Наваждение

Наваждение томно прикрывает колдовские льдисто-голубые глаза, а потом вдруг распахивает, и в их глубине всполохом пламени мелькает что-то хитрое, демоническое. Наваждение не поет – тянет прикосновением шелка по обнаженной бесконечно чувствительной коже: −И если я живу на свете, то лишь из-за одной мечты… Наваждения хочется касаться. Везде. Зарываться пальцами в легкие пепельные пряди, похожие на перья красивой и гордой хищной птицы. Вести языком по вздрагивающему от напряжения идеальному прессу. Скользить легкой, почти неощутимой цепочкой поцелуев по доверчиво подставленной горячей шее. Шея горячая, а губы еще горячее, раскаленные, как сама бездна. Впрочем, нет, ему слишком хочется поиграть. Гилтиас шаловливо сверкает золотыми глазами и впивается острыми даже в эльфийском облике зубами в подставленное горло. Любуется, как на бледной коже алой розой расцветает его метка, и довольно щурится. Ботар-эль только коротко выдыхает, сжимает в пальцах простыню, но, верный слову, не делает попыток схватить, притянуть к себе, ускорить. −Так что там с мечтой? – шепчет Гилтиас, добавляя к одному алому бутону еще несколько – целое ожерелье на ключицах. −Ты – моя мечта. – глаза у Ботар-эля темнеют, зрачок совершенно поглощает ледяную голубизну. О, Гилтиас прекрасно знает, что именно такого цвета небо там – в безумной вышине. И добраться до него под силу только драконам. Им ведь не страшен ледяной поток. И ледяной ветер тоже не страшен. Гилтиас смеется, извивается, притирается всем раскаленным по-змеиному гибким телом. Чувствует, как скользит по спине, вдоль позвоночника, полоса золотой чешуи. Отзываясь на его возбуждение, слегка зудят лопатки – там, где в драконьем облике начинаются крылья. Гилтиасу временами хочется выпустить их, укрыться от всего мира, создать свой собственный светлый мир – где только он и Ботар-эль. Ботар-эль, словно чувствуя, кладет руки на гибкую изящную спину, широко, с нажимом растирает, и Гилтиаса словно молнией прошибает от шеи до копчика – до скрытого в ином облике, но все равно ощутимого хвоста. Стон выходит громким и звонким, как перелив струн на диковинном инструменте. Гилтиас прихватывает губами острый нежный кончик уха, скользит ниже, коротко прикусывает мочку, стукаясь зубами о простую сережку. Пробует на вкус кожу за ухом, где родной запах становится сильнее. От Ботар-эля пахнет лавандой. Гилтиас только в Энии узнал, что это такое. Хочется растянуть этот момент навечно, вплавить его куда-нибудь в янтарь и всегда держать при себе. Как алеют зацелованные губы, как горят потемневшие глаза, как тяжело и часто движется мощная грудная клетка, каким сладким и одновременно нестерпимым становится напряжение. Его. Их. Как переплетаются горячие пальцы. Тонкие, золотящиеся от стремительно пробегающих мелких чешуек, и красивые ухоженные, хоть и грубоватые от оружия. −Гил-тиас… − хрипло, срываясь, шепчет Ботар-эль в приоткрытые опухшие от поцелуев губы дракона. – Золотой мой. Гилтиас весь – золото. Оно плавится в огромных глазах, прорезанных вертикальным зрачком. Сияет в пышных кудрях в свете единственного светильника. Переливается на руках, бежит чешуйками по вздрагивающей спине. Ботар-эль готов хранить это сокровище вечно. Эльф отталкивается лопатками от горячей смятой постели, легко перекатывается, оказываясь сверху. Гилтиас запрокидывает голову, подставляет под поцелуи тонкую солоноватую от пота шею. Он весь похож на изящную золотую статуэтку. Под гладкой кожей перекатываются мышцы, вздрагивает рельефный живот, талия такая тонкая, что кажется, дракон сломается, стоит только сжать сильнее. Напряженная плоть течет и изнывает. Гилтиас распахивает свои невозможные золотые глаза. −Давай же… − голос сел и теперь слегка напоминает драконий рык. – Не медли… Хочу. Ботар-эль улыбается проскользнувшей в этом голосе капризной интонации. Издевательски-медленно оглаживает лежащую на животе плоть, выбивая еще один полустон-полурык и, наконец, входит в раскаленное податливое тело. Накрывает собой, вжимается лицом в рассыпавшиеся по простыне кудри, пахнущие почему-то свежим морским ветром и медом. Первое движение всегда плавное и бережное, но такое же неумолимое, как накатывающая на берег волна. Гилтиас стонет что-то неразборчивое, сильнее стискивает пальцы на крепких плечах, впиваясь короткими ногтями. Он никогда не выпускает когти, хотя Ботар-эль прекрасно знает, что может. Дракон никогда не причиняет боли. Темп ускоряется, и в ушах шумит прибой. Ботар-эль скользит губами по острой скульптурной линии челюсти, прихватывает зубами кожу на шее, ставя свою метку и мимоходом жалея, что надолго она не задержится. Удовольствие рушится на него штормовыми волнами, а Гилтиас крепче оплетает ногами его талию, будто желает вплавиться всем собой, слиться, остаться навсегда. Он и так навсегда. Ботар-эль твердо в этом уверен. Удовольствие взрывается шаром белого пламени где-то под веками и кажется, что во всем теле, но Ботар-эль не может даже застонать. Только длинно выдохнуть сквозь зубы и на несколько мгновений исчезнуть из этого мира, раствориться в блаженной пустоте. В себя его приводят теплые, больше не кусачие поцелуи в плечо. Гилтиас лежит на спине тихий-тихий и смотрит. В золотых глазах мерцают все созвездия этого мира и парочки соседних. А еще в них горит собственный тихий свет, будто далекие огни маяка, безошибочно ведущие корабль домой. Между ними тепло и липко, но Ботар-эль все не решается двинуться, разрушить эту хрупкую паутинку света. Гилтиас улыбается, сверкая кончиками клыков: −Люблю. – еле слышно, но бесконечно уверенно шепчет он. −Люблю. – эхом отзывается Ботар-эль прижимаясь вспотевшим лбом ко лбу дракона. Свет кружится вокруг них и накрывает, словно невесомая ткань шатра. Или сияющие золотом драконьи крылья.