Не нам постичь

Смерть - только слово, этим и страшна: Не нам постичь, как выглядит она.* Джон Драйден, «Орин-Зеб»

Виконта Друитта никогда не отвергала женщина. Она стала первой. Имя этой женщины — Элизабет Этель Корделия Миддлфорд. Никто не пользовался таким успехом у лондонских женихов, как она. Элизабет Миддлфорд принимала больше гостей, чем любая другая леди в том достопамятном году. Почти каждый лорд, барон, граф, чуть ли не любой знатный мужчина вступал в соревнование за ее благосклонность. Она ответила отказом им всем. У нее было превосходное образование и множество талантов. Она была лучшим фехтовальщиком среди ровесников и самой красивой девушкой в своем кругу. Она излучала элегантность и отличалась приветливым нравом. В один прекрасный день ее руки попросил герцог. Она отказала и ему. Маркиз Миддлфорд никогда не давил на свою дочь, его сын и жена тоже не вынуждали ее привечать поклонников, потому что понимали ее. Понимали, что Элизабет — не солнечный цветок, нежный, нуждающийся в постоянном уходе и поливе. Что она не легкомысленный ребенок с простенькими, поверхностными запросами. Не то дитя света, каким она когда-то была. Элизабет Миддлфорд. Самая молодая вдова в Лондоне. И она же — центр самого громкого скандала того года. Она сбежала с дворецким своего покойного мужа. Не оставив ни словечка родным, не взяв с собой вещей. Каждое платье и каждый кошелек остались в точности там, где были вчера. Эдвард Миддлфорд поднял всех на рассвете, взвыв и зарычав, как безумный. От его сестры не осталось и следа — только открытое окно с колеблющейся на ветру прозрачной шторой. Основным подозреваемым был Себастьян Михаэлис. Его сложно было забыть — хорошо сложенный, со скульптурно красивым лицом, черными, как уголь, волосами и белой, как бумага, кожей. Он был старше Элизабет как минимум лет на десять. — Будь он проклят! Пусть он в ад провалится, да поглубже! — причитал Эдвард. Паула была горничной Элизабет, ей хозяйка доверяла все свои секреты, все радости и печали. Под безжалостным допросом Миддлфордов, под давлением Скотланд-Ярда, под перекрестным вниманием бульварных газет, для которых она оказалась ключевым лицом этой темной истории, Паула наконец назвала имя: — Михаэлис. «Пожалуйста, сэр, вы должны понять. Госпожа… Она не знала таких несчастий прежде». Сиэль Фантомхайв лежал среди белых роз — в жизни он был таким же холодным, как в смерти. Гроб был гладкий, аккуратный, подогнанный по росту покойного. Фантомхайв был найден своей женой мертвым на следующий день после свадьбы. Трижды за свою короткую жизнь он побывал в этой церкви: когда женился, когда хоронили его тетю и когда умер он сам. Элизабет сильнее всего плакала в тот день, рыдала громче и дольше, чем слуги молодого графа, чем кто-либо из знавших его. Паула обвила руками свою одетую в траур хозяйку, но та оттолкнула ее, впервые в жизни. — Пожалуйста, леди Элизабет! Ну пожалуйста!.. — уговаривала она тогда. Элизабет ничего этого не было нужно. Она не обращала внимания на горничную, на гостей, даже на священника, пытающегося как-то ее отвлечь. Ее платье разлилось поверх роз, как кровь, когда она опустилась на это белое ложе, ее мокрая от слёз вуаль накрыла смягчившееся лицо мертвого. Она целовала его, прижимала губы к его губам, переплетала его руки со своими и стонала и всхлипывала так, будто она должна была собственное сердце вырвать из груди — да оно почти так и было. «Так долго не получалось ее успокоить. Наверное, только к полуночи мы вернулись домой… Не в ее дом, а покойного графа». Дворецкий семейства Фантомхайв в тот день не проливал слёз — по крайней мере, никто этого не видел. На похороны он прибыл так, будто сопровождал своего господина, как делал это множество раз. Ничего не переменилось ни в его голосе, ни в его одежде, ни в его походке. Элизабет Миддлфорд вернулась в Фантомхайв-мэнор, чтобы собрать свои вещи: книги, фотографии, одежду, мечи и множество других предметов, которые ей не суждено было когда-либо разделить с мужем. Она задержалась до полуночи. — Я приготовлю чай, леди Элизабет? Это были единственные слова, которые Паула услышала от Себастьяна той ночью. Ее госпожа хотела только его присутствия — горничная не должна была к ним присоединяться. Но она все-таки это сделала: прячась в тенях, она проследила