******
Мужчина-земляк появляется в кабинке проката спустя пятнадцать минут с двумя бумажными стаканами из старбакса в руках, только для того, чтобы протянуть менеджеру свою кредитку. Сокджин ставит на листке снизу последнюю роспись. — Ваши ключи. Оставьте машину на парковке аэропорта Ставангер в указанном месте. Кивнув, Ким принял чёрный брелок и чужую кредитку. — Какая наша? Спросил незнакомец-кореец, осматривая ряд припаркованных внедорожников. — Синий нисан кашкай. Сокджин нажал кнопку на ключах, и машина отозвалась снятой сигнализацией. Мужчина-земляк, присвистнув, отхлебнул кофе из одного из стаканов. — Что ж, поедем с комфортом. Салон оказался достаточно уютным. Но машине требовалось время, чтобы прогреться. Они сложили свои сумки и куртки на заднее сиденье. Но эту ужасную шапку попутчик так и не снял. Сокджин скривился, но ничего не сказал. Один из горячих стаканов удобно устроился в специальном держателе с водительской стороны, пока Ким пристёгивал ремень безопасности и осматривал панель управления. — Я взял Раф. Не знал, какой кофе вы пьёте. — Я не пью кофе. Ответил Сокджин, кажется, слишком резко, отчего тут же поспешил исправиться. Прочистив горло, он смягчился: — Но Раф подойдёт. Он ведь сладкий? — Да. Вновь улыбнулся мужчина-земляк-с-драконьими глазами. — Ким Сокджин. Представился он первым, выпуская изо рта клубок пара. Температура в салоне повышалась лениво-медленно, хотя подогрев сиденья уже ощущался теплом на ягодицах и бёдрах. — Ким Намджун. Ответил его неожиданный попутчик. И, наконец, обрёл имя. Отхлебнув немного напитка, пока тот не остыл и позволив горячим сливкам и молоку проследовать по его горлу в желудок, Ким испытал удовлетворение от необходимого тепла. Подсоединив телефон к беспроводному держателю-зарядке на панели, Сокджин открыл навигатор. — Остановимся в Драммене, чтобы заправиться. — О. Драммен! Он посмотрел на мужчину. Глаза Намджуна на секунду заблестели интересом. А на его верхней губе, словно усы, остался след молока. Ким подавил смешок в кашле. — Были там? Поинтересовался он, ловко выкручивая руль и, наконец, выезжая с парковки. Время приближалось к девяти утра, и у них было ровно девять часов и двадцать минут до вылета из аэропорта Ставангер. — Нет, но «Ипсилон», он ведь там? Верно? — Что это? — О. Это мост. Он очень красивый. Было бы чудесно, если бы мы проехались по нему. Сокджин пожал плечами. — Как поведёт навигатор. — Да, конечно. Чужая кредитная карта, которую Ким забрал вместе с ключами, так и осталась лежать в небольшой выемки для мелочи. Заметив это, Намджун потянулся назад, за своей сумкой, и вернулся на место уже с бумажником в руках. Сокджин остановился на светофоре, скосив взгляд. Убирая карту в один из разделов, мужчина поправил всунутую в кошелёк, не подходящую по размеру, потому свёрнутую в несколько раз, брошюру музея «Мунка». — Вы турист? Спросил Ким, потянувшись к стереосистеме, чтобы не сидеть в тишине. — Не то чтобы… А Вы, Сокджин? — Тоже. Салон наполнила ненавязчивая попсовая песня с местной радиостанции. Намджун снова отхлебнул кофе. — Вы хорошо говорите по-корейски. Сказал он. Сокджин усмехнулся. — Потому что я кореец? — О! Нет, не подумайте! Я просто… В том смысле, что, кажется, Вы не живёте в Корее уже довольно давно? — Мм. Сокджин кивнул, следуя маршруту навигатора. — Переехал в старшей школе. — В Лондон? — Мм. Снова согласился мужчина, не тратя энергию на лишние слова. Очень хотелось курить. Молчание было некомфортным. Оно впивалось в кончики пальцев маленькими иглами и напрягало, нависало над тесным салоном хмурыми тучами. Сокджин не любил делить своё пространство с кем-то, кто не был ему близок. Точнее сказать с кем-то, кто не был ему близок и был достаточно привлекательным, чтобы не думать об этом. — Вы приехали в Осло по работе? Не выдержал тишину первым Намджун. — Нет. Семейные дела. — О, Ваша семья живёт здесь? — С недавнего времени. — Родители? Ким отрицательно качнул головой и зачем-то уточнил: — Старший брат. В конце концов, через девять часов и десять минут они больше никогда не увидятся. Легко быть откровенным с незнакомцами. — Он пригласил Вас на рождество? — Мм. Сокджин снова сделал глоток. Сладкий кофе уже успел немного остыть. — Но Вы не остались. Смотря перед собой на дорогу, сказал Намджун, поразмыслив. Утверждая, не спрашивая. — Я имею в виду… Начал Ким. — Сочельник ведь сегодня. И Вы, очевидно, очень хотите вернуться назад, в