать по шее Роману. И Вере уж заодно. Она выходит через центральный вход, замечая краем глаза, как медики укладывают тело Юджина на носилки. Закрывают замок на чёрном полиэтиленовом мешке. Выходит из здания и спускается по ступенькам, стараясь не наступать на ноющую ногу. Поднимает руки, когда замечает, как Лысенко с демонической улыбкой на устах наводит на неё прицел пистолета. И он, и его начальник, и два полицейских рядом с ними — в брониках, надетых поверх курток, касках поверх шапок, с рациями и в наколенниках. А она, грёбанный стыд, в почти прозрачной блузке, мокрой от пота и крови, с недостающими пуговицами. В гламурных штанишках с раздутыми от телефонов карманами и красных перчатках, стыренных у трупа, как трофей. В белых Найках с развязанными шнурками. И повязка от Лили Павловны, как у рыцаря, блин. Звезда в шоке, нах. И рука болит. — Кофлер, стой на месте! Блин, когда-нибудь она сменит фамилию, да и имя заодно. Он так заебал её. Просто невозможно терпеть это. — Лысенко, оставь, — Сидорчук преграждает ему путь, и кивает двум сержантам. У Оресты забирают оружие и проверяют карманы. Хоть она и женщина, но, похоже, сегодня никто не обращает внимания на такие мелочи. Когда ей позволяют опустить руки, и она забирает телефоны, Сидорчук чуть смещается в сторону. Подзывает докторов «скорой», но Ореста отрицательно машет головой. Не сейчас, потому что. Замечает за забором Илону, и отца. И даже самого господина Журавского. И ещё целую кучу знакомых и незнакомых лиц. Родителей учеников «Вивата», Делединку, самих учеников и учителей. И, о, да, журналистов. Она медленно идёт к чёрному забору, а Илона вырывается из кольца рук Игоря Валентиновича, и бежит к ней навстречу. Кричит на ходу: − Боже, она ранена! А на большом мониторе, развёрнутом на железном прицепе фургона одного из центральных каналов, транслируют в прямом эфире события, происходящие в «Вивате». И квадрокоптер, сука, летает прямо под крышей, передавая изображение на большой монитор с крупными пикселями. Илона врывается ураганом, и все камеры нацеливаются на неё, когда она влетает в Оресту. Их тела соприкасаются, и её имя тонет в окружающем гуле. Она целует её в лицо, в шрам, в губы. Покрывает жадными влажными поцелуями лоб, шею, ладони, перепачканные кровью. — Ореста, малая, я не пережила бы, если бы с тобой что-то случилось… Она хочет что-то сказать в ответ, но слова застревают где-то в трахее, отчего она чувствует, что ещё чуть-чуть, и расплачется тут, перед всеми, в этом морозном декабре. — Игорь, не стой столбом, дай ей куртку! — кричит Илона, повернувшись к бывшему мужу, и он медленно подходит к ним. Ореста шепчет одними губами: — Позёр, — и они почти смеются. Выражение лица Игоря, как всегда, неудовлетворённое. — Илона, там кровь, пусть врачи… — К чёрту! — Илона рывком распахивает своё пальто и накидывает на Оресту, стараясь не зацепить руку. Остаётся в тонком сером свитере. Слышится разочарованный вдох Игоря, и он расстегивает куртку, раздражённо снимает с себя и надевает Илоне на плечи. Ореста дрожит, но всё же чувствует, как ангора согревает спину. Это позволяет ей немного поднять голову и увидеть, как к ним подходит женщина. Кажется, чья-то мать. Протягивает пачку денег. Ореста нервно сглатывает. Только этого ещё не хватало. — Возьмите, пожалуйста, Вы спасли мою дочь, я так Вам благодарна. Ореста натурально охреневает и отмахивается от денег. Она не может подобрать слов, чтобы откреститься от благодарной мамаши, когда на арену выходит Пётр Кофлер собственной персоной. Он бесцеремонно выхватывает пачку денег из рук женщины и кричит: — Это моя дочь, моя Ореста. А я — её батя. И её секретарь, по совместительству. А потом он протягивает руку, и кто-то ещё вкладывает ему между пальцев купюры. Как стриптизёр, блин. — Па, что ты делаешь? Отдай людям их деньги, прекрати этот балаган, я не цирковая обезьянка… Она замолкает, когда горло начинает хрипеть на пронизывающем ветру. Но Юра уже подоспел к отцу и мягко взял его под руку своей могучей рукой. Вывел из толпы. — Это моя дочь, — слышит она слабые попытки бати, а потом шум голосов перебивает его. — Илона Максимовна, Игорь Валентинович, — голос завуча звучит подобострастно, как всегда. Игорь резко кивает, очевидно, размышляя о том, как бы расцепить Илону и её водителя, которая по какой-то возмутительно-нелепой случайности заняла пост директора школы. Такая же, как и Огниевский. Два сапога − пара. Самозванцы. Проходимцы. Прохиндеи. Ненавижу. А