их путь на веранду, где всё казалось синим под сумеречным небом. Они говорили слишком тихо, чтобы она могла что-то разобрать, но один звук она услышала хорошо — звонкий хлопок. Удар ладони госпожи по лицу Себастьяна Михаэлиса. А за ним еще один. И еще. И еще. «Мистер Михаэлис уехал на следующий день. Мой хозяин предложил ему работу здесь — он отказался. Другие слуги графа тоже решили к нам не переходить. Надеюсь, вы понимаете, в чём дело, сэр. Мы, слуги, привязываемся к хозяевам — думаю, если бы они согласились работать у нас, они бы чувствовали себя предателями». Вскоре после этого Элизабет увлеклась писательством. Ее коньком были стихи и рассказы. Они были не слишком хорошо написаны, по словам ее друзей. «Но это на самом деле были не рассказы, — говорила Паула виновато, — это были замаскированные послания». — Паула, что мне сказать ему сегодня? — спросила девушка в нерешительности. — Я не знаю — что хотите, миледи. — Птицы. Я напишу ему рассказ о птицах. «Жила-была молоденькая птичка. Она снесла много яиц. Потом некоторые разбились, но не все. К тому же она ждала своего супруга…» Свернув лист бумаги, она отдала его горничной — жестом, означающим, что он должен быть доставлен немедленно. Это был уже заведенный порядок — чудной, но Паула чувствовала, что должна поддерживать игру, потому что, кажется, ничто другое не радовало Элизабет так, как эта странная переписка. Сколько дней в месяце, столько стихотворений и рассказов написала Элизабет. Ответа она не получила ни разу. «Потом она начала видеться с ним… Я с ней тоже ходила. Ей… нам приходилось делать вид, что мы идем в гости к ее подругам». Стены Фантомхайв-мэнора покрывал мох. Казалось, что весь дом разлагается, что его что-то разъедает изнутри. Поместье было пустым, холодным и мрачным, оно больше походило на дом, в котором живут привидения, чем на недавно покинутое жилище. Но Элизабет Миддлфорд объявилась там так, как будто ничего не изменилось. Себастьян подавал чай, как если бы Сиэль Фантомхайв сидел рядом. — Тебе понравился мой рассказ? — спрашивала Элизабет. — Да, и очень. — Я напишу еще один, — отвечала она, холодно и резко. Этот один и тот же разговор повторялся несколько недель, изредка тема сменялась — на состояние поместья или погоду. Иногда Пауле случалось уловить мелкие оскорбления, сказанные вполголоса. Но большую часть времени они просто сидели и молчали. Однажды госпожа сказала: — Сядь рядом, Себастьян. Поначалу они держались натянуто. За чаем он садился рядом с ней, примерно на расстоянии фута. Когда прошел месяц, он сидел в нескольких дюймах от нее. В конце следующего месяца между их стульями почти не оставалось расстояния. Однажды Паула увидела, что пальцы госпожи оказались между его перчаток. Она не сказала ничего. «Раньше госпожа была такой веселой. Знаете, смерть господина Сиэля ее действительно подкосила. Может, поэтому она писала эти письма мистеру Михаэлису. Но потом… потом она перестала это делать, перестала их писать». — Паула, как ты думаешь, ему больше нравятся женщины в красном или в белом? — Элизабет улыбнулась, покружившись по комнате в свадебном платье, небрежно откинутая вуаль болталась позади. Паула нервно хихикнула: — Миледи, может, вы переоденетесь во что-нибудь более подходящее к случаю? Элизабет фыркнула: — Ты такая скучная, Паула. Разве не может и вдова немного повеселиться? — Миледи, пожалуйста, вы не должны… — И с каких это пор я не могу делать то или се? Я могу делать всё, что захочу! А теперь отвечай на вопрос. — Я… Я думаю, ему нравятся женщины в черном. — Ну тогда я надену белое. Элизабет, цветок, начинающий распускаться, — красивой она была всегда, но в то время, как запомнилось Пауле, хозяйка выглядела просто восхитительно. Высокая, с гордой осанкой, с золотом сияющими локонами и сочными губами. Неудивительно, что столько женихов зачастили в поместье ее отца. Элизабет отказалась снова выходить замуж. — Неужели вам не хочется детей, миледи? — спрашивала Паула. — У Эдварда их будет достаточно — за меня и за себя. Нет, я лучше останусь как есть. А потом Элизабет Миддлфорд исчезла. Первым местом, куда Паула пошла, пытаясь что-то разузнать, стал Фантомхайв-мэнор. И там она не нашла ничего, кроме битого фарфора, покрывшегося пятнами мрамора и разросшейся травы. «Мне больше нечего