Часть 1
23 февраля 2023 г. в 22:35
В тусклом свете почти скрытой за тучами луны нож блестит ярко и остро. Серебряный оттенок надежной качественной стали, безупречный в своей чистоте. Ни раз запачканный кровью, ненавистный хозяйке клинок тем не менее кропотливо чистится и затачивается каждый раз, как и подобается. Одна из привычек, которые Коё-сан прививает в первую очередь: держи голову высоко поднятой, спину прямой, а клинок безукоризненно острым и готовым к использованию. Даже ненавидящий свою работу киллер обязан заботиться о своем оружии и уважать его, и Рюноскэ лишь одобрительно хмыкает, когда видит, как аккуратный тонкий нож молниеносно выскальзывает из красного рукава кимоно, стоит только рядом появиться хоть следу угрозы. Четким отточенным движением, на автомате.
Кёка, не боящаяся больше держать его в руках, использовать для защиты собственной жизни, умеющая это делать, — не заслуга Акутагавы. То были анэ-сан и Верлен-сан, их уроки Кёка принимала послушно, даже с благодарностью, ведь тренировали они её в вишневых садах и подвалах штаба, а не в комнате полной людей, приказывая убить здесь и сейчас. Последнее было обязанностью Рюноскэ.
— Возьмешь Кёку-чан под свою ответственность, — оповестил тогда Мори-сама деловым, но небрежным тоном.
Коё-сан сидящая за столом рядом с боссом смерила Рюноскэ холодным изучающим взглядом, поджав губы едва уловимо, но ничего не сказала. Если она была не согласна с таким решением босса, очевидно, свои сомнения уже высказала, и босс своего решения не отменил. Не знай члены мафии наверняка, как продумано и дальновидно отношение Мори к каждому работнику, можно было бы посчитать его безразличным к тому, кому на попечение отдавать нового бойца. Но в его руках каждый из них становится деталью мощного сложного механизма, работа которого зависит от правильного расположения каждой шестеренки.
Босс никогда не менял своего мнения насчет того, кто из его подчиненных в команде с кем должен работать. У любого в мафии была свобода делать все, что угодно, до тех пор, пока это приводит к безукоризненному выполнению заданий и не вредит общему делу. Использовать нож, пистолет, или способность. Входить через парадную дверь и уничтожать цель со всеми, кто попадется на пути, или проникать сквозь слои сигнализаций и замков аккуратно, перерезая цели горло во сне аккуратным каллиграфическим штрихом. Боссу плевать. Но напарников ты себе выбирать не будешь, если только ты не мелкая сошка, не имеющая особой ценности.
Если у тебя есть хоть какой-то потенциал — никто не даст тебе свободы оставить его не реализованным по-максимуму. У босса всегда будет четкое видение того, какая позиция в мафии и какой напарник раскроют тебя лучше всего, и принять это — все, что от тебя требуется. Потому что Мори-сама не потерпит плохо работающей машины из-за неправильно расставленных винтиков. Рюноскэ это знал, и потому не посмел тогда выказать недовольства или хотя бы удивления, смиренно кивнул, принимая приказ.
— Разве тренировкой киллеров занимается не Верлен-сан? — поинтересовался он тогда у Хироцу-сана. Сестра в свое время почти не вылезала из подвалов Портовой Мафии, зато мастерства с ножом добилась за считанные месяцы, сомневаться в этом человеке не приходилось.
— Он займется ей, — спокойно кивнул тогда Хирицу, туша сигарету, когда Рюноскэ показался в поле зрения. — Но ей нужно научиться пользоваться своей боевой способностью.
— У анэ-сан такая же, — настаивал Акутагава. Возиться с кем-то не хотелось в корне. Хироцу кивнул все так же чинно и невозмутимо.
— Она займется девочкой тоже. Мори-сама просто посчитал, что ей будет полезно быть под твоим командованием, — только и пояснил он сухо, и Акутагава не стал больше спрашивать ничего. Даже если казалось, что о девчонке ничего не известно и её слабые и сильные стороны покрыты туманом, для Мори-сама, очевидно, что-то уже было ясно.
— Попридержи нож для людей, — одергивает Рюноскэ хрипло, когда Кёка напрягается и обнажает клинок, заслышав подозрительный шорох.
Из-под мусорного бака в шаге от нее выбегает жирная крыса и, торопясь скрыться от начинающегося дождя, проскальзывает прямо меж людей, скрывается где-то за спиной у Рюноскэ. Кёка провожает её взглядом. На её лице нет ни испуга, ни отвращения, лишь симметричное Акутагаве безразличие.
— Дождь, — подмечает она, не заботясь при этом даже прикрыть голову своим широким рукавом кимоно. Слишком тонкого для такой погоды.
— Давай быстро, — кивает он ей на обшарпанную дверь в трех зданиях от них, которая и была их целью.
Не хватало заниматься зачисткой в мокрой одежде, в самом деле. А если Кёка еще и заболеет, анэ-сан пустит его на корм рыбкам в её кабинете. Да и чувство ответственности за своих подчиненных, как ни крути, ему не чуждо.