Лондон. — Намджун-щи… Ядовито-вежливо протянул Сокджин, смотря на попутчика краем глаза. — Разве это Ваше дело? — О. Мужчина облизал губы, неловко ёрзая и снова поправляя глупую шапку на своей макушке. — Вы правы. Простите. Просто… Нам ехать ещё так долго, и я подумал, что… Всё же сегодня сочельник. — Набиваетесь ко мне в друзья? — А можно? Ямочки. Снова. Сокджин крепче сжал руль, сворачивая на нужную полосу. Но ничего не ответил. Намджун был возмутительно открытым и прямолинейным. Он много говорил, но никогда ничего важного. Рассказывал про местные достопримечательности, какие-то картины, на которые ещё вчера любовался в музее. Про уютное кафе недалеко от аэропорта, в которое обязательно хочет однажды вернуться. А ещё Намджун не умел петь. Подпевая Бритни Спирс во всё горло, пока они неслись по трассе под падающим снегом, мужчина держал в руках пустой стакан из-под кофе вместо микрофона. Сокджин давил улыбку силой воли и делал погромче. — Вам нравится искусство? — Я пишу о нём. Это моя работа. Сокджин понимающе кивнул. — Что ж, думаю, мы сможем проехать по… Как там? — Ипсилон! Восторженно отозвался мужчина. Намджуну было двадцать девять и у него не было кольца на пальце. Он писал об искусстве. У него был ужасный вкус на головные уборы. И возмутительно милые ямочки на щеках. Он пил кофе с молоком. Имел привычку складывать губы в круг, когда удивлялся или размышлял о чём-то. И совершенно не умел петь. У них было семь часов и тридцать минут до вылета из аэропорта Ставангер. Сокджин давил педаль газа, стараясь различить полосу через работающие дворники, чистящие лобовое стекло от хлопьев снега. И думал о том, что этого абсолютно недостаточно для того, чтобы влюбиться. Но, в конце концов, мужчина-кореец-с-драконьими-глазами был прав. Всё же, сегодня сочельник. Сокджин облокотился на капот, пока счётчик на заправке менял цифры, наполняя их бак тошнотворно-пахнущим бензином. Накинутая на плечи куртка грела недостаточно хорошо. Ким потянулся руками в карман, игнорируя огромную табличку с перечёркнутой сигаретой прямо перед собой, и поджёг фитиль. Чтобы, наконец, затянуться. — Не знал, что Вы курите. Сказал Намджун, возвращаясь из магазина с двумя бутылками колы и крафтовым пакетом. — Пытаюсь бросить. — Очевидно, безуспешно. Сокджин усмехнулся, стряхивая пепел продрогшими пальцами. — На моей работе все курят. И как только я хочу бросить, то словно… Отрываюсь от коллектива? — Ведро с крабами. Ким хлопнул глазами, непонимающе посмотрев на всё ещё стоящего напротив него мужчину. В идиотской шапке и без куртки. В одном белом свитере. — Что? — О. Ну, знаете. Эффект ведра с крабами. Один краб может спокойно выбраться из ведра. Но когда их в этом ведре много, то они цепляются друг за друга и мешают друг другу. Поэтому продолжают сидеть в ведре. Сокджин затушил бычок подошвой ботинка. — Вот как. Ведро с крабами. Ясно. В крафтовом пакете оказалась парочка горячих хот-догов. Один из них Намджун победно вручил Киму, когда они вернулись в салон, словно супергерой, спасающий принцессу от голода. — О. Передразнил привычку попутчика Сокджин. — Я вегетарианец. — О… Удивлённо-расстроено хлопнул ресницами Ким. — Но Вы пили кофе со сливками и молоком… — Было невежливо отказаться. Немного помедлив, Намджун решительно отстегнул ремень, собираясь выйти из тёплой машины снова. — Кажется, я видел там помидоры. Вы любите помидоры? — Да. Люблю. — Тогда я сейчас вернусь. Дверь за мужчиной захлопнулась. Сокджин скосил взгляд на тесто с сосиской в своих руках и не стал давить рвущийся из груди вздох больше похожий на скулёж. Намджун был милым. И, о чёрт, он определённо был его типом. Даже несмотря на дурацкую шапку. И недостаточное уважение к творчеству Бритни Спирс. В любом случае, он хотя бы знал наизусть её песни. И за это ему уже можно было поставить маленький плюсик. Не то чтобы Сокджин вёл счёт…! Ким вздохнул. Блять. Он определённо вёл счёт. Пока Намджун смаковал сосиску с горчицей, Сокджин кусал помидор, управляя синим ниссаном одной рукой. Рядом с коробкой передач между ними валялась пачка открытых крекеров. С пометкой vegetarian. — А чем Вы занимаетесь? — Я агент по недвижимости. Довольно скучно, да? Сокджин слизал с пальцев потёкший сок. — Почему Вы не остались с братом в Осло? — Не сошлись во взглядах на жизнь. Что насчёт Вас? Бексли, да? Отчего-то неуверенно начал Ким, возвращая вторую руку на руль. — Кто Вас там ждёт? Ваша девушка? — О. Нет. Засмеялся