сказать… Мне… Мне очень жаль, очень. Что? Ах, да. Да, сейчас же, милорд. Я… Я уйду». Молодая женщина отложила бумагу и тоскливо уставилась на шумящий за окном дождь, по ее лицу ползли чуть заметные тени стекающих по стеклу капель. Дождь был таким сильным, падал такими частыми струями, что она едва могла различить за ним деревья. — Ваш чай, миледи. — Жасминовый? — Само собой. Элизабет взяла чашечку и подула на пар. Дворецкий с поклоном поставил чайник на стол и занял свое обычное место рядом с ней. Сделав маленький глоток, она подумала о том, как бы это было — промокнуть под дождем. Смывающим всё, «смывающим наши грехи». — Себастьян, они уволили Паулу. — Я знаю. — Это моя вина. — Вы бы хотели вернуться? — Я не могу. Не сейчас… Сколько еще мы должны будем оставаться здесь? — Пока ливень не прекратится… Если, разумеется, вы не позволите мне преследовать его в одиночку. — Тогда мы остаемся. — Ваша горничная следит за нами, — шепнул он, бросив взгляд вниз. Девушка сжала и разжала кулаки, пытаясь укрыться за полями шляпы: — Я знаю. — Что вы желали сказать, леди Элизабет? — Я видела, что там произошло. У него не вырвалось ни звука. Кажется, он даже не дышал. — Себастьян, это был Гробовщик. Ее сердце тяжело колотилось. Бух. Бух. Бух. — Да. Кровь застучала в ушах. Пульсирующе. Ритмично. — Его глаз. Твоя рука. — Чайная чашка подрагивала в ее ладонях. — Что ты такое? Бух. Бух. Бух. Бух. Бух. — Чёрт, дождь! — воскликнула она и тут же прикрыла рот, в смущении пытаясь отменить сказанное. — Не понимаю, почему вы должны стыдиться ругательств, миледи, — насмешливо сказал Себастьян, потянув покрывала назад, — думаю, в данный момент есть и более важные причины для беспокойства. Звук падающих капель сверлом ввинчивался в уши. Свист косы смерти… И ни одной капли крови. Элизабет потянула за шнурок ночной рубашки. — Мне теперь надо ненавидеть тебя, Себастьян? — Всеми фибрами своего существа. Она наблюдала, как распускается шнурок, как ворот рубашки соскальзывает с плеча — обнаженная кожа, мягкая, покрытая только ниспадающими золотыми прядями. — Не задергивай шторы. Оставь. — Демон. Тени наплывали и бледнели, над кроватью и на полу, мешались с клубком скомканных одеял и подушек в смятых наволочках. Дождь бешено стучал под отдаленный гул грома, вспышки молнии то и дело прорезали сумрак комнаты. Горячее дыхание и неистовые поцелуи. Элизабет уткнулась головой в грудь Себастьяна, вцепилась в его плечи. — Не говори ни слова, Себастьян. Ты пахнешь как он, — прошептала она, — ну конечно же. Ты пахнешь так, как хотелось бы ему. Она провела раскрытыми губами по его шее, пробежала пальцами по его телу. — …Так что не говори ничего и притворись. — …Позволь мне называть тебя Сиэль. В темноте ей можно было притворяться. Был поздний вечер, и ее муж был дома. — Сиэль, негодяй. Сиэль, я тебя люблю. Он глядел на нее с той стороны окна. Чёрная птица на ветке. Элизабет ничего не говорила, просто смотрела на него из постели. — Зачем вы посылаете мне эти ужасные образцы прозы? Она спокойно ответила: — Так ты понял мое сообщение? — К сожалению, да. Угрозы смертью бессильны против меня. Она подтянула покрывала выше к груди. — Я не могу вернуть его, — сказал он жестко, его глаза зловеще вспыхнули красным. — Я думала, у вас договор. Он ничего не ответил. Ее ответный взгляд стоил его собственного. — Он должен выполнить свою часть, — сказала она. — Себастьян — если тебя всё еще можно звать этим именем, — я знаю, ты попытаешься этого добиться. Ты всегда был принципиальным. Он отвел глаза. — Если жнец украл его душу, будет естественно для слуги семейства Фантомхайв вернуть ее обратно. — А еще я могу просто убить вас сейчас, миледи. У меня больше нет обязательства не делать этого. Она вздрогнула: — Нет. Я хочу помочь тебе, хочу помочь его вернуть. — И почему я должен участвовать в этом развлечении? — Потому что я отдам тебе свою душу. Взамен. Теперь была его очередь. Элизабет закрыла глаза, стараясь не думать ни о чём, кроме шума дождя. Вспышка молнии осветила комнату. Себастьян зарылся носом в ее волосы. Обвил ее руками, притянул к груди. Они сидели на середине кровати, среди нагромождения неприбранных покрывал. Неподвижно. — В тебе его кровь, — тихо пробормотал он, — и иногда мне почти кажется, будто в тебе часть его души. Она кожей