CoolCat

      Коротая один из зимних вечеров за книгой, Терцо никак не ожидал встретить в своей комнате пузатого румяного пришельца с крылышками, что сбивали побелку прямо ему в чашку с кофе.              Откуда бы в осквернённых стенах Духовенства взяться…как бишь его… Ангелочку?              — Может, мне помочь тебе выбраться отсюда, друг? Отправить тебя к своим? — Спросил Терцо, замечая, как нелестно реагирует на его слова упомянутый субъект.              Он чихает и начинает говорить глубоким мужским голосом, который однозначно точно, чёрт подери, не может принадлежать младенцу в тканевом подгузнике, прихваченном крупными блестящими булавками:              — Глупец, я Валентин. Святой Валентин, ты знаешь, — он яростно трясёт луком и стрелами, зажатыми в пухлых маленьких ладошках, — стрелы, сердечки, жвачка «Love is». День всех влюблённых. Но я здесь не для того, чтобы играть в сводника. Я здесь, чтобы справедливо наказать тебя.              — Это, прости, чем же я так грешен? — Терцо усмехнулся. — Ты, верно, не знаешь сущности моей профессии, мой дорогой Валентин. Для сатанинского понтифика грешить как карамельки грызть — с великим удовольствием и без задних мыслей. Так что будь я безгрешен, было бы странно.              — Ты не грешен, ты виноват. Принципиально разные понятия, — младенец трясёт смешными светлыми кудряшками и приземляется на угол рабочего стола Папы, — поэтому в моей власти наказать тебя за то, что ты не влюблён, и никогда даже не был. Это не просто вина, это клеймо для тех, кто отмечает день всех влюблённых. А ты, между прочим, отмечаешь, да ещё и с завидным размахом.              Это он, очевидно, про Луперкалии, что аббатство проводило уже больше десяти лет.       Терцо незаметно щипает себя за руку, предполагая, что он просто задремал за чтением, и всё это ему снится.              Мало ли что привидится после бутылки полусухого.              — Нет, ты не спишь.              Вот после его слов он начал сомневаться ещё сильнее. Если так подумать, то Святой Валентин в аббатстве, в канун четырнадцатого февраля, который читает его мысли — это… галлюцинация?              — И не галлюцинация.              Терцо хмурится и широким взмахом руки неласково сбивает покровителя всех влюблённых со стола.              И правда, не галлюцинация.              — Ну ты и гандон, конечно, сатанинский понтифик!..              Раздаётся сдавленно злостно откуда-то из-под стола, и Терцо ощущает странные метаморфозы в окружении — стол становится непомерно большим, грозно нависая над головой Терцо лакированной крышкой, будто фасадом высотного корпуса, кресло может теперь вместить три мужчины его телосложения, а казавшаяся ему маленькая комната становится словно в пять раз больше.              Он что, попал в страну чудес и не увидел на бутылке вина наклейку «Выпей меня»?              Терцо хочет ответить, что сам он гандон, этот мелкий надоедливый божок, но вместо своего голоса слышит мяуканье.              - Какого чёрта! — Восклицает он, но из горла снова вырывается только протяжное хриплое мяу.              Из-за стола показывается неестественно габаритный младенец и ухмыляется:              — Да, это мяукаешь ты. И да, пока ты не проведёшь ночь с той, что тебе и правда симпатична, быть тебе таким страшненьким ободранным котом. Ох и видел бы ты себя! — Святой ехидно ухмыляется. — Надеюсь, что твоя зазноба безумно любит животных. Даже таких, как ты. Не хворай!              И вылетает в открытое на проветривание длинное окно, оставляя Терцо в гневе мять лапами мягкую обивку кресла.              Триждеблядский омерзительный блядун!       Мяу! Мяу! Мяу!              Терцо успокаивает свой невесть откуда взявшийся внутренний голос, толкающий его на вакханалии вроде раздирания в пух и клочья ту симпатичную диванную подушечку. Берёт под контроль лапы, на которые грустно смотрит — действительно, какой-то он слегка ободранный — пушистая взъерошенная чёрная шерсть не покрывает кипенно-белую кожу лап и в целом открывает достаточно кожи.              Так, погодите-ка…              Немыслимо изгибается и заглядывает себе между задних лап.              У него голые яйца! И как, чёрт подери, этот мелкий урод теперь предлагает ему выйти из комнаты?! Коты не носят штанов!              Ладно. Терцо начинает путь по пяти стадиям принятия неизбежного.       Отрицание: «Это всё глупый сон!»       Гнев: «А, это уже было. Дальше!»       Торг: «Может, быть котом не так уж и плохо? Женщины любят котов…»       Депрессия: «Как быть без штанов? Без чудесных шëлковых, блестящих, обтягивающих штанов, что так ладно сидят!..»       Принятие: «Так и что там надо сделать, чтобы стать обратно человеком?»              