Намджун, закрывая наполовину пустую бутылку. — Мой младший брат сильно разозлится, если я не успею к столу. Он очень ждал это Рождество, чтобы познакомить меня со своим бойфрендом. Сокджин вдавил педаль тормоза слишком резко. Их машина остановилась, дёрнувшись. Кима несильно вжало в руль, а Намджуна – в бардачок, даже несмотря на удерживающие их ремни безопасности. — Простите, я… Не заметил красный свет из-за снега. По зебре перед ними засеменили люди, скрывающиеся от погоды за большими капюшонами. — Ничего. О! Сокджин, вон там, видите? Это «Ипсилон»! У них было семь часов и тридцать пять минут до вылета из аэропорта Ставангер. Сокджин сворачивал по направлению к огромному белому мосту, чтобы на самом подъезде узнать, что он – пешеходный. И единственные колёса, которые могут по нему проехать – это велосипедные. Намджун снова неловко поправляет свою дурацкую шапку, смеётся и топит Сокджина в этих невозможных ямочках. — О. Я совершенно не подумал об этом. Мне так жаль. В обычной жизни я предпочитаю использовать велосипед и… Намджуну двадцать девять. У него нет кольца на пальце. И где-то там, в Бексли, его брат готовит рождественский ужин, чтобы представить семье своего парня. Сокджин сжимает руль крепче. — Ничего. Отвечает он, как и его попутчик пару минут тому назад. — Он и правда красивый. Этот ваш «Ипсилон». Намджун улыбается. Его драконьи глаза тёмно-карие, а зрачки чёрные-чёрные, как обрывы: в такие только падать и лететь, пока не размажет о плоскость. Когда они проезжают городок «Сёуланн», часы на приборной панели показывают полдень. Намджун смеётся, делясь мыслью, что «Сёуланн» очень похоже на «Сеул», разве нет, Сокджин? Сокджин не отвечает, но что-то ностальгически-родное в его мыслях всё же проскальзывает. Сколько он уже не был в Корее? Лет десять? Ким тянется рукой к коробке с крекерами и разочарованно вздыхает, понимая, что они кончились. — Хотите ещё? Заметив это, спрашивает Намджун. — Они были вкусными. Пожимает плечами Джин, сверяясь с навигатором. Погода, кажется, совсем не собиралась становиться лучше. Но их рейс из Ставангера всё ещё не был отменён и это вселяло надежду. Возможно, там, на другом конце Норвегии, снег недостаточно сильный, чтобы останавливать вылет. Бронь на два места в экономе они с попутчиком оформили и оплатили ещё на выезде с Осло. — Это моя вам драхенфутта. — Что? Нахмурил брови Ким. Намджун был эрудированным человеком. И до встречи с ним Сокджину искренне казалось, что и он тоже. Но иногда в рассказах или предложениях мужчины-земляка встречались такие термины или слова, которые, как бы не пытался, без объяснения Сокджин понять всё же не мог. — Драхенфутта. Это с немецкого. Дословно «кормёжка дракона». — Веганские крекеры – это Ваша «драхенфутта»? — Немецкие мужчины используют этот термин, когда хотят загладить вину. Так они называют подарки, которые дарят жёнам, если провинились. Сокджин смотрит сначала в навигатор, а потом снова на дорогу, всё ещё удерживая нить их разговора в голове, но выглядя при этом немного растерянным. — О. Так я теперь – Ваш «дракон»? И за что же Вы передо мной извиняетесь? — За свое навязчивое и болтливое общество. До того, как их самолёт разовьёт скорость на взлётной полосе и взмоет в небеса, у них оставалось меньше семи часов. Телефон Сокджина не ловил связь. Стрелка навигатора не двигалась. Вокруг них был лишь серпантин, засыпанная снегом дорога и лес, нисходящий по горам. — Намджун, Вы случайно не помните, куда мы должны были здесь свернуть? Полностью доверившись своему водителю, Намджун, конечно же, не помнил. И его телефон тоже не хотел ловить связь. — Метель становится сильнее. Может, стоит вернуться в Сеул? — Что? Вздрогнул Сокджин. — Ну, Сёуллан. Кажется, мы проехали его минут двадцать назад? Там связь ловила. Прогрузим карту и снова поедем. — Двадцать туда и двадцать обратно – это почти целый час. Мы и так замедлились из-за метели. Сокджин отрицательно качнул головой. — Если вернёмся, то не успеем на регистрацию. — Тогда поехали прямо? Предложил Ким. — Куда-то ведь точно приедем. А там, глядишь, и карта прогрузится. — Да. Сокджин дёрнул коробку передач, нажимая на педаль газа. Дорога была совсем узкая. Тонкая полоска асфальта среди гор, а снизу – обрыв. Даже не развернуться. Ким ехал по ней медленно, осторожно. Но чем дальше они продвигались, тем безлюднее и заснеженней казалось всё вокруг. — Думаю, там всё-таки нужно было повернуть направо. Навигатор