чувствовала гул грома. Казалось, Себастьян тоже дрожит. — Позволь мне притвориться, дитя. Позволь мне притвориться, что ты — его душа. Элизабет позволила ему положить голову ей на плечо, на изгиб шеи. — Я умираю от голода, — проворчал он, — я так долго голодал, так долго… — Почему ты всё еще здесь, Себастьян? Элизабет ходила кругами по безжизненной комнате, не отрывая глаз от мужчины перед ней. Он не говорил ничего. — Мне пришлось выбраться потихоньку сегодня. Завтра я приду снова, с Паулой. Он молчал. — Я… Я по-прежнему предлагаю тебе свою душу. Ты можешь получить нас обоих — и меня, и… и Сиэля. Наконец он заговорил — зарычал: — Такая душа, как ваша, непременно вызовет у меня несварение. — Я что, недостаточно испорченная? — Куда вам. — Неважно, завтра мы придем все равно. И послезавтра. И послепослезавтра. Если ты откажешься помочь мне, Себастьян, я буду преследовать тебя столько, сколько потребуется. Я буду личным демоном демона. — Вы не сможете пережить меня. — Думаю, я уже пережила. Он сжал кулаки, раздраженно втянув в себя воздух. Стукнул костяшками по зеленеющей стене, оставляя на ней полоску серого ожога. — Ты ведь даже не пытался, да, демон? — Она решилась сделать шаг вперед. — Ты что, боишься? Ты боишься смерти? Один шаг. Она потянула его за перчатку. Дворецкий стоял как каменное изваяние. — Или, может, ты слишком привязан к моему мужу? На нее полыхнуло адским пламенем — она действительно почувствовала, как этот взгляд жжет ее. И она поняла, что наконец задела правильную струну. — Ничего подобного, уверяю вас. Она дернула сильнее, стаскивая перчатку за кончики пальцев. Вытравленная на коже метка так и бросилась в глаза — Элизабет с трудом отделалась от побуждения оторвать эту руку вообще. — Договор еще действителен. Я не очень разбираюсь в том, как устроены существа вроде тебя, но, подозреваю, пока это остается так, ты вряд ли сможешь заключить другой. Жар был невыносимым. — Может, ты хочешь умереть с голоду, Себастьян? Элизабет, приоткрыв рот от напряжения, пыталась собрать волосы и поднять их вверх. Молнии мешали смотреть, удары грома попадали в унисон с ударами сердца. — Я всегда гордилась своей красотой, — прошептала она. — Я знаю. Себастьян держал наготове большие ножницы, их лезвия поблескивали в свете свечей. Он вложил инструмент ей в руку — мягко, но крепко согнув ее пальцы вокруг рукоятки и продев большой палец в кольцо. — Я говорила, что хочу быть «милой» для него, всегда. — Милое было вашим коньком, миледи. Прелестные золотые прядки вились и струились в ее руке. Локоны, которые причесывала ее мать, локоны, которые она сама когда-то так любила, а подружки иногда брали каждая по пригоршне и сооружали разные прически. Обычные игры маленьких девочек — заплетание кос, завивание кудряшек, причесывание. А Сиэль вдыхал их запах и целовал по очереди каждый блестящий завиток. Лезвия ножниц раздвинулись. Она нажала на металлические рукоятки. Желтые комки посыпались к ее ногам, срезанные прядки щекотали ступни и устилали пол растрепанным блестящим золотом. — А в чём заключается ваш план, леди Элизабет? — Мне нужно сбежать. Нам надо как-то уехать. Он шагнул на подоконник ее комнаты, фалды фрака вздернулись на ветру ласточкиным хвостом. — Так бегите. Элизабет молчала, скрытый смысл этих слов от нее не ускользнул. Себастьян усмехнулся, холодно и зло, и продолжал: — Мы можем сделать так, чтобы это выглядело как тайный роман, миледи. Вы любили моего юного господина так сильно, что просто не могли выносить разлуку, а я был ближе всех к нему. Вы могли увидеть эту связь. Покрытые потом руки спрессовали ткань в тряпичный мячик. На кону было слишком много — даже доброе имя ее семьи. — А я всего лишь одинокий дворецкий. Ни семьи, ни жены. Ах, моя жизнь вращалась вокруг этого мальчика! А вы, миледи, были так близки к нему… — Мы будем делать это постепенно, — вынесла она решение, — чтобы Паула поверила. «Чаепития» будут продолжаться дальше, каждый день. А ты, Себастьян, теперь будешь сидеть рядом со мной. — Как я выгляжу? — она ухмыльнулась ему, зеленые глаза в полумраке казались дикими, волосы, едва достающие до мочек ушей, были растрепаны. Ножницы упали на пол. — Привлекательно. Она обхватила руками грудь, прижала ладонями выпуклости. — Раздобудь марлю. — Почему вы так его любите? Он