Он вспоминает, что провести ночь с той, кто ему симпатична. Ну, право слово, в аббатстве сложно найти женщину (помимо Сестры Император), которая была бы ему не симпатична. Хотя, по правде говоря, есть одна, что цепляет его взгляд всё чаще и чаще и заставляет испытывать что-то большее, чем простую симпатию. Что-то вроде…Супер симпатии?       В маленьких кошачьих глаза предстаёт образ Евы. Не той, что библейская, а той, что вполне реальная Сестра Греха — небольшого роста, курносая, с пышной грудью и крепкими бёдрами. Огненно-рыжая, она часто забирает свою чёлку в смешные рожки по бокам головы.       Даа, Ева…              И тут Терцо подпрыгивает на месте, шокированный тем, что только что произошло. Тело само по себе начало дрожать, шерсть на спинке встала дыбом, а из горла вырвался громкий, отвратительный звук, который начал неистово щекотать носоглотку. Прислушавшись к себе, он понял, что позорно громко мурчит.              Он, сатанинский понтифик, человек, что получил Грэмми, мурчит! Нет, так не пойдёт, надо найти Еву.              После упоминания девушки, не осознавая природы возникновения своего мурчания, он затарахтел ещё сильнее.              Неловко спустившись с кресла, Терцо, мотнув башкой, побрёл из комнаты, благодаря Сатану за то, что никогда не оставляет дверь закрытой. Иначе пришлось бы совсем туго. Путь его лежал в женское крыло, значит, надо спуститься на три этажа ниже, но прежде… Он наведается к ещё одной не менее важной женщине в его жизни. И, если всё сложится хорошо, её кабинет будет пустовать.       К счастью, длины лап хватало для комфортного перемещения по лестнице, и Терцо трусцой посеменил по приятному на ощупь ковролину к узорчатой настежь раскрытой двери в конце коридора. Стараясь ступать как можно тише, даже для кота, Папа заходит в кабинет и не наблюдает Сестры Император.       Какое счастье.       Одним мощным прыжком оказывается на крупном столе из красного дерева, заваленным бумагами различной степени важности. Была одна сложная часть плана, которую, будучи в кошачьем теле, Терцо искренне не знал, как реализовать.        Неловко встал на манер суслика, но почти сразу же потерял равновесие, плюхнувшись на пухлую кошачью задницу, поэтому в отчаянии покружив немного по столу, решил воззвать к инстинктам и… мочевому пузырю. Пока происходил коннект, Терцо начал разрывать зубами удивительно твёрдую бумагу, придерживая листы лапами. Получалось славно — мелкие кусочки усеивали уже половину рабочего стола Император. Вот на эту кучу спустя некоторое время он уселся и выпустил скопившуюся за вечер жидкость.       Проще говоря, обоссал этой старой суке стол.       И был доволен собой как никогда.       И даже слегка благодарен этому мелкому засранцу за предоставление столь прекрасной возможности.       Потрусил длинными куцыми лапами на выход к лестницам, чтобы спуститься в женское крыло. Следуя на запах жжёной карамели, которой так чудно пахла Ева, он забрёл в крайнюю комнату крыла. Но любимую сладость перебил другой не менее приятный терпкий аромат — добротный киршвассер, или, иными словами, крепкое вино на вишнёвой косточке. Забравшись на узкий выступ камина, на котором стоял узорчатый медный кубок с напитком, Терцо понял, что хоть морда и пролезает, но язык всё равно не достаёт до жидкости, как бы он ни старался.              Что делают коты в таких случаях?.. Не пьют вино? Вздор!              Папа одной левой отправляет бокал в полёт, а потом с удовольствием начинает лакать крепкий напиток с гладкого чистого паркета. Женское крыло как никак.              И тут его бесцеремонно отрывают от лакомства, поднимая на руки.              — Ах ты маленький, тебе такое нельзя!              Привет, Ева! Чудесно выглядишь, моя дорогая! И что это ты имеешь ввиду под маленьким?..       Мяу! Мяу! Мяу!              А потом девушка начинает гладить его за ушком, и Терцо ощущает, как теряет связь с реальностью.              Оооо, до чего приятно! Почеши ещё чуть левее, нет, ещё чуть левее… Дааа, вот здесь! Чудно, просто чудно!              Потом присоединилась ещё одна пара ласкающих рук, и, если бы мог, Терцо вышел бы душой из тела от удовольствия. Он перебирается на новую громкость мурлыканья, когда запускает лапы в мягкий пышный бюст своей зазнобы.       Потом она что-то шепчет ему, убаюкивая, и он покорно засыпает, опьянённый ароматом карамели и нежностью девичьих рук.       На следующее утро он просыпается в своей кровати. Без лап и хвоста. Слышит, как где-то в коридорах орёт Сестра Император, что-то о котах и важных документах, улыбается и решает поспать ещё немного, пока нос хранит запах волос милой Евы.