всё ещё молчит? Поджав губы, признал свою ошибку Ким. — Ага. Мы здесь не развернёмся, да? — Ну, мы можем попробовать, если Вы хотите полетать с обрыва… — Пожалуй, не в этот раз. Усмехнулся Намджун, безуспешно обновляя иконку связи на своём телефоне. Включая и выключая режим полёта. Но ничего этим так и не добился. Сокджин упорно продолжал ехать прямо, пока, наконец, это не случилось. То, чего он так боялся, продвигаясь всё дальше и дальше по глухой дороге, которая явно давно не пользовалась популярностью у местных жителей. Сокджин вдавил газ. Машина забарахтела, колёса закрутились, разгоняя снег. Но не сдвинулась с места. — Застряли. Придётся толкать. Намджун падает на соседнее сиденье мокрый и продрогший до костей. Его шарф и шапка покрыты снегом. Несмотря на всю ту внушающую мышечную массу, что Сокджин, конечно же, разглядел за эти часы под белым свитером мужчины, Киму так и не удалось сдвинуть внедорожник с места. Да и даже если бы удалось, то зачем? Куда дальше? В новую снежную западню? Им здесь никак не развернуться. Сокджин сделал печку сильней, но Намджун отрицательно мотнул головой, останавливая его руку. — Будем экономить бензин. Если движок сдохнет – мы тут замёрзнем. Пальцы у мужчины ледяные. И крепкие. Сокджин поджимает губы, кивая и соглашаясь. — Снимите куртку и шапку. Они мокрые. Вы так только простудитесь. Не став спорить, попутчик дёрнул молнию вниз, чтобы снова сложить вещи на заднее сиденье. Волосы у него тёмные. На вид слегка жёсткие. И стрижка не такая короткая, как изначально Сокджину казалось. — Отогреемся и вернёмся пешком. Решительно предлагает Ким, чувствуя личную ответственность за всё произошедшее. Но попутчик снова его одёргивает, на этот раз мягкой улыбкой. — Там жесть, что творится. Мы замёрзнем быстрее, чем хоть куда-то дойдём. — И что тогда делать? — Подождём, пока метель утихнет. И там уже разберёмся. Сокджин вытер вспотевшие ладони об ткань чёрных джинс. — Но наш самолёт… — Думаю, мы уже вряд ли на него успеем. Сказал мужчина-кореец-с-драконьими-глазами-в-которых-утонуть-можно, и Сокджин, наконец, осознал. Теперь у них было всё время мира. Но оно стремительно угасало, пока двигатель их синего ниссана кашкай жёг бензин, позволяя двум мужчинам встретившим друг друга этим утром греться в тепле своего салона. Сокджин осмотрелся. Всё вокруг было белым. Таким чистым и абсолютно светлым, что рябило в глазах. — О. Сказал он, за каких-то жалких четыре часа успев перенять смешную привычку своего попутчика. И сжал пальцы в кулак на своих коленях. Полумесяцы его ногтей оставили на ткани штанов светлые следы. С такой силой он их царапал. — Нас здесь, наверное, никто не найдёт… Радио ловило только помехи, поэтому они давно его выключили. Иногда Намджун покидал машину, чтобы расчистить её от снега, что изо всех сил пытался стремительно их засыпать, погребая под собой и не оставляя никаких надежд быть найденными. Время близилось к двум часам дня. В очередной раз мужчина вернулся с бутылкой из-под колы в руках, теперь наполненной снегом, и оставил её на заднем сиденье. — Растает и можно пить. Ответил он на молчаливый вопрос в глазах Сокджина, стягивая с головы дурацкую шапку. Ким вдруг вспомнил школьные уроки. О том, что без воды человек может продержаться намного меньше, чем без еды. И подумал о том, что, наверное, Намджун бывал в походах или типа того. По крайней мере, он, похоже, точно знает, как выживать. Стало немного спокойнее. Но только немного. — Из-за меня Вы не попадёте на рождественский ужин. Сказал Джин, пока Намджун грел покрасневшие ладони, прислонив их поближе к печке. — Это вовсе не из-за Вас. Вам не в чем себя винить. — Почему Вы согласились поехать со мной? Потому что я тоже кореец? — О. Не то чтобы. Но я был слегка удивлён, когда Вы со мной заговорили. Улыбнулся до ямочек Намджун. — Тогда почему? — Вы красивый. Пожал плечами мужчина. Сокджин хлопнул ресницами, принимая комплимент, как должное. Справедливости ради, он и так это знал. Всё же, у него тоже были глаза и возможность смотреться в зеркало по утрам. — Только поэтому? — Как бы объяснить… Знаете, согласно статистике красивым людям мы доверяем намного охотнее. Именно этим, кстати, частенько пользуются мошенники и убийцы. — И зная, что я могу быть убийцей, Вы всё равно согласились? Намджун рассмеялся. Смех у него был чуть хриплым. Не очень громким, но тёплым. Отдающим чем-то горячим в груди. Растекающимся мёдом по