сидел на воротах поместья Миддлфорд, пристально глядя на нее, выражение его лица трудно было определить. Ее колотило, полупрозрачную ночную рубашку трепал вечерний ветерок, лунный свет едва освещал их фигуры. — Я всегда его любила. — Так почему? — А что, демоны не любят? — Дитя, я старше, чем ты можешь вообразить. Нет ни одного чувства, которому бы я ни разу не дал волю, и я могу сказать точно, что не существует никакой любви. Вот вожделение — это я подтверждаю. — Я могу подтвердить, что я люблю. — Привязанность, возможно. Теплота. Игра воображения. Но почему любовь? И почему, начнем с этого, чувствовать всё это к тому, кто проклят? — Потому что… он родной. Он любимый. Я видела, как он плачет, видела, как смеется. — Это ничего не объясняет. — Неважно. Хватит меня донимать, Себастьян! Ты согласился использовать меня — я буду притворяться твоей любовницей, и жнецы тебя не тронут. А теперь вперед. Завтра они узнают о нашем романе. Он вытянул руки вперед и вытащил ее из окна. Она закрыла глаза, когда они летели вниз. Фрак дворецкого был таким же мягким, как ей запомнилось с детства, и на какое-то мгновение всё стало так же, как если бы ей было всё еще четырнадцать и ее везли на пикник. Как если бы она могла снова улыбаться ему, как если бы Сиэль Фантомхайв был жив, а Себастьян Михаэлис был просто его дворецким. Они приземлились на ноги. — Не люблю притворяться. Опустившись на одно колено, Себастьян взял ее руку в свою: — Леди Элизабет, это не история Фауста. Мне не нужна ваша душа, и вам не придется отказываться от веры. Это деловое предприятие — какие бывают между людьми. Желаете ли вы заключить сделку со мной? — Да, я согласна. В зеркале отражались светлые глаза. Элизабет прикоснулась к груди, теперь стянутой марлевой повязкой. Тронула кончиками пальцев галстук-бабочку, пригладила воротничок и провела руками вдоль кромок жакета. Квадратные плечи были неудобно широкими. Андрогинное лицо белокурого Адониса смотрело на нее из зеркала. Голове и шее было непривычно легко. — В брюках довольно-таки удобно, — заметила Элизабет. — Вы готовы отправляться, миледи? Отвернувшись от зеркала, Элизабет смерила демона холодным взглядом: — Мой псевдоним… моё имя — Этельвин Эдвард Марчинер. — Непростое имя, леди Элизабет. Он надел на нее цилиндр. Она взяла трость, стараясь вышагивать по-мужски. — Пойдем, Себастьян. — Да, милорд. — Этельвин… — пробормотала она, ее губы почти прикасались к губам юноши. — Я… я люблю тебя. — И я тебя, дорогая. Порхающие поцелуи, пальцы, пробегающие по темным волосам. Девушка откинулась на кушетку, напудренные щеки раскраснелись, алые губы были готовы к большему. Тонкие руки обвились вокруг шеи любовника. — Забери меня отсюда. Он прижал палец к ее губам. Длинные ресницы опустились и поднялись, на лице появилась грустная улыбка: — Это невозможно, дорогая, невозможно. — Тогда возьми меня здесь! Она прижала его к стене, ее пальцы скользили по узлу галстука. Юноша отстранил ее: — Не сейчас, Нинниан. — Он был над ней, его ярко-зеленые глаза смотрели на нее сверху вниз. — Тебе пора работать, потом, милая моя. — Любимый, но я ненавижу эту работу! Ненавижу мертвяков! Ненавижу этого типа! — плаксиво сказала она. Он нежно коснулся губами ее губ, прежде чем сказать: — Этот гробовщик… Как там его зовут? Я уверен, он высоко тебя ценит. — Не знаю я, как его зовут. Ценит? Ему просто нужен кто-то на грязную работу — он сваливает куда-то каждый день, кто знает зачем. Еще поцелуи. — Это самое лучшее в твоей жизни, милая. — Нет, самое лучшее в моей жизни — это ты. И она забылась в его объятьях. — Должен признать, миледи, вы действительно непреклонны. Элизабет улыбнулась. Себастьян легкими движениями стирал помаду с ее губ. Потом он расстегнул ее рубашку и начал разматывать марлю. Пробормотав вдобавок: — Неподобающе… — Ты же не жалеешь о наших ночных развлечениях? — Намек понят, миледи. Она вздохнула. Вкус духов Нинниан еще держался на языке. — Во мне бездна обаяния. Сколько времени понадобилось, чтобы она влюбилась по уши? — Неделя, не меньше. — Лорд Марчинер, прекрасный принц… Глаза девушки помрачнели, плечи опустились. — Я виновата перед ней, Себастьян. Играю чужими чувствами для достижения своих целей. Я просто чудовище. «Сиэль, я была для тебя тем же, что она для меня?» — Я убежден, хуже, чем