Кёка лишь кивает и торопится в сторону двери. Пожалуй, единственное, в чем они действительно совпадают, это в немногословности. Нож она бережно прячет в рукав кимоно, уберегая от ненужной влаги. Когда Рюноскэ дал его ей впервые, она отшатнулась, как от ядовитой змеи. Впрочем, все равно приняла, лишенная привычки капризничать или жалеть себя. Чтобы выжить, нужно быть частью мафии. Чтобы быть её частью — нужно держать в руках оружие.
— Зачем? — только и спросила она тогда, разглядывая тонкий клинок в кожаных ножнах.
Рядом с ней на огромном стеллаже были расположены несколько десятков ножей и мечей разных форм и размеров, принадлежащих мафии. Обычно для тренировки Кёка брала один из них. Каждый из них был хорош, но в корне неправилен. Не для маленькой тонкой ладони, не для человека, который превращается в статую с холодными, но влажными глазами, когда ей говорят о том, чтобы своими руками кого-то убить. Легкий и тонкий нож в старинном стиле лег ей в ладонь, как нечто для этой самой ладони и предназначавшееся, и рука невольно завороженной простой и холодной красотой клинка девушки в кои-то веки не дрожала.
— Это тебе от Гин из Ящериц, — ответил Акутагава сухо, прикрыв рот рукой, чтобы не закашляться.
Это почти не было ложью: полагающийся на Расёмон Акутагава-старший не понимал в правильном выборе холодного оружия ровным счетом ничего, потому выбор этого ножа был целиком и полностью на Гин, он лишь попросил. А позже окинул взглядом, решив, что этот вариант действительно выглядит, как что-то подходящее. Отдавать нож вместо него, впрочем, сестра отказалась.
— Зачем? — все тем же меланхолично пустым тоном повторила Кёка, только теперь нахмурив брови. Рюноскэ от этого ощутил раздражение.
— Профессиональный киллер не терпит, когда в их окружении кто-то пользуется неудобным оружием, — только отмахнулся он, злобно скривив губы, не намеренный больше отвечать на вопросы на эту тему. Кёка больше ни одного и не задавала.
Прежде, чем войти в здание и начать зачистку, Акутагава достает свой мобильник. Телефон с идиотским зайчиком, как всегда, висит у Кёки на шее, как окова. Как еще его воспринимать, когда твоя собственная способность тебе не подчиняется, а слушается через этот самый телефон кого-то другого? С одной стороны, примеряя это на себя, в его груди клокочет ярость, губы кривятся от омерзения. Быть привязанным своей же способностью, не властным над ней, подчиненным кем-то… На месте Кёки, он бы вгрызся в горло контролируюшего его человека даже зубами, не имей он ножа, какая жалость, что сама Кека слишком подавлена, чтобы цепляться за свою гордость и свободу слишком агрессивно. Пока.
С другой стороны это Рюноскэ выгодно: получи Кёка контроль над Снежным Демоном в свои руки, убивать для мафии эффективнее она бы не стала, скорее уж все и вовсе пошло бы под откос, ведь тогда Рюноскэ бы лишился возможности отдавать демону приказ и заканчивать то, на что не поднялась рука у его подопечной. А если она и решила бы кого-то убить, то разве что его самого, с остальными членами мафии она, кажется, поладила. Ей это и сейчас ничего не мешает сделать — она умна и умеет держать эмоции подальше от своего лица, а также имеет потенциал к хладнокровию. То причины, по которым недовольство ролью наставника со временем сошло на нет.
Она и прямо сейчас стоит всего в шаге от Рюноскэ, сверля пустым взглядом мобильник в его руке. Подойти достаточно близко и неожиданно засадить нож прямо ему между ребер, повредить и без того слабые легкие было бы совсем не сложно. Даже перед Портом оправдываться бы не пришлось: подумаешь девчонка, вчера взявшая в руки нож, не смогла прикрыть спину на очередном задании.
От мыслей об этом уголок губ Акутагавы даже приподнимается почти незаметно на долю секунды. За черной дверью с облезшей краской их ждут два десятка профессиональных военных с ножами и автоматами, каждый из которых по размерам превысит Рюноскэ в двое, а реальный шанс умереть сегодня кроется только в низкой хрупкой девушке с большими глазами и цветами в волосах.
Загвоздка в этом изумительно простом и гениальном сценарии лишь в том, что убивать ножом у Кёки всё еще получалось плохо — для того он и притащил её сюда. Как кошка, бросающая перед котенком полудохлую мышь: можешь поиграться с ней, но затем научись убивать. Несколько раз у нее уже получалось, хоть периодически она и давала задний ход, вынуждая Рюноскэ отдавать приказ ее Демону. Когда убивает Демон, ей проще, быть может и от Рюноскэ избавиться решилась бы, будь в её подчинении тот, кто может сделать это за нее. Но Демон подчиняется голосу из телефона, а Рюноскэ упрямства не пожалеет — научит её, что сожаления и нерешительность при убийстве всякой швали ей ни к чему.