рёбрам. — Было поздно. Сказал он. — Я уже был очарован. Сердце Сокджина пропустило удар. Ему кажется, что всё это похоже на какой-то дешёвый роман. А они его плохая экранизация. Сочельник. Двое абсолютно точно симпатичных друг другу мужчин. И безвыходная ситуация на кону жизни и смерти. Сокджин смотрел похожие новогодние ром-комы, когда был подростком, развалившись перед телевизором возле украшенной ёлки. И в них всё всегда кончалось поцелуями и новыми встречами. Но теперь он был достаточно взрослым и наученным жизнью, чтобы понимать, что эти фильмы для того и снимают. Чтобы у глупых подростков, подобных ему тогда, была вера во что-то чистое и светлое. Надежда, приправленная атмосферой красивого праздника и горячего глинтвейна. Потому что здесь, во взрослой жизни, этого нет. И никогда не будет. Только на экранах нестареющих из года в год кинолент. — Почему Вы не остались с братом в Осло, Сокджин? Развеяв между ними неловкость молчания, спросил Намджун. Ким откинулся на спинку водительского кресла, теперь уже без стыда изучая его лицо, волосы и крепкие плечи. Не боясь показаться странным. — Ваш младший брат всегда встречался с парнями? Ответил Сокджин вопросом на вопрос. — Да. — Вот и я тоже. Но, в отличии от Вас, на мои рождественские ужины мой брат бы точно поехать не захотел. В конце концов, рыбак рыбака видит издалека. Намджуну двадцать девять. У него нет кольца на пальце. Он знает текста всех песен грёбаной Бритни Спирс и покупает ему отвратительно сладкий Раф и веганские крекеры с помидорами. — Там, в Лондоне… Облизав свои пересохшие от холода – или волнения? – полные губы, начал Намджун, теперь тоже разглядывая его без стеснения и ужимок. Впрочем, ничего не мешало ему и до этого. Потому что каждый раз, выкручивая руль, Сокджин чувствовал на себе его заинтересованный взгляд. — Вас кто-нибудь ждёт? — Вы хотите знать есть ли у меня парень? — Да. Я хочу это знать. То, что они до сих пор общались на «вы», казалось до смешного абсурдным. Но Джин не собирался останавливаться. Теперь ему было даже интересно, чем всё закончится. Будут ли они в итоге спрашивать друг у друга разрешение отсосать, используя вежливый суффикс? Из-за мысли об этом из его груди непроизвольно вырвался смешок. — Я не думаю, что меня ждут. Честно ответил Ким. — Мы встречались два года. Но месяц назад решили взять паузу. — Паузу? Уточнил Намджун. — Он трахнулся на вечеринке со своей секретаршей. И назвал это паузой. И сейчас, если честно, мне не слишком интересно, с кем он там теперь проводит сочельник. Сокджин пожал плечами, стараясь выглядеть безразличным. — О. Говорит Намджун. — Кажется, у Вас кризис. — Кажется, у меня проёбанные рядом не с тем человеком два года жизни. Вряд ли это можно назвать кризисом, Намджун-щи. Намджун покачал головой. — Это не совсем то, что я хотел сказать. — Тогда просветите. Только, пожалуйста, не нужно в этот раз ассоциировать меня с драконом. Мужчина с милыми ямочками вновь рассмеялся. Сокджин не смог сдержать ответной улыбки. — Когда мы встретились, Вы показались мне… Потерянным. Я думал, что это потому, что мы не знакомы и Вы совсем не хотите с кем-то сближаться. Но теперь, кажется, понимаю. — И это должно мне всё объяснить? — Кризис – это некий поворотный пункт человеческой судьбы, в котором рушатся основы предыдущей жизни, а новой ещё не существует. Сокджин поднял взгляд к потолку машины. Курить хотелось так сильно, что, кажется, даже рёбра чесались. В груди зияла дыра. Он вспомнил о крабах. Вёдрах. И пешеходном мосте, огромном и величественном. Но не предназначенном для машин. Только для велосипедов. Быть может, всё куда проще, чем ему кажется? И Сокджин тоже не предназначен для того, чем пытается быть? Ему вдруг подумалось о том, как, наверное, хорошо было бы прокатиться с Намджуном по Ипсилону, когда сойдёт снег. А после посетить новую выставку в музее «Мунка». И, конечно же, зайти в ту кофейню, у аэропорта, о которой он говорил. Сокджин пробыл в Осло почти неделю, но Осло так и не увидел. Намджун был здесь неполные двое суток и, кажется, смог разглядеть абсолютно всё. Даже его, Сокджина, разорванную кризисом грудь. — Мои родители развелись, когда я был в старшей школе. Мать снова вышла замуж и забрала меня с собой в Англию. Брат уже учился в университете в Сеуле, и поэтому остался с отцом. Я никогда не был с ними особо близок. С родителями. Да и, думаю, уже поздно что-то менять. Всё же, мне уже тридцать. Но с братом… — Я