Илона обнимает её, почти впитывая в себя, и едва не стонет от удовольствия. А Кофлер… такая худая, такая бледная, такая нелепая, так странно одета… и такая жалкая. Как всегда в крови и шрамах. С растрёпанными волосами. Блин, да у него никогда бы не встал на неё. И что Огниевский в ней нашёл? Хотя, они же стоят друг друга. И почему её не завалили так же, как и его? Но он всё же испытывает стыд, видя, как Илона обнимает эту женщину. Пусть живёт, только от него и его семьи подальше. Но Илона… Что его жена может найти в этой старой лесбиянке? Такой никакой. Такой не подходящей их семье. А она едва не вылизывает её огромный страшный шрам в пол-лица. И пальцы прижимают к себе эту женщину, как последнюю. Как первую. И камеры кругом. Грёбанный стыд. Позор семьи. Что будет с его репутацией? Лилия Павловна и медсестра подходят к ним, и Илона громко здоровается с ними, называя по имени: — Марианна Юрьевна. — Директору нужно оказать помощь, иначе может быть геморрагический шок, — говорит медсестра, а Лилия Павловна добавляет: — Здесь инвесторы, и родительский комитет, и попечительский совет, и журналисты, и они хотят, чтобы Ореста Петровна дала пресс-конференцию. Блин, а канкан вприсядку им не сплясать голяка? — Илона, я давно не видела Романа, — произносит Ореста тихо, понимая, что долго шило в мешке не утаишь. Пусть лучше сразу казнят. Игорь кривиться и отворачивается. Вертит в пальцах Айкос Илоны, словно видит впервые. Недоумевая, откуда эта мерзкая вредная вещь вообще могла взяться в его пальцах. Наверное, это тоже от этой принцессы-воина. Да у него маникюр лучше, чем у этой водителя. А потом расправляет плечи, когда одна из журналисток подходит к нему и робко протягивает термоодеяло. — Не переживай, с ним всё хорошо, они вышли первые, — и он, и Верочка, — Илона улыбается и легонько сжимает её руку, — вот он, уже здесь. Ореста поворачивается слишком быстро, отчего зацепляет об Илону раненную руку. Изо всех сил держит лицо, хотя ей хочется сказать пару ласковых. Но, похоже, Лилия Павловна до сих пор не может отойти от её откровений, услышанных за сегодняшнее утро. Роман обнимает Веру одной рукой. Бронежилет заботливо застёгнутый на все застёжки и липучки на теле девушки. А не так, как небрежно он нацепил его на себя, вот уж точно, кто коровье седло. И Ореста хочет сказать ему много чего. А потом вмазать здоровой рукой в это нагло улыбающееся самодовольное лицо. Как у его отца, блин. Который уже даёт интервью, рассказывая, что оказывал всяческое содействие, и что директор, вообще-то — его жена, а это — так временно исполняющая обязанности. Чёртов позёр на своей «Минуте славы»! Но ей пофиг, и даже совсем не больно. Гораздо больнее от того, что Роман высвобождается из объятий Веры и подходит к ней. Останавливается в одном шаге. Губы растягивает улыбка: — Ореста, а ты молодец. Похвала из его уст звучит, как издевательство. И она думает, что бы ему ответить, такое же колкое. И смотрит в глаза Веры. В которых плещется сочувствие. И это, кажется, накрывает с головой. Роман вглядывается в её лицо, говорит тихо, но все присутствующие в радиусе трёх метров вокруг, отлично слышат его: — Ты всех спасла, нас с Верой тоже, — потом резко встряхивает чёлкой, мол, к чёрту, быстро добавляет, — меня тоже. И, это, извини, что повёл себя, как придурок. Она не собирается сегодня плакать. Не сейчас. Не здесь, когда на неё пялятся целые толпы. Чужих и своих. Но, блин. Мускулы на лице дрожат, и она чувствует горячие капли на щеках. Илона стоит рядом с ней, готовая поддержать и закрыть от назойливых вопросов. Но даже она не может спасти Оресту от своего сына. Долбанного Снейпа от малого Малфоя. Он протягивает ей руку. Может, хочет пожать, хотя уже не делал так лет пять. — Ты что, собралась плакать? Эй, что ж ты, — и у него при этом такое лицо, будто они снова лучшие друзья. И она всхлипывает уже по-настоящему. А он делает этот последний недостающий шаг, и порывисто обнимает её. Прижимается всем своим длинным телом. Таким же худым, как и её. Чёртов Малфой. Стискивает её рёбра и колышет Оресту в объятиях, подмигивая матери. А Игорь Валентинович опускает глаза себе под ноги. В грязный снег. Грёбанная Кофлер — всю его семью переманила. И сраного адвоката. Все они так вертятся вокруг неё, словно это они — её слуги. Когда он упустил этот момент, что она из простого водителя его жены стала кем-то гораздо большим? А сегодня уже вообще стала Героем. Как