Использовать через Кёку Снежного Демона легко и выгодно для всего Порта, но потенциал в самой Кёке, её характер, заставляют желать научить этой простой вещи. Научить, как стать таким Демоном самой и от того, что подчиняется кому-то другому, а не своей хозяйке, не зависеть. Научить пользоваться когтями и зубами, дать свободу их использовать, когда и как пожелает, как Дазай-сан однажды дал ему возможность открыть все грани Расёмона и выпустить его из клетки беспомощности самого Рюноскэ. Сладкий миг развития своей силы, приобретения смертоносности, её использования…
Пусть Кёка злится на него, пусть смотрит с убийственным холодом в своих огромных глазах каждый раз, когда он звонит на её мобильник с глупым плюшевым зайчиком. Чем быстрее ей надоест позволять ему её использовать, тем тверже будет становиться её рука держащая клинок, тем точнее она будет бить, не боясь попасть в жизненно важные органы.
Перед тем, как открыть дверь, он смиряет её строгим мрачным взглядом, безмолвно требуя следовать тому, что он сказал ей перед выходом из штаба. За дверьми двадцать один человек, и больше половины Рюноскэ убивать не собирается. Конечно, и того что сама Кёка прикончит десяток, он не ждет, но Кёка справляется тем лучше, чем непрекословнее условия, это он уже выяснил. Словно молодая лисица, не умеющая драться и потому избегающая опасности с яростной изворотливостью, но будучи загнанной в угол, из которого выход либо смерть, либо убийство, — вспарывает глотку врага без промедлений.
Нежелание убивать глупо настолько, насколько это в принципе возможно, но по настоящему злиться из-за этой мороки Рюноскэ не может. Гин когда-то тоже была такой. Лишней жестокости в ней и по сей день не появилось, её удары всегда выверены, точны и молниеносны, приносящие мгновенную и необратимую смерть, хладнокровные, но не кровожадные. За пределами работы она все так же нежна и добра, как когда они были детьми.
Но и ненужными угрызениями совести и дешевыми моральными устоями она перестала заботиться в первый же месяц в мафии. Помогло взращенное улицей и заботой о группе таких же бездомных детей знание: защита жизней своих близких и своей собственной — превыше всего, а остальное — лишь отвлекающий от дела шум. Защищая Рюноскэ, а позже и ставших ей семьей членов мафии, она следовала этому правилу безукоризненно.
С Кёкой же понять, возможна ли такая метаморфоза, невозможно. Семью она потеряла, желание выгрызать себе завтрашний день, судя по всему, тоже. Тяга к жизни, казалось, на упрямстве держится, которого может и не хватить, если борьба за эту самую жизнь в какой-то момент заставит её чувствовать себя слишком отвратительной и это затопит её с головой. Мори точно не простит трату такого ценного кадра, клинок в зонте анэ-сан все так же безупречно острый, да и сестра будет опечалена…
Рюноскэ временно воздержится от того, чтобы ставить Кёке жесткие ультиматумы, предоставляя выбор между убийством тридцати человек и пулей в висок от него лично, как это сделал Дазай-сан в свое время. Пока. В конце концов, Кёка становится лучше с каждым разом.
Она кивает ему легонько, но с холодной, едва не могильной решимостью, достает из рукава клинок. Быть может сегодня он отнимет не одну, а две жизни. Этого будет недостаточно, чтобы похвалить или хотя бы одобрительно кивнуть, но достаточно, чтобы не ругать. С остальными пока разберется Снежный Демон.
Расёмон прикрывает её от пуль, пока сама она маленьким хищным зверьком кружится по комнате, ловко уворачиваясь от ножей. Мужчины больше нее в три раза не пугают её ни на мгновение, её лицо сосредоточенно холодное, кинжал настигает одну цель за другой. Перерезает сухожилия в локтях и коленях, вонзается в бедра, плечи, животы. Быстро и точно, а еще не смертельно. Защищаясь и обезоруживая, оставляя шанс на спасение.
— Прекращай, — шипит Рюноскэ, разрубая одного из банды Расёмоном на верхнюю и нижнюю половины. Следом за ним еще один человек остается без головы.
Кёка смотрит на Акутагаву мимолетно, не отвлекаясь от своих соперников. Она ничего не говорит, её лицо не меняется, или же за брызгами крови на нем не видно. Тем не менее, следующий удар, который она наносит, приходится прямо в левую подмышку нападавшему, и тот валится на колени, сгибаясь от боли. Не мгновенная смерть, но верная. Рюноскэ, одобрительно хмыкает и сам убивает Расёмоном еще троих, не прекращая поглощать им летящие в них с Кёкой пули. Их, впрочем, стало в разы меньше, когда противники поняли, что огнестрел против вторженцев не действует, и подоставали ножи.
Это им ничуть не помогает. Шип Расёмона толщиной с молодое дерево пронзает насквозь одного, тонкий нож полосует по горлу другого. Кёка низкая, потому чужая кровь почти не попадает ей на лицо, вместо этого забрызгивая волосы. Она этого не замечает, однако после второго трупа за одну ночь её движения предсказуемо замедляются. Скорость и ловкость, которые позволяли ей противостоять мужчинам выше и несоизмеримо сильнее, притупляются, и она отбивает удар следующего нападавшего с большим трудом, едва не падая на землю под чужим нажимом, торопливо отскакивает подальше. Рюноскэ ждал этого, потому Расёмон действует незамедлительно, отрывает мужчине обе руки.