понимаю. Это другое. Кивнул Намджун, всё ещё не сводя с него глаз. — Именно его поддержка и принятие было мне важно. Но, сколько бы не прошло лет, я так и не смог её получить. Наверное, с этим стоит просто смириться. Я сбежал к нему из Лондона, потому что мне было до ужаса одиноко. И я, действительно, не хотел справлять рождество у телевизора в пустой квартире. Но в итоге сделал лишь хуже. — Что ж, кажется, это рождество Вы проведёте вместе со мной. В машине, на заснеженной дороге. Но не один. — Жаль, что у нас нет вина. Намджун улыбнулся. Но Сокджин не видел этого, всё ещё смотря вверх, потому что, кажется, опусти он взгляд ниже и слезы, что скапливались в глазах, тут же залили бы его щёки. — Право слово, Сокджин-щи. Ласково сказал мужчина, абсолютно не умеющий выбирать шапки. — Вы ведь за рулём. Намджун молчал не меньше десяти минут, давая Киму время разложить мысли по полкам. Прийти в себя. И это было действительно ценно. Даже больше, чем те помидоры из магазина на заправке в Драммене. Его, Намджуна, Драхенфутта. Метель и не думала прекращаться. Думать о смерти непонятно где в чёртов сочельник совсем не хотелось. — А Вас, в Бексли, кто-нибудь ждёт? — Только мой младшенький. И его пёс. Он довольно милый и прилипчивый, померанский шпиц. — Выходит… Сокджин, наконец, оторвал глаза от крыши, смотря на своего попутчика. — Мы оба свободны? Я имею в виду… Попытался объясниться Ким торопливо. — Да. Прервал его поток слов Намджун уверенным басом. — Выходит, что так. И Сокджину почему-то вдруг стало невероятно трудно дышать. Как будто что-то застряло в его горле и не позволяет ему глотать кислород. Так вот, что это такое. Кризис. Когда старого уже нет, а новое познать ты ещё боишься. Было очень тихо. Лишь завывание метели где-то там, за пределами салона синего ниссана. Сокджин уже перестал считать время. Сколько там ещё осталось? До того, как самолёт из аэропорта Ставангер поднимется в воздух без двух пассажиров, чтобы приземлиться в Хитроу всего через пару часов? Глаза Намджуна – две глубокие бездны –затягивали его в себя, словно магнит. Мужчина-земляк протянул к нему руку, почти невесомо касаясь левой щеки. Стирая с неё всё-таки сбежавшую от Сокджина одну единственную слезу. Руки у Намджуна тёплые, немного шершавые. — Не держи в себе свои чувства. Нужно выплёскивать их наружу. Сказал он почти что шёпотом, словно их кто-то мог здесь услышать. Будто бы их подслушивали через выключенное радио или отключённые от сети телефоны. — Будет хуже, если перестать это делать. Они будут накапливаться внутри снежным комом, затвердевать. Гнить. А потом умирать. И ты вместе с ними. Сокджин потянулся за прикосновением, прижимаясь щекой к чужой коже ближе. Теснее. Будто слепой котёнок, ищущий мать. — Ты пишешь об искусстве? Или человеческих чувствах? — Искусство – это и есть человеческие чувства. Разве не так? Сокджин рассмеялся. Если, конечно, этот тихий смешок вообще можно было бы назвать смехом. Тесный салон внезапно начал ощущаться ему таким большим. Просто огромным. Намджун сидел от него на расстоянии вытянутой руки, но это казалось больше, чем расстояние от Сеула до Осло. Больше, чем двенадцать часовых поясов. — Значит, ты хочешь, чтобы мы, наконец, перешли на «ты»? Спросил Сокджин. Намджун заскользил рукой дальше. От щеки и скул, ниже, к подбородку, проводя по одной из потрескавшихся от холода губ, нижней, своим большим пальцем. Будто пачкая её невидимым блеском. — Кажется, я хочу, чтобы мы были женаты. Сокджин рассмеялся вновь. Но на этот раз это было уже громче и ярче. В уголках его глаз стало влажно и от спазма свело нижний пресс. Намджун улыбался ему с пассажирского сиденья. Его рука отстранилась и зависла в воздухе между ними, когда Ким ударился в смех. — Здесь, в Норвегии, это возможно. — Да. Поженимся на рождество? Звучит романтично. Сокджин протянул свою руку к его, касаясь сначала осторожно. На пробу. Медленно переплетая их пальцы в замок. — У нас всё ещё нет вина. Это ужасная свадьба. Их руки, скреплённые вместе, казались самым правильным, что случилось за весь этот длинный день. И за всю его, Сокджина, ужасно одинокую жизнь. — Когда метель закончится… Сказал Ким, смотря на пальцы мужчины, что ещё пару часов назад был для него незнакомцем. — Я вернусь в Лондон. А ты в Бексли. — Это совсем недалеко друг от друга. — Мм… Кивнул Сокджин. — Гораздо ближе, чем Сеул. Намджун знал, что он знает. Что он видел его корейский