Президент. Роман выпускает её из объятий и возвращается к Вере. Ореста показывает ему кулак, и он тоже поднимает руку вверх. В только им одним понятном жесте. — Жилет верни в, — она запинается, — кабинет директора. Они все смотрят на неё. Звуковые пушки нацелены как снайперки над их головами. Прицелы камер и видоискатели мобильных телефонов. Давай, Ореста, скажи им всем сейчас. Ты же так… не подходишь этому всему. Это же, нафиг, не твоё. Так давай, покончи со всем разом. Потешь отца, доставь удовольствие Игорю Валентиновичу, порадуй Мишу-продюсера. И заодно всех свих хейтеров. А ты ведь знаешь, что таких немало. И разочаруй Илону Журавскую. Хера с два. Лилия Павловна сверлит их своими маленькими глазками, словно бы они задерживают очередь к кормушке, не пуская её вперёд. Или она опаздывает на свой-обед-по-расписанию. — Ореста Петровна, Илона Максимовна, кто-то должен произнести речь. Илона сжимает руку Оресты: — Ты не против, если я займусь делами школы, а ты поедешь в больницу? — Да, там пуля, — согласно кивает завуч. — И её нужно немедленно извлечь, — вторит ей медсестра. Ореста закатывает глаза и чувствует, что ей тяжело разлепить их снова. Вера обеспокоенно блуждает взглядом по бледному лицу Оресты, пока Роман блуждает руками по её талии. — Увидимся дома. Адвокат отвезёт тебя, — а потом зовёт его над головами и машет рукой, — Юра! Обхватывает бледное лицо Оресты обеими ладонями и жадно целует в губы. При камерах, при всех этих людях. Кажется, когда-нибудь Ореста привыкнет к этой публичной спонтанности. А пока медленно отпускает руку Журавской и глядит, как та приобнимает за плечи завуча. Что-то торопливо говорит ей и медсестре. Они следуют к зданию «Вивата», и Игорь Валентинович уныло шагает за ними, завёрнутый в золотистого цвета термоодеяло, как в королевский камзол. Камеры снимают двор через забор, кто-то уже берёт интервью у Лысенка. Сидорчук подходит к Илоне и указывает на Оресту, но Илона начинает что-то говорить ему, и уводит за своей процессией. Защищает её. Уводит врагов прочь от своей поверженной спутницы. Вот где верность и преданность. Вот кто настоящий директор. Та, которая привыкла распоряжаться и давать интервью. Это её место, и она должна быть лицом «Вивата». У школы ведь не может быть порезанное лицо со шрамом. В бандитских разборках, блин. И не должно быть таких сбитых до стёртых суставов кулаков. Но она смотрит вслед уходящей Журавской и понимает, что не может подвести её. Не может спасовать перед трудностями. И ей кажется, что в заснеженном небе прямо среди туч — улыбающееся лицо Толика. Если уже у него получилось, то почему не должно выйти и у неё? Она же умнее. И она берёт Юру под руку, следуя за ним к Инфинити. А Илона Журавская произносит её имя в протянутый ей в лицо микрофон, и оно звучит над стадионом и детской площадкой. Над батутами и бассейном. Над всей школой, блин. И Игорь Валентинович хмуро аплодирует в её честь. Как и все присутствующие здесь. А отец вскидывает руку вверх, салютуя, как на параде Победы. И на телефон внезапно прилетает отправленное несколько часов назад сообщение. Илона читает, и не может сдержать выступивших слёз. А Ореста бросает последний взгляд на Илону, стоящую возле стеклянных дверей под крышей крыльца. Перед первой ступенькой. А под этой импровизированной сценой застыли Лысенко и Сидорчук. И даже лицо Денисюка мелькает среди лиц его, твою ж дивизию, учеников. И Лариса Сорока вцепилась в его предплечье, тыча ему в лицо фронтальную камеру. Как первое сентября, бля. И ей здесь точно не место. Но что-то над диафрагмой поскуливает жалостливо, как выброшенный на свалку мокрый котёнок. Юра щёлкает сигналкой и открывает для неё переднюю дверь, и усмехается, когда она молча садится в салон и даже позволяет ему закрыть за ней дверь. И не произносит ничего. Даже не подъёбывает. А она… просто водитель. Просто женщина. Просто директор школы для мажоров. И она почти полностью счастливая. А с неба сыплется снег, как салют в её честь. Как конфетти. Словно кто-то клацнул невидимым пультом, заказав новогоднюю сказку. И фонари светят жёлтым, таким уютным и домашним. А пальто Илоны — самое тёплое в мире, хранящее запах её дорогих духов и её самой. Такой нежной и родной. И в салоне пахнет корицей и ванилью, а Юра включает тихую музыку, обещающую, что всё будет хорошо. А она думает, много ли нужно человеку для счастья. И, кажется, знает ответ на этот вопрос. Он содержит в себе два имени и одну фамилию.