***
Семь полнолуний назад. Темница под горой Тунлу.
— Мое дорогое Высочество, я умоляю вас, дышите правильно… Мэй Няньцин уже седьмые сутки не отходит от наскоро сымпровизированного ложа из простых отрезков бывших простыней и шкур диких зверей для наследного принца Уюн: бывший Владыка мучился от тупой разрывающей боли внизу живота, тихо скуля от бессилия и всепоглощающего стыда. Бай Усян полностью обнажен — одежда была безбожно разорвана в первые часы «цветения», пока старший советник ушел на рынок за продуктами. Седые волосы с редкими черными прядями взмокли от пота, неровными дугами разметавшись по накрытым шкурам, бледные колени плотно сжаты и обхвачены изнеможенными руками, из лона меж дрожащих бедер вязким ручейком льется телесный сок, распространяя по пещере терпкий аромат цветущей мэйхуа. — Няньцин… — в бреду Белое Бедствие зовет своего… друга. В такие моменты шрамы на бледном лице выделяются сильнее обычного, но внимание советника целиком сосредоточено на серых глазах, затуманенных пеленой агонии. Мэй Няньцину тоже тяжело. Омежачья сущность Цзюн У пробуждала в нем инстинкты альфы, которые он запер в самом дальнем углу сознания много лет назад. Только железная сила воли не позволила ему накинуться на принца, едва манящий запах достиг его носа. «Он почти две тысячи лет подавлял свою сущность. Неудивительно, что его так ломает. Не важно — бог ты, человек или демон — природа все равно возьмет свое» — так старшему советнику сказал Собиратель Цветов под кровавым дождем, когда Няньцин в ужасе пытался связаться с его Высочеством. — «Гэгэ тоже было тяжело в первое время.» «И как вы с этим справились?» «Так, как положено природой. Другого не дано». Ослабевшая рука отчаянно сжала чуть загорелое запястье. — А-Цин, — голос Цзюн У хрипел. — Пожалуйста… — Мое дорогое Высочество, — Няньцин чувствовал, как запах становится сильнее и как слабеет его выдержка, но упрямо продолжал обтирать хрупкое исхудавшее тело, периодически меняя плотные полотенца под бедрами. — Дышите, скоро станет легче. Кому он врал? Бай Усяню не станет лучше. Он будет метаться в сжигающей тело агонии животной похоти и выворачивающей все кости ломке до тех пор, пока семя истинного не заполнит его до краев, заставляя исполнить дрожащую омегу свое предназначение. Для обоих небожителей не было секретом, что они истинные. Еще со времен царства Уюн этот факт не позволял им расставаться на долгое время, максимум на несколько дней. За почти три тысячи лет Няньцин стал частью Его Высочества, как и Усян. Они оба негласно договорились не идти на поводу у природы, дабы не разгребать последствия. Но это было тогда. Духовная сила позволяла обоим сдерживать свои инстинкты, а сейчас Цзюн У корчился в муках, не способный противостоять слабой стороне природы омеги. А Няньцин был рядом с покинутым всеми ужасно одиноким бедствием, с закованными шеей, руками и ногами в кандалы, с узорами проклятой канги чуть выше ключиц. Старший советник обтирал бьющееся в лихорадке ставшее таким хрупким тело, глотая непрошенные слезы. У Хуа Чэнжу был Принц Сяньлэ. У Демона Черных вод был бывший Повелитель Ветров. Даже у восставшего Лазурного фонаря в ночи был уже заметно подросший сын, который стал его истинным, едва обратился в демона с помощью ритуала в день своего совершеннолетия. А у Белого Бедствия никого не было.До тех пор, пока к нему не вернулся жрец.