я, вы быть не можете. Дворецкий задержался рядом с ней. Прикрыв глаза, Элизабет взяла его за руку: — Мне страшно, Себастьян. Мы наконец нашли его, и что теперь? Ты говоришь, она на него работает — он даже новую мастерскую открыл, как будто вообще ничего не случилось. — Пусть она приведет тебя к нему. Разве не в этом был смысл обольщения? — Красные глаза тускло светились. — Не говорите мне, что боитесь, миледи. Я не согласен голодать. Нинниан Парфэн была сиротой. Она воспитывалась в церковном приюте и провела немалую часть своей жизни за довольно-таки отвратительными занятиями. Зато ей посчастливилось иметь миловидное лицо, кожу цвета слоновой кости и темные кудри. На ее везение, она получила возможность разделаться с прежними мерзостями и с запахом грязных мужчин, когда в городе появился гробовщик. Казалось, он построил мастерскую за одну ночь и, на ее везение, принял Нинниан на работу. Гробовщик был странным человеком: он обходился без собственного имени, смеялся в неподходящие моменты, его волосы были слишком длинными и седыми для того, кто выглядел так молодо. Вообще-то за его челкой мало что было видно. А когда появился Этельвин Марчинер, земная жизнь Нинниан, казалось, переменилась окончательно. Он сразу положил на нее глаз, этот странный мужчина с неестественно нежным голосом. Но он был более чем красив (и довольно богат). Насколько Нинниан могла видеть, Этельвин был единственным, что в ее жизни было хорошего. И, насколько могла видеть Элизабет Миддлфорд, Нинниан Парфэн была помощницей Гробовщика, его личным декоратором — и единственным человеком, кому был известен путь в его логово. А как пролагать путь к знаниям женщины, если не через ее сердце? — Вы сожалеете, молодой господин? — Нет. — Тогда, милорд… Голоса были тихими и нервными. Она, дрожа, рискнула войти в сад — жена одного из говоривших. Сиэль Фантомхайв сидел на каменном сиденье, разноцветные глаза сияли в темноте, фигура с горящими огнем щелями вместо глаз склонилась над ним в поклоне. — Сиэль… — пискнула Элизабет, она так заледенела, что не могла и шагу ступить. Чья-то рука мягко опустилась ей на плечо. Вздрогнув от ужаса, она вскинула голову — и увидела длинные белые волосы и черное одеяние. — Я думала, ты не веришь в любовь. — Я и не верю, но вы-то точно верите, миледи. И она, надо полагать, тоже. — Она отведет нас туда завтра, — Элизабет погладила спящую Нинниан Парфэн по щеке, не глядя на дворецкого, снимающего с нее ботинки. — Она вас любит, — отозвался Себастьян. — Хотелось бы знать… когда вы собираетесь сказать ей, кто вы на самом деле? — Я не собираюсь. — Ложь у людей в крови, — вздохнул он, — на нее способны даже вы, такая чистая. — Себастьян, он когда-нибудь значил что-то для тебя? Он продолжал протирать столик, не обращая внимания на ее вопрос. А потом задул свечи. — Я эгоистка, — сказала она. — Теперь я это знаю. Я только отчасти делаю это из-за любви. Я хочу спасти его потому, что я хочу, чтобы мы вернулись, вернулись в мир милых праздников и смеха. Он задул последнюю свечу. — Отвечай, — потребовала она. Длинные белые волосы и черное одеяние. Длинные ногти чуть коснулись ее локонов. Пересеченное шрамом лицо склонилось над ней, в глазах была улыбка, прекрасная, печальная. Когда Нинниан Парфэн умирала, она смотрела в лицо ангелу. Ее жалкое существование наконец подошло к концу, но ее любовь была перед ней — Нинниан упала прямо в разбитые руки Этельвина Марчинера, красивое лицо которого было искажено скорбью и слезами. Она улыбалась ему, когда испустила последний вздох. Ее тускнеющие глаза говорили: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя!» Боль была ничто, смертная мука значила мало — когда эта большая коса опустилась, она очутилась перед своим любовником, закрывая его тело своим. Растерзанная, разрезанная, в луже крови, не перестающей литься. «Мамочка, не бросай меня!» — звал голубоватый свет. «Эй… — Шлюха!» «Я — Гробовщик», — смеялся он. Катились слезы, вздувались и лопались кровавые пузыри. Оживающие картинки — она никогда не верила в оживающие картинки. «Я лорд Марчинер». Слезы и дыхание ее любовника. Она надеялась, что впереди был рай — там, где светились эти золотые волосы. Себастьян Михаэлис наливал ей чай. «Я…» Он бил и бил. Как же он бесился, этот клиент. «Люблю…» Это было