паспорт. Когда метель закончится и рождество пройдёт, ты вернёшься в Корею? Так и остаётся несказанным. Сокджин не помнит, кто из них тянется первым. Возможно, он? Или всё-таки это был мужчина с драконьими глазами? Но вкус их поцелуя немного горький. Как крепкий кофе. Горячий и очень чувственный. Такой, который, наверное, случается только раз в жизни. Такой, из-за которого хочется плакать и до конца своих дней слать друг другу любовные письма. Такой, из-за которого начинают войны и сжигают целые города. Их поцелуй пахнет солью на его щеках. Потому что Сокджин больше не хочет гнить вместе со своими чувствами. Сокджин хочет, наконец, их дарить. До того, как они доехали до Сёуллана, но уже проехали Нотоддент, Намджун рассказывал ему о «крике» Мунка. Он говорил, что видеть его вживую – это совершенно не так, как в книгах по искусству или в интернете. Он говорил, что он пробирает так сильно, что, кажется, словно ты сейчас задохнёшься. Намджун сказал, что жизнь всего на 10% состоит из того, что с нами происходит и на 90% – из того, что мы об этом думаем. Но картины. Музыка. Скульптуры. Это квинтэссенция опыта и чувствительности. Это всё то, что творец видел со дня своего рождения и до создания полотна. Это всё – люди, которых он встречал. Все эмоции, которые он испытывал. Вся невысказанная боль. Безропотное обожание. Отчаянная ненависть. Квинтэссенция самой любви. Но, когда Намджун скользит своими тёплыми, сухими и настолько до дрожи необходимыми губами по его шее, Сокджину кажется, что всё, что с ним происходит. Всё, что он об этом думает. И всё, что он чувствует сейчас – абсолютно едино. Большое, горячее и очень нужное абсолютное ничего. Потому что в определённый момент тебе становится так хорошо, что ты забываешь, что забываешься. Намджун ведёт носом по его шее, забираясь руками под свитер. Касается губами щеки. Во рту появляется вкус парфюма «Ямомото» и талька от косметической пудры. Он говорит: — Ты такой красивый. Он шепчет: — Кажется, теперь я не смогу видеть красоту в чём-то другом. Он кается: — Ты пробираешь сильнее, чем что-либо из того, что я когда-нибудь видел. Это очень неудобно. Они оба высокие. И, если Сокджин худощавый, то Намджун явный фанат физической культуры и любитель плотных обедов. Сокджину хочется быть ближе. Хочется чувствовать его больше. Плотнее. Потому он отстраняется, сбрасывая с заднего сиденья на резиновые коврики их куртки и сумки, и бутылку из-под колы, в которой уже растаял снег. — Погоди. Останавливает его за лодыжку Намджун, чуть выше начала его зимних ботинок, когда он уже почти перебирается на более удобное место. — Ты уверен? Потому что для меня это не просто секс и… — Да. Я думаю, что был готов дать тебе в этой машине ещё тогда, когда ты впервые мне улыбнулся. — О. Взгляд у Намджуна тёмный, будто бы пьяный. Сокджин укладывает себя на лопатки, как может. Всё ещё очень неудобно, локти подгибаются, как и колени. Но всё становится абсолютно неважным, когда мужчина-земляк нависает над ним сверху, стягивая через горло белый свитер и оголяя свой торс. — Лучше бы ты этого не говорил. Горячо шепчет Намджун куда-то в его живот, на ощупь расстёгивая бляшку чужого ремня. Ким чувственно дрожит под ним и выдыхает ртом. — Потому что я и так уже еле держусь. Сокджин хрипло смеётся, приподнимая бёдра и каким-то невероятным образом умудряется скинуть с ног сапоги. Они нетерпеливые. Но при этом слишком увлечённые. Слишком жадные до друг друга. Намджун изучает его с усердием, присущим творцу. Будто бы запоминает губами и пальцами каждый его изгиб, выемку, выпуклость, ямочку. Чтобы потом воссоздать из глины или мрамора, или отобразить на картине. Сокджин цепляется пальцами за его волосы, плечи, лопатки. Трётся о него с просящим всхлипом, когда рот мужчины доводит его до исступления. И длинные конечности Кима сгибаются у талии Намджуна, чтобы он мог пальцами ног спустить штаны с его бёдер. Все разговоры. Улыбки. Взгляды. Касания. Всё это кажется теперь ненужным фарсом. Детской игрой в догонялки. Потому что они оба, с самого начала знали, что в итоге окажутся здесь. Переплетённые, горячие, мокрые. Жаждущие друг друга до спазма и боли. — Пожалуйста… Просит Сокджин отчаянно нуждаясь. — Сейчас… Шепчет Намджун в изгиб его шеи, отстраняясь и шаря рукой внизу, там, где валяется их одежда и сумки, наконец, доставая из кармана куртки невскрытую упаковку презервативов. — Только не говори, что купил их на той заправке. — Не