***
В тот вечер бывший Владыка позволил веками копившимся слезам дать выход в объятиях советника. Няньцин нежно проводил теплыми пальцами по стершейся коже на запястьях, целовал кровавые натертости на худых лодыжках и бледную шею, закованную в металлический ошейник. И после каждого движения просил прощения за то, что покинул свое дорогое Высочество. Бросил, когда тот очень сильно нуждался в нем. Все их недосказанности и непонимания остались в прошлом, следом за которым в их тихую жизнь пришла «весна».***
— Няньцин… — Усяна вновь скрутило судорогой, от резкого движения цепи издали тихий звон. — Я больше не могу терпеть эту пытку… — Мое дорогое Высочество… — договорить старший советник не успел — тонкая рука с оставшимися силами схватила жреца за рукав ханьфу и притянула к себе. Мэй Няньцин от неожиданности упал вперед, почувствовав на губах прохладную шершавость чужих. Юркий язык проникнул в его рот, углубляя поцелуй, наполняя все существо советника неизведанной доселе тяжестью. Няньцин даже не стал сопротивляться — сознание практически полностью утратило контроль над телом. И вот он уже жадно впивает тихие стоны, мгновенно перехватывая инициативу, руки резкими движениями срывают собственные дорогие одежды, обнажая раскалившуюся от страсти кожу. Бывший Владыка Небес давится воздухом, его глаза закатываются, а сам он выгибается струной — одним движением жрец раскрывает его, входя сразу на всю длину, даруя долгожданное чувство заполненности. Их танец страсти длится следующие три дня от восхода солнца и до заката луны, прерываясь на скудный перекус и кратковременное забытье. Лишь на одиннадцатый рассвет «весны» боль наконец-то отпустила принца Уюн, оставляя его в плену беспробудного сна. Мэй Няньцин, игнорируя слабость и дрожь в конечностях, с усилием воли начал наводить в темнице порядок — советник постирал шкуры и простыни, закинув в очаг те, что пришли в негодность. Нагрев немного воды и подготовив целебные травы, альфа принялся омывать бессознательное тело пары, с осторожностью обрабатывая синяки, ссадины, и натертости от кандалов. Закончив с процедурами, он покрыл толстым слоем заживляющей обезболивающей мази все еще кровоточащую метку на ключице, скрыв глубокую рану плотной повязкой и укрыл омегу одеялом. — Отдыхайте, мое дорогое Высочество, — бледного виска коснулись мягкие губы в целомудренном поцелуе. — Кошмары никогда более не побеспокоят вас…***
— Молодой господин, мы приехали, — повозка ощутимо подскочила на небольшой кочке, своей тряской разбудив задремавшего Усяня. — Монастырь цветущей сливы. — Уже? — омега слегка размял затекшую шею, щурясь от ударивших в приоткрывшиеся глаза лучиков закатного солнца. — Да, господин, — старик бойко спрыгнул с тележки, помогая Цзюнь У спуститься на подметенную дорожку. — Я вам помогу, ступайте… — Не стоит… — Белое Бедствие хотел было сам взять свою сумку, но его отвлек громкий крик. — Ой-ёй… — Господин! — слегка рассерженный Мэй Няньцин быстрым шагом направился к паре, едва не поднимая подолом простенького ханьфу клубы пыли. — Я же просил вас не покидать дом в мое отсутствие! «Господин?» — удивленно подумал возничий. Впервые на его веку альфа звал омегу «господином». Кое как скрыв удивление, он лихо опередил бывшее Бедствие, подхватив с телеги ношу, и развернулся в вежливом поклоне к другому альфе. — Няньцин, успокойся. Я всего лишь съездил в небольшую деревню за мелкой утварью для монастыря… — Это вы называете «мелкой»? — подбежавший советник недоверчиво покосился на весьма увесистую сумку в руках старика, приняв из рук возничего покупки. — Благодарю, что довезли моего господина в целости и сохранности. — Да ерунда, небожителей ради, не стоит, — отмахнулся мужчина. — Мне было по пути… — Вы еще и пешком идти собирались?! — медленно, но верно альфа терял контроль над своим недовольством, злясь на свою пару. — Поговорим дома, — отрезал омега и направился к монастырю, поблагодарив старика за услугу. — Возьмите в качестве платы, — удерживая на весу одной рукой поклажу, Няньцин протянул в другой несколько монет. — Если бы не вы, мой спутник… — Да что вы! — отрицательно замотал головой альфа. — Я не могу их принять. Считайте это пожертвованием в ваш храм, юный господин. Мэй Няньцин лишь страдальчески вздохнул и, поклонившись, пошел следом за своим омегой в их дом.