лучшее в ее жизни. И больше Нинниан Парфэн ничего не сказала. Гробовщик стоял над ней, от окровавленной косы еще раскручивалась кинопленка этой женщины. Стоял неподвижно, как изваяние, печально глядя вниз. — Я предупреждал, — сказал он, — больше некому помешать тебе. Я могу спасти тебя. — Убив меня? — прохрипела она, прижимая голову мертвой к груди. — Ты хотела бой — ты его получила. Он улыбнулся той же мягкой улыбкой. Слезы не прекращали литься из глаз Элизабет. В отчаянии она закричала. Она закричала, когда он поднял свое оружие — гигантское лезвие — и сделал выпад. Они едва успели обернуться. Демон замешкался, он едва успел дотянуться до него рукой, когда оно, почти разрезав пополам его самого, ударило человека, сидящего перед ним. Сиэля дернуло в судороге и крутануло — он видел, как его жизнь уходит, утекает из него. Он чувствовал, как уменьшается, сходит на нет. А Элизабет видела, как его душа улетела под мантию смерти. — Себастьян! Себастьян! Себ… — Я здесь, миледи, я здесь! Их окружало малиновое свечение адского огня. Она вцепилась в Себастьяна: — Где ты был? — Замешкался. Слишком. — Я смотрю, графа тебе было мало, дворецкий, — ровным голосом сказал Гробовщик, направляя косу на демона. Себастьян блокировал удар рукой, медленно отстраняя Элизабет назад. — Где мой господин? — В безопасности. Схватка началась. И Элизабет изо всех сил старалась смотреть, старалась перестать дрожать в залитой кровью одежде. Себастьян увертывался и кувыркался, отражал удары и нападал. Элизабет быстро поняла, что он действительно слишком мешкает теперь, он постоянно чуть-чуть отставал от противника. Всегда ли он был таким медлительным? Его ножи летели, не причиняя вреда; он же едва успевал уклониться от лезвия. И вскоре оно уже изрезало его вдоль и поперек. — Отвечай, — потребовала она. — Он когда-нибудь значил что-то для тебя? — Да. Элизабет бежала вперед, не обращая внимания на встречный ветер и летящий мусор. Она любила Сиэля Фантомхайва — и она опаздывала к нему, всегда. Она была ребенком, когда он вернулся мужчиной. У нее не хватило отваги вытащить его из тьмы. Не хватило отваги разузнать, почему всё вышло именно так. Не хватило скорости, чтобы сразиться за него в тот день. — Я думала, ты не веришь в любовь. Гробовщик перевел дыхание и крикнул, готовый опустить свое оружие последний раз. — Демон, я отправлю тебя обратно в ад! Ложь действительно у людей в крови. Элизабет ненавидела Себастьяна Михаэлиса всеми фибрами своего существа. И она лгала. Она всё это время лгала. Споткнувшись обо что-то, она упала, успев вытянуть руки вперед. Она видела его со стаканом лимонада, видела, как он наливает чай, она видела, как он гладит простыни, как он ухмыляется, его пристальный взгляд, его улыбку, она видела его рядом с хозяином. Она не успела спасти Сиэля Фантомхайва. И она не будет мешкать с Себастьяном Михаэлисом. Пленки записей вырвались наружу, как взрывная волна, запутывая ее в себе. Демон охнул и захлебнулся кровью, и пошатнулся, и упал. «Сиэль, Сиэль Фантомхайв». — Голубой свет плясал вокруг них, красное неистово забрызгивало лица. — «Что ж, молодой господин». «Сегодня ты со всем справился хорошо», — сказал мальчик. «Моё имя — Этельвин Эдвард Марчинер». «Отвечай». — «Да». «Сиэль, негодяй», — сказала она. «Твое имя — Себастьян». Они раскручивались слишком быстро, пролетали мимо него и сквозь него. Они мчались наружу и лились. Лились. Лились. «Но, похоже, ты только делаешь графа несчастным». «Себастьянчик!» «Nequeo!» — кричал генерал. «J’taime», — пробормотала она. «А… аригато», — выдохнул он, умирая. «Это Нинниан». «Bu yao», — сказал он мягко.** «Ты боишься смерти?» — спросила она. Алое. Красные тени. Мадам Ред выступила из тьмы. Кровь то вытекала медленно, то вырывалась бурно. — Себастьян! — она поймала его, едва прервав падение демона. Он задыхался и захлебывался кровью в ее руках, кровь пачкала ее кожу и впитывалась в их одежду. Элизабет дергала его, тянула за волосы, хлопала по лицу. — Себастьян. Он кашлял, алое распространялось всё шире по черно-белому. Элизабет не отпускала его. Не могла отпустить. — Я здесь. Я здесь… Радужки с щелевидными зрачками неподвижно смотрели куда-то вверх, огонь отступал и разгорался. И Элизабет наконец увидела их возраст. — Я здесь, — прошептала она. Он был