сразу. Тушуется Ким, выглядя немного пристыженным под его внимательным взглядом. — Только потом. Когда вернулся за помидорами. Их дыхание рваное, хриплое. Одно на двоих, смешанное со слюной друг друга, среди редких попыток сделать вдох, чтобы потом разделить кислород поровну. Через запотевшие стекла не видно ни снега, ни сгущающихся сумерок. Здесь, в Норвегии, в это время года очень рано темнеет. Сокджин думает, что это невероятно. То, что двое людей, так идеально подходящих друг другу и душой, и телом, вдруг оказались в одно время и в одном месте, чтобы в итоге слиться в едино, отодвинув весь остальной мир на второй план, как нечто неважное. Когда они только отъехали от международного аэропорта Осло, ещё до того, как по радио заиграла первая песня Бритни, Намджун рассказывал ему о картинах из национального музея. О «зимней ночи в горах» и «больной девочке». Но больше он говорил, конечно, о Мунке. Его «мадонна» – говорил Намджун – отражает цикл жизни: рождение, зачатие и смерть. Вообще, Мунк создал целых пять вариантов этой картины. Знаете, Сокджин, когда я смотрел на неё, то мне было горько. Каждый видит в искусстве то, что он хочет видеть, но, когда я смотрел на неё, то думал о том, что, наверное, он её любил. Потому что нельзя изобразить кого-то т а к, когда ты его не любишь. С таким трепетом. С такой чувственной привлекательностью. Понимаете? Сокджин никогда не видел «мадонны» Мунка, но кивал головой. Любовь - это смесь между формирующейся привязанностью и смесью химической реакции нашего тела. Выброса гормонов. Учащённого дыхания. Спазмов в груди. Смотря на неё, я видел всё это и чувствовал, как он прощается. Со своей Мадонной, что так сильно любил. Ведь даже сильные привязанности имеют свой предел. И когда они рушатся, их взрыв и эту невыносимую боль можно сравнить по силе с атомной бомбой. Его «мадонна» была застывшей в моменте, когда её ещё любят. Но уже готовы отпустить, чтобы сердце сжалось в невыносимой тоске. Содрогаясь под ним в оргазменной неге, поджимая пальцы ног и задерживая дыхание от прошибающего вдоль позвоночника удовольствия, Сокджин молится, чтобы их ядерный взрыв никогда не случился. Потому что, наверное, он не выдержит, если Намджун однажды решит с ним проститься. Сокджин ещё только-только латает тонкими нитями, будто бы паутиной, свою зияющую дыру промеж рёбер. Его кризис из абсолютной растерянности и пустоты стремится перейти к чему-то новому. Большему. Лучшему. Сокджин не хочет, чтобы ему было горько. Не тогда, когда они, наконец, перешли на «ты». Не тогда, когда он целует его ямочки, шепча что-то глупое, сладкое, нежное. Не тогда, когда чужое естество заполоняет его так хорошо и правильно и их руки сжимают друг друга до синяков, боясь отпустить. Сокджин знает, что даже, если бы там, в Лондоне, его бы ещё кто-то ждал, это бы всё равно не имело никакого значения. Потому что Намджун ни за что бы не отпустил его так легко. И пока его младший брат готовит рождественский ужин где-то там, в Бексли, они познают друг друга в давно засыпанной снегом синей машине. Их самолёт взлетит из аэропорта Ставангера без них примерно через три часа и восемь минут. Но у них теперь было всё время мира. И Сокджин не собирался больше терять ни секунды.******
В тот момент, когда Намджун давит на кнопку дверного звонка, город ещё не проснулся. Сокджин дышит на замершие руки и шмыгает покрасневшим носом. Температура ранним утром в Бексли минусовая. Не так холодно, как в Осло, но после тёплого салона такси – ощутимо. Курить, впервые за долгое-долгое время, совсем не хочется. Им открывает сонный и растрёпанный парень, лет двадцати, не больше, с голым торсом и ветвью татуировок на правой руке. Он смешно жмурится из-за только-только начавшего вставать солнца и переминается с ноги на ногу на холодном полу. Вокруг него вьётся шерстяной комок на низеньких лапках. Кажется, шпиц? — А ты, видимо, бойфренд моего младшенького? Улыбается мужчина-кореец-с-драконьими-глазами до этих невозможных, до дрожи пробирающих ямочек. И сжимает в руке пакет с купленными по пути мандаринами. Драхенфутта Намджуна для младшего брата. Возможно, все эти глупые новогодние ром-комы, что он смотрел, будучи подростком, не такие уж и глупые? Сокджин кутается в шарф, пряча замёрзшие уши под чужой идиотской шапкой и поправляет чёрный кожаный рюкзак на своём плече. Надеясь, что с давно остывшего рождественского ужина ещё хоть что-то осталось. Хотя бы вино.