— Давай! — гаркает он, и Кёка мгновенно собирается вновь, нанося такой же быстрый и точный удар, как и раньше. Тем не менее, он поверхностный, длинная рана поперек груди. Даже с учетом того, что этот человек все равно умрет от потери крови, это выглядит жалко. Акутагава пронзает воющее от боли под ногами Кёки существо Расёмоном, и оно затихает. — Прекрати филонить, — шипит он Кёке.
Та уворачивается из-под очередного удара, но определенно точно его слышит. Её дыхание впервые за ночь ускоряются, а брови хмурятся. Она делает яростный рывок и наносит удар. Этот противник оказывается относительно невысоким, так что нож спокойно дотягивается до лица, щедро и размашисто полосуя прямо по глазам, заставляя человека свалиться на колени, закрыв лицо руками. Акутагава ждет секунду, чтобы посмотреть добьет ли его Кёка, но этого не происходит, она лишь поворачивается к новому противнику. Тц. Жестоко и неэффективно, в самом деле, если уж совесть гложет, то убить было бы гуманнее, чем ослеплять.
— Так он не сдохнет, — мрачно озвучивает Рюноскэ то, что Кёка и так прекрасно знает. И нет никакого шанса, что она хотя бы пыталась попасть в горло, но промазала. Расёмон пронзает подопытную крысу их нелепого обучения в трех местах.
Это десятый убитый им человек на сегодня, и он не собирается отступать от своего обещания не убивать больше. Тем не менее, мертвы должны быть все. Таков приказ босса, и что не менее важно: таково условие их сегодняшнего урока. Живых целей осталось девять, и хоть они все и ранены, они все еще полны ярости и способны нападать. Кёка видит, что напарник сложил руки на груди и не торопится посылать своего дьявола ей на помощь, и начинает дышать загноннее. Её движения ускоряются, миниатюрная фигура крутится среди нападающих, как веретено, а нож полосует по рукам, животам, спинам.
Будь на её месте кто-то другой, можно было бы подумать, что она начала паниковать, и потому не может ударить в смертельную точку, бьет, куда дотянется. Но на её лице нет страха, а глаза не мечутся, и похожа она в этот момент не на зайца перед лисой, а на лису в капкане. Пока бьется, но освободиться из стальных зубов не выходит, так что делать? Ждать смиренно своей участи, или отгрызть самой себе лапу? В чем они с Акутагавой похожи, так это в том, что оба в безвыходной ситуации выберут второе. Отличаются же они тем, что под аллюзией откушенной лапы, чтобы выбраться из капкана, они двое пока что видят разные вещи.
Для Рюноскэ это — вцепиться в глотку своему врагу, уничтожить хоть десяток, хоть сотню, хоть тысячу человек, истратить все силы и истечь последней каплей крови, упасть бессильно на пропитанную кровью землю, но выгрызать себе свою жизнь, без разницы из чьих рук. Кёка же пока еще этому не научилась. Да и жизнь эта ей не то чтобы так уж страстно нужна, поставить её выше двух-трех жизней за раз — одно дело, отвоевывать её десятком убийств за пять минут же…
Капкан для нее в этот момент, отнюдь не люди, которые нападают на нее с ножами, а Рюноскэ у нее за спиной. Смиренно принять свою участь — не умереть, а убить десяток человек, чтобы не умереть. И что-то в её холодном диковатом взгляде попавшего в ловушку раненого зверя четко дает понять, к какому решению она склонится, если давить на нее подольше. Это заставляет Рюноскэ одновременно почувствовать мимолетный след уважения к такому упрямству и решительности, и скривить губы в отвращении. Глупая ты девчонка, какие-то обмудки не стоят твоих сомнений!
Он не глядя — не отрывая взгляд от Кёки на случай, если та все же замешкается — набирает номер на своем мобильнике. Со стороны Кёки раздается навязчивый вибрирующий звон, столь неожиданный, что израненные и измотанные противники на секунду позволяют себе отвлечься от девушки. Та смотрит на Рюноскэ и взгляд её из загнанного делается благодарно-сломленным. Она тянется к телефону на шее, принимает звонок, но трубку к уху не подносит.
— Снежный Демон, — голос Рюноскэ хриплый — скоро накроет приступ кашля. — Убей.
Огромная бледная фигура в печальной маске òни мгновенно появляется за спиной своей хозяйки. Её катана рассекает воздух, и без промедлений вонзается в восемь тел одно за другим, безжалостно располосовывает шеи. Кровь заливает пол, пачкает одежду и обувь обоих мафиози, стоящих среди этого хаоса предсмертных криков и хрипяще-булькающих звуков. Фигура Кёки в центре всего этого маленькая и хрупкая, напряженная, как статуя, а лицо столь же холодное и пустое. Лишь глаза смотрят на Рюноске с эмоцией. Что-то похожее на тоску, или слабую злость. Быть может ненависть, она должна быть где-то там.
Наконец все затихает и Снежный Демон замирает за спиной у своей хозяйки, ожидая дальнейших приказов. Кёка все еще стоит посреди комнаты неподвижно, глаз с одной и той же точки в пространстве не сводя. Рюноскэ подходит к ней сам, становится к ней боком, чтобы не стоять лицом к лицу, останавливается в шаге от нее.