жалким, старым, усталым. В этих тускнеющих глазах она видела… видела существо, томящееся по тому, что не могло получить, древнее, долго гонимое злобой и скорбью, голодную бессмысленную тварь. По земле, залитой кровью Себастьяна, ступал, приближаясь, Гробовщик. Он не видел смысла в сохранении поместья. Мальчика не было. Тепло. — Я здесь, — бормотала она, — я здесь. «Себастьян, заткнись», — приказал мальчик, хмурясь. — Ты должен встать, Себастьян. «Дай мне дожить до свадьбы. Это она заслужила». — Лежать здесь… совсем не мило, ты не думаешь? Всё это — Сиэль Фантомхайв. Запах чая и цветов, фигуры на шахматной доске, шелковые простыни. Он был везде. И на какой-то момент демон как будто бы почувствовал болезненное подергивание в этой древней жалкой пародии на сердце. — Я не плачу… Я теперь сильная… Я теперь вообще не плачу… плакать уже не мило. «Себастьян, оставайся со мной, пока я не усну», — приказал он тихо. Было тепло. — Я не боюсь смерти, мрачный жнец! Она страшилась того, чего не знала. А он — того, что знал слишком хорошо. Алые капли бежали по рукоятке отведенной косы, затекая в глазницы черепа. Сама же Смерть смотрела сверху вниз всё тем же мягким взглядом. — У меня было время привыкнуть к смерти, — сказал он устало. — Я многое видел — демоны, лорды, всё одно и то же. Она заслонила демона собой, отвечая Гробовщику взглядом таким дерзким и полным жизни, что он растерялся. — Такая чистая цель — редкость. В его изжелта-зеленых, золотистых глазах она видела многослойные кольца, как на срезе старого дерева, — всё то же сожаление и столетия злобы и скорби. — Вы, бессмертные… вы все такие дети. Он ничего не ответил, изорванный плащ упал на землю. — Граф со мной — я не могу допустить того, на что он обречен. — Я знаю. — Тогда попрощаюсь с тобой — надеюсь, ты знаешь, насколько бессмысленно было ваше предприятие. — Всё та же печальная улыбка. Девушка шумно вдохнула. Ее трясло, жадеитовые глаза блестели. — Я его верну, — заявила она. Гробовщик отвернулся. — Я смерть поборю ради него! Слышишь, мрачный жнец? Я сделаю, что говорю! Уже так давно Гробовщика не нагоняла жизнь. Жизнь, бьющая через край, пуля, выпущенная в сторону смерти. — Я слышу. Она срезала свои волосы, локоны падали и падали. Такого он от нее никогда не ожидал. Она полна неожиданностей, подумал он. — Себастьян, я люблю тебя. К демону возвращалось зрение, перед ним была она, леди Элизабет, с растрепанными короткими волосами и мокрыми глазами. — Этельвин… — невнятно сказал он. Мир был массой крутящегося разноцветья и боли. Она погладила его по лицу, схватив его за руку и поднеся ее к собственной перемазанной кровью щеке. — Я. — Гробовщик? — Он ушел. Он чувствовал себя опустошенным. Не осталось ничего — возможно, на какой-то момент, но эта девочка убедила его, что нужно надеяться. Это не значило ничего — Сиэль Фантомхайв был потерян. — Ты его любил? — «Молодой господин». — Я не вожделел его. — Видеть, как он улыбается, было достаточно? — спросила она срывающимся голосом. — Было смешно поддразнивать его? Было… было тебе спокойно… когда ты видел, как он спит? Его голоса было достаточно? — Я… — Себастьян, тебе было… было достаточно… заваривать для него чай? Было? Было больно думать, больно шевелиться, больно лгать. — Да. Нинниан Парфэн была так же прекрасна в смерти, как в жизни. Этельвин запечатлел последний поцелуй на ее окровавленных губах. Вернувшись к Себастьяну, Элизабет опустилась рядом с ним на корточки. Перекинула его руку через свое плечо и подтолкнула его вверх. Красные сгустки шлепались на землю при каждом его движении. — Дай мне умереть, — невнятно сказал он. Она помотала головой, грязные локоны дрожали на ветру: — Мы можем попробовать еще раз. — Наивно. — Я тоже боюсь. Боюсь того, что будет дальше. Она сделала шаг, заставляя его идти за собой. С трудом переводя дыхание, он заковылял вперед. — Мы пробьемся, я знаю… А когда мы его найдем… Ее губы изогнулись в слабой улыбке. Уголки его рта дрогнули — достаточно, чтобы это тоже можно было засчитать за попытку улыбнуться. Что бы ни лежало впереди, что бы ни лежало позади, это не было важно. Не сейчас. И они пошли дальше. ______________________________________________ * Перевод стихов — hanna_summary. ** Не могу (лат.) — Люблю тебя (фр.) — Спасибо (яп.) — ... — Не надо (кит.)