— Ненавижу, — бормочет она, словно прочитав его мысли. Он лишь хмыкает, ни капли не удивленный. Кёка, не глядя на него, кивает на Снежного демона. — Прикажи ей убраться.
— Сама прикажи, хоть это-то ты должна быть способна заставить сделать собственную способность, — отрезает он безжалостно. Знает прекрасно, что Кёка не терпит лишних секунд присутствия Снежного Демона, но потакать и позволить игнорировать её он своей подопечной не позволит.
Кёка прикрывает глаза и поджимает губы, но ничего не говорит. Сосредотачивается. Через минуту Снежный Демон послушно растворяется. Это действительно единственное желание самой Кёки, которое Демон исполняет, и тому она училась месяц с Коё-сан. Та нежно приобнимала свою ученицу и заверяла, что скоро Кёка научится контролировать Демона полностью, а сама Кёка лишь смотрела на нее в ответ печальными глазами благодарности за поддержку с непринятием самих слов смешанной.
Кашель, скребущийся в легких уже долгие минуты, становится слишком невыносимым, чтобы сдерживать, и Рюноскэ прикрывает рот рукой, на мгновение прикрывает глаза в коротком сухом кашле, напрягаясь всем телом, чтобы продолжать стоять прямо, а не согнуться в пояснице. Кёка же наоборот в этот момент глаза открывает, и те в тот же миг расширяются. Её движения мгновенны, она юкро и молниеносно ныряет под локоть Акутагавы, оказываясь прямо у него за спиной меньше, чем за секунду. Рюноскэ успевает обернуться лишь чтобы увидеть, как она, распрямляясь из полуприседа и высоко пружиня в ногах, вскидывает нож вертикально вверх, вгоняя между шеей и подбородком подкравшегося сзади человека.
Нож, которым он замахивался на Рюноскэ, мгновенно поглощает Расёмон вместе с ладонью. Так, из подстраховки, ведь воспользоваться им у мужчины не было бы и шанса. Смерть наступила в ту же секунду, как длинный клинок вошел в голову через шею по рукоять. Горячая липкая кровь щедро льется Кёке на руку, и она спешит выдернуть свое оружие из тела. То заваливается вперед, прямо на девушку, которая пытается отскочить, но упирается спиной в Рюноскэ, так что Акутагава лишь небрежно выставляет руку вперед, отталкивая труп в сторону.
Какое-то время они стоят в тишине, не двигаясь с мест почти, если не считать того, как Рюноскэ делает шаг назад, создавая между ними пространство. Дыхание Кёки, все это время ровное, начинает постепенно ускоряться. Видимо, три собственноручных убийства за одну ночь ей пока перенести тяжело, тем более, это вышло куда более жестким, чем те, что она позволяла себе раньше. Кровь все льется и льется из горла трупа, пропитывает собой её гета и белые носки. Рюноскэ вечно говорил ей, чтобы переобулась в удобную обувь, но Кёка не слушала. Не слушает и сейчас, когда он говорит ей отойти подальше от центра комнаты.
— Семнадцать, — бормочет она тихо, глаза пустые и прикованы к одной точке в стене. Её плечи и руки дрожат.
Акутагава прежде замечал, как после заданий она бормочет себе под нос какие-то числа, но никогда не мог понять, что они значили, а спрашивать не собирался. Сейчас же он понимает, что с каждым разом число медленно увеличивается. Кёка считает, сколько человек убила. В счет идут лишь те, кто пал от её руки, очевидно, ведь Снежный Демон убила намного больше. Рюноскэ вздыхает. Хочется высказать, насколько глупа и нелепа эта привычка, прошипеть, что так Кека себя только вниз тянет, мешает и себе и Порту, но сдерживается.
Страх убить никогда не будет ему понятен, но еще менее понятно ему то, зачем было Кеке через него переступать, чтобы… Все рассуждения о том, что не будь в Кёке страха отнимать жизни — перегрызла бы ему глотку; что быть может, заставляя её от этого избавляться, он приближает день, когда самому ему придется держать ухо востро и улавливать степень злости в глазах своей подопечной; что однажды, отдавая очередной приказ ему придется держать на готове Расёмон. Все они осыпаются, как карточный домик под звук загнанного дыхания Кёки.
Конечно, он мог допустить, что она на самом деле слишком добра, чтобы самостоятельно решить убить, пусть и того, кого ненавидит. Конечно же, она могла никогда на это и не решиться. Но когда это собирается сделать кто-то другой и тебе не нужно ровным счетом ничего, просто не мешать… Неужели Кёка боится, что Порт накажет её за смерть напарника? Святая наивность.
Дрожь тем временем усиливается, теперь охватывает все её тело, а дыхание ускоряется. Рюноскэ поджимает губы, и хватает её за локоть, тянет за собой и выводит на улицу. В проулке нет ни людей, ни нормального освещения, с неба все еще льется дождь, но теперь прятаться от него нет смысла. Маленькая фигурка Кёки вся перепачкана кровью, мелко трясется все еще глядя перед собой стеклянными глазами, и едва ли дождь будет хуже. Рюноскэ вытягивает её из-под козырька, заставляет встать под ливень. Летний, стоять под ним не холодно, так что если сразу после этого отправятся в штаб, она не успеет простудиться.
— Голову подними, — командует он. Пытается заставить свой голос звучать мягче, как совет, а не приказ, из признательности за недавнюю помощь хотя бы.
Кёка медлит несколько мгновений, но в итоге послушно поднимает лицо, подставляя его под дождь. Крупные прохладные капли бьются о кожу, стекают по щекам, волосам, шее, смывают кровь. Девушка прикрывает глаза и медленно рвано выдыхает. Рюноскэ тем временем закатывает рукав кимоно на ее залитой по локоть кровью руке и подставляет под дождь и её. Красные разводы стекают на землю стремительно, хоть кожу таким образом до конца и не очистишь, но Рюноскэ знает: Кёка не придет в себя, пока это все не смоется.
Сама она тем временем постепенно выравнивает дыхание, прохладная вода на лице помогает отвлечься и немного успокоиться. Её плечи и лицо медленно расслабляются. Быть может она бы так и стояла еще долго, но допустить этого Рюноскэ не может, мочить её под дождем и без того было радикальной мерой. Он затягивает её обратно под козырек крыши, и она смотрит на него вопросительно.
— Простудишься, — поясняет он сухо. Успокоилась и ладно.
Кёка кивает, переводит взгляд на нож в своей руке, уже омытый дождем. Акутагава достает из внутреннего кармана белый тканевой платок и протягивает ей. Вытерев клинок она убирает его в ножны. Теперь она снова дрожит, только уже не от эмоций, а от холода. Мда, хороший же их него наставник, что ничего лучше не придумал, нечего сказать. Ночь июньская, конечно, но лучше от этого не становится, миниатюрная фигура обхватывает себя руками и трясется. В конце концов, в этой жизни заботиться он научился лишь о сестре, да и с той подобного рода проблем не возникало уже несколько лет как, так что он абсолютно бесполезен в этой идиотской ситуации. Просто отвести её к Коё, и все будет нормально. Только было бы неплохо, чтобы Кёка при этом не заболела по его вине.
— Насквозь промокла? — уточняет он.
— Только верхнее кимоно, — качает Кёка головой.
— Снимай, — Кёка смотрит на него удивленно, хмурится, но, очевидно, его усталый тон и обыденное безэмоциональное лицо дают понять, что, к чему бы это ни было, за пределы их обычных взаимодействий оно не выходит. — В мокром замерзнешь, — поясняет Рюноскэ на всякий случай.
Кёка кивает и снимает с плеч отяжелевшее от крови и дождя красное кимоно, оставаясь в простом белом халате. Снимает и тут же дергает руками, словно прорывается надеть обратно, ведь так выходит не намного теплее, но Рюноскэ её опережает, накидывает ей на плечи свой плащ. Он сухой, поскольку Расёмон все это время поглощал весь дождь, что до него долетал, а еще достает Кёке до самых лодыжек. Она вскидывает голову, глядя на него удивленно, но он не смотрит на нее, вместо этого глядя в небо, прикидывая, когда кончится дождь. Тучи потихоньку развеиваются, но все равно будет накрапывать еще минут двадцать.
— Спасибо, — произносит Кёка сипло, заворачиваясь в плащ плотнее. Его высокий ворот чуть шевелится — Расёмон в нем чувствует перемену под собой.
— Ни к чему, — Рюноске лишь отмахивается, прислоняясь к стене. — Если заболеешь, никому от этого пользы не будет, — добавляет он сухо, закрывая тем самым тему.
Без Расёмона на своих плечах в одной белой рубашке он неприятно ежится, и не от холода отнюдь. Он сжимает зубы, подавляя этот иррациональный дискомфорт. Расёмон все еще рядом, в случае необходимости он может им воспользоваться, на ком бы ни был надет плащ, просто не так быстро и ловко, но тем не менее. Нет причин чувствовать себя незащищенным, это все заморочки в стиле Кёки, что-то исключительно в голове, глупое, донимающее, мешающее.
— Снежный Демон может исполнять приказы в не зависимости от того, как я себя чувствую, — подмечает Кёка меланхолично.
Это самое длинное предложение, которое он от нее услышал за сегодня. Так же, самое похожее на издевку. Она пожимает плечом, и смотрит ему прямо в лицо спокойно. В самом деле, если Мафии, и Рюноскэ в частности, плевать, на её эмоции во время того как используется Демон, так чем может помешать простуда?
— Раз уверена, что я буду использовать тебя даже, когда ты больна, могла бы просто отступить в сторону и дать тому парню избавить тебя от меня, — едко шипит он ей в лицо.
Кёка не пытается выглядеть удивленной его словами, смотрит на него спокойно, даже как будто немного щурит глаза в ответ — в тусклом свете не понять. Но тем не менее, после нескольких секунд молчаливых раздумий, качает головой.
— Я действительно так думаю, — признает она, пожимая плечами. Ей приходится придержать плащ Рюноскэ, чтобы тот с них не соскользнул, и укутаться в него плотнее. — Это то, что я думаю о Мафии: вы ставите работу превыше всего, даже превыше самих себя, что уж говорить о кем-то еще, — Рюноскэ невольно отвечает ей кивком головы. Это правда, как она есть. — Но это не повод желать тебе смерти.
— Ты же сказала, что ненавидишь, — напоминает Акутагава.
Хочет звучать безразлично, но где-то на самом дне сознания всё равно скребется удивление. Кека хмурится, глядя на него в недоумении, словно бы не может припомнить то, что было меньше получаса назад. А затем её лицо вновь становится меланхолично спокойным.
— Я говорила о Снежном Демоне, — отвечает она.
Рюноскэ всматривается в её лицо, чтобы разглядеть ложь или трусливое недоговаривание, но не может. Лицо девушки перед ним всё такое же ровное, непроницаемое, как поверхность озера безлунной ночью. Он отворачивается от нее, чтобы не задавать других вопросов на эту тему. Ненавидит она его или нет, — скорее всего да, но, видимо, в мире Кёки о таком не говорят в лицо — ей в любом случае не хватит ярости и жестокости действительно хотеть его смерти. Этот факт столь же причудливо выбивается из восприятия мира Акутагавы, как его восприятие мира выбивается из мира Кёки.
Дазай-сан в свое время привил ему знание, что подобное мышление, проявление человечности к тем, кто разрушает тебя, сдерживает, использует, душит, — это все лишь слабость. Слабость необходимо искоренять, иначе она приводит к смерти. Однако, Дазай-сан отказался от собственных слов, примкнув к «детскому саду», как выражался Накахара-сан, так можно ли продолжать верить его словам двухлетней давности?
Рюноскэ верит, в конце концов, этот урок бывшего наставника — один из немногих, которые Накахара-сан не пытался вытравить из его головы, когда взял чужого ученика под свою опеку. Если уж эти двое сходятся во мнении, оно точно должно быть верным. Нюанс был лишь в том, что Чуя-сан выражался в менее категоричных формулировках.
Урок Дазай-сана: слабость — испытывать жалость к тому, кто портит тебе жизнь и мешает. Урок Накахары-сана: слабость так-же — тратить время на истребление того, чье исчезновение с радаров не изменит в твоей жизни ровным счетом ничего. И на удивление, они друг другу не противоречили. Только о втором Рюноскэ часто забывал, слишком поглощенный первым.
Дождь медленно, но верно стихает, они ждут его прекращения в полной тишине, оба глядя на лужи, а не друг на друга. Ненавидит ли Кёка его? Вопрос не верный. Изменится ли в жизни Кеки что-то, если Рюноскэ умрет? Вот, что имеет значение. Ответ: нет, не особо. Его методы мало отличаются от методов любого в Мафии. Быть может, Коё-сан и была бы с Кёкой чрезмерно мягкой, но босс быстро пресек бы это, отдав ту под подчинение кого-нибудь другого. Мудрый и дальновидный человек подберет наставника грамотно, не позволит, чтобы Кёке стало хуже, чем сейчас. Но станет ли лучше?
Под крышей Порта для нее нет других опций, кроме того, что ей предлагается сейчас. Следовать тому, что есть, или умереть без покровительства Мафии. Убившая своей рукой семнадцать человек и кто знает сколько десятков с помощью Снежного демона, в той точке, где она стоит сейчас, для Кёки нет пути назад, да и в сторону не отклониться особо. Так есть ли хоть какой-либо смысл менять привычного уже Рюноскэ на какую-то неизвестность? Есть ли смысл ненавидеть конкретно его, а не то, во что превратилась её жизнь в момент потери родителей? Может ли статься так, что пока он пытался вбить в её голову основы их — теперь уже общего — мира, она все это время была мудрее и хладнокровнее него в одной простой, но весомой вещи?
— Снежный демон, что бы она ни сделала, не твой враг. Она — твое оружие, — говорит он ей, но на нее не глядя. Твердо, но спокойно. Возможно, если он начинает сомневаться в чужих уроках, пора донести до кого-то свой собственный. — Оружие не ненавидят. Оружия не боятся. Его берут в руки и используют, чтобы убить людей, которых ненавидят и боятся.
Кёка смотрит на него нечитаемым взглядом, но не возражает. В её глазах смесь печали, боли и зародышей гнева. Она молчит долго, не моргает даже и Рюноскэ позволяет ей себя разглядывать. В конце концов уголок губ Кёки едва заметно дергается вверх буквально на долю секунды, тут же возвращая лицо обратно к пустому спокойствию.
— Однажды я пыталась, — произносит она с какой-то несвойственной ей иронией в голосе, заставляя Рюноскэ всмотреться в нее пристальнее. Всмотреться и не увидеть ничего нового. Эта едкая горечь была в ней всегда, просто за безэмоциональным лицом её обычно не видно. — И Демон отказалась это сделать.
Зубы Рюноскэ крепко сжимаются. Случай после которого в телефоне с брелком-зайчиком поменяли сим-карту и убедились, что новый номер телефона Кёка не узнает и позвонить на него не сможет. Члены исполнительного комитета во главе с Мори-сама имели обширный опыт в предотвращении подобного «членавредительства» еще со времен Дазая, но к их удивлению, после потери возможности приказать Снежному Демону, никакие другие попытки не предпринимались.
Тогда, четыре месяца назад, Рюноскэ было все равно. Сейчас же… Время от времени он удаляет номер телефона Кёки из истории вызовов своего мобильника, с кех пор, как поймал её на попытке его стащить. Уподобляться Дазаю и терять роль наставника спустя полгода, как за это взялся, ему не хотелось.
Он ничего не отвечает на её слова, а Кёка и не ждет. Она не смотрит на него больше, протягивает руку, высовывая из-под укрытия, чтобы проверить осталась ли еще легкая морось, которую не видно глазом. Она косится на Рюноскэ, словно сомневается, и он повторяет ее жест. Капли совсем миниатюрные, едва различимые.
— Можно идти, — мотает он головой в сторону выхода из переулка. Кёка тянется к полам плаща на груди и порывается снять, но Рюноскэ ее прерывает. — Оставь, — командует он резковато. — Нам до штаба все равно вместе добираться, там отдашь.
Кёка колеблется мгновение, глядя неуверенно, на тонкую ткань его белой рубашки, но мрачное выражение лица Акутагавы предупреждает её не тратить их время на споры, и она лишь кивает. Она мнет в руках снятый ранее внешний слой своего кимоно, мокрый и покрытый кровью. Тащить его в руках всю дорогу ей явно не хочется, но выбросить не поднимается рука.
— Если хочешь совет: Коё-сан все равно не позволит тебе его надеть вновь, — лениво подмечает Рюноскэ. — Выбрось, она подарит тебе новое. Только не здесь, хотя бы в двух кварталах отсюда.
Кёка кивает, сворачивая испорченную ткань в плотный комок и они идут вниз по улице. Без плаща холодно, но отнюдь не в физическом плане. На холод и редкую едва уловимую морось плевать, а вот мерзкое иррациональное чувство слабости, мимолетно под ребрами холодом лижет. Кека плетется рядом, первое время глядя под ноги, следя, чтобы слишком длинный для нее подол не касался земли, а затем переводит взгляд на небо. Они направляются на северо-восток, и впереди тучи уже разошлись. В просвете между ними видно серость занимающегося рассвета. Неплохо было бы вернуться на территорию Порта до того, как небо станет оранжевым, чтобы избежать лишних глаз. Сегодня вышло слишком… грязно.
Испорченное кимоно опускается в мусорный бак спустя четыре квартала. Избавившись от него, Кёка потирает ладони друг о друга, безуспешно пытаясь стереть уже подсохшие бледно красные разводы, и сильнее кутается в черную ткань. Они как раз подошли близко к набережной, и от моря несет ночным холодом. Пусть уже и утро, но небо окрашивается персиковым цветом лишь совсем чуть-чуть, и пока что нет лучей, способных согреть.
Они бредут какое-то время в тишине — Кёка наверняка слушает волны или просыпающихся чаек, это её в стиле, в то время, как Рюноскэ слушает начинающий зарождаться шум города по другую сторону, чтобы среагировать на потенциальные неприятности в случае необходимости. Но Кёка продолжает мелко подрагивать, и думается, она все же соврала, когда сказала, что промокла лишь поверхностно. Акутагава закатывает глаза и поджимает губы.
— Расёмон, — зовет он сипло, утомленно.
Он хочет дать Кёке перерыв от заданий и отдохнуть самому. Быть может, если подать это как-нибудь небрежно, не придется ничего объяснять? Нет, босс не позволит. Кёка, тем временем, удивленно округляет глаза при виде плотного слоя красного свечения по всему плащу. Больше он ничего не делает. Никаких шапов, никакого «дракона».
— Не трогай руками, — предупреждает Рюноскэ, коротко закашлявшись, — Расёмон поглощает пространство в дюйме от себя. Так через него не может долететь холодный воздух.
Он пожимает плечом небрежно, мрачного выражения лица не меняя. Столь обыденное и глупое использование смертоносной разрушающей способности — не то, что он бы хотел демонстрировать. Но Кёка подкупает своим спокойствием и невозмутимостью к большинству вещей, разумностью, сдержанностью. От того они и умудряются работать вместе уже несколько месяцев: сказать ей что-то — все равно, что обратиться к морю.
Сейчас, впрочем, вместо привычного безразличия, губы Кёки трогает легкая полуулыбка. Её Рюноскэ раньше не видел, не так близко уж точно, но разглядывать себе не позволяет, смотрит прямо перед собой. Первый луч солнца, который уже успел пробиться на небо, бьет прямо в лицо, так что Акутагава вынужден прикрыть глаза ладонью и отвернуться в сторону. Так уж вышло, что обратно к Кёке.
— Очень удобно, — говорит она тихо.
В отличие от него, от солнца не прячется, наоборот словно бы вытягивается под ним, распрямляя плечи впервые за сегодня, голову чуть приподнимает, словно хочет подставить лицо под оранжевые лучи и впитать их в себя, так чтобы на все черные и грязные ночи в Мафии хватило. Её черты лица становятся самую малость расслабленнее, а легкая улыбка выглядит так, словно с этого момента она начала воспринимать Расёмон, как милого пушистого зверька. Рюноскэ досадливо поджимает губы. Проклятие. Просто проклятие.