.-.- / .. -.. ..- / -.- / - . -... . / / .-.- / ...- -.. ..- / - . -... .-.-
«Не знаю, будешь ли рада». Космос растягивался эластичной тканью бытия, искажаясь в линзе кротовой норы. Причудливо скручивалось, уходя само в себя, пространство между мирами, забирая и маленький челнок, прокладывающий путь на другую сторону. Хотелось верить, что есть выбор и путь обратно, если принять на веру, что природа не зло, так ведь… «Хотелось бы верить». Где-то здесь же, в межвременьи и межпространстве когда-то очень давно они и виделись — как теперь это объяснить бы? Как она там? Там, где пролегала изнанка бытия, не было ни времени, ни места — только долгий, бесконечный путь, полет сквозь бездну, где без исключения все — относительно. Даже границы реального и запредельного. И это все еще не было злом. Невозможно не принимать на веру — здесь ведь не работали физические законы нашего мира. «Время, Брэнд, ужасающая штука… Мы с тобой отстали от моды лет на семьдесят, а?» Последние слова Мерфи были о ней. О новом солнце и новом доме — среди чужих звезд. Время… Нельзя обратить вспять, сжать, ускорить. Плыть по реке времени в легком суденышке, подчиняясь воле волн и ветра. Убеждаясь, что ничто, кроме надежды, не имеет силы пережить полет в сотни и тысячи световых лет. Космос скуп на эмоции. Космос слеп к бедам и невзгодам. И он все еще не зло, так, доктор Брэнд?***
Кровь гуще воды и горячее абсолютного нуля. Поэтому сколько еще тлеть бесконечностям в яростных закатах… Привычный мир остался за пределом кротовой норы, распадаясь на дисфункциональные атомы. Ткань — на нити. Оторвавшаяся от причала одинокая лодка дрейфовала в потоке, и мириады звезд, уже погибших и еще не родившихся, проплывали мимо, не задевая. Где-то под ребрами сжималось сердце. О потерях еще будет время поговорить. Об ушедших. О прощении. Особенно о прощении. Потому что у обоих бы нашлось много слов и много смыслов, чтобы выложить друг другу, как именно и в какой последовательности два человека могут случайно или намеренно испортить друг другу жизнь и навсегда изменить будущее. В памяти останутся только тени, отпечатки на песке, едва видимые после ночного прилива. Более не существующее — только воспоминания. Свет далеких звезд, которых больше нет, поглощенных предвечной тьмой, тоже ушедших за границу собственной сингулярности. Где ничего и никогда больше не сможет произойти. Так разве этот отчаянный полет — в бесконечности, — не есть бунт крови против неумолимой силы, стягивающей все в одно гигантское ничто, превращающей вселенные в пыль? Глупый и дерзкий, и одновременно бесполезный. Одинокая пылинка в потоке лучей далекого светила. «Брэнд, я…» — но нет, это все-таки лучше отложить до личной встречи. Нужно придумать что-нибудь просто обнадеживающее, и для него, и для нее. Какую-нибудь радостную чушь. У них еще будет время поговорить. Много времени. Бесконечность, вмещающая все мыслимые изменения, и их жалкие четыре — тоже. О, нет, космос не зло — лишь бесстрастный наблюдатель самого высокого порядка, определяющий в конце концов, жива ли кошка в коробке. Поток миров рано или поздно иссякнет, и в полных тишине и темноте, простирающихся за края реальности, останется только один, последний наблюдатель, которому достанется самая последняя вспышка света, последний угасающий луч… Линза кротовой норы изогнулась — и выбросила кораблик с другой стороны, тоже уходя в прошлое, к распадающимся нитям. Нужно настроить автоматическую передачу сигнала. Купер знал, что Амелия получит все сообщения — как только корабль выйдет из гиперпространства, радиосигнал восстановится. «Я иду к тебе».***
Здесь, с обратной стороны кротовой норы, наконец появился встречный сигнал, слабый, как дальний маяк в тумане. Но он был! Новый мир был потенциально обитаемым. Все именно так, как они и хотели, когда миссии «Лазарь», а потом и «Эндьюренс», поднимали корабли на орбиту. Тот самый камень. И не слишком беспокоило, жив ли Вольф Эдмундс, и не очень задевало — совсем скоро все разрешится. — Эй, ТАРС, давай-ка еще раз пройдемся по траектории. — Ничего не изменилось, Купер. Гравитационный маневр по принципам двигателей Мерфи-класса - и шесть месяцев до планеты Эдмундса…***
Страха не было. Аккреционный диск черной громадины сиял сотнями тысяч солнц, отпечатывался на сетчатке. Такого никто никогда раньше не видел - и пилот маленького корабля замирал в благоговении. Настоящая тьма, венценосная и неугасимая, жадная тьма, пожирающая миры. Скорость света. Время, бурный поток на изломе прошлого и будущего. Человек вел корабль сквозь него, поперек потока, впервые поднимая парус у таких странных берегов, сражаясь за жизнь и будущее. Страху не было места. И пути назад — тоже. Цена ошибки только слишком велика.***
«Я жду тебя» Искра вновь рассекала темноту, на долю секунды — и гасла в небытии. Короткий всплеск надежды накрывал с головой. Однако тут же отступал, в испуге и молчании. Глаза наполнялись слезами. Амелия Брэнд хотела верить. И не скрывала радости. «Привет» Она говорила о том, что разбила лагерь у подножия холмов. О том, какая эта земля — холодная и бесприютная. О том, как вспоминает о доме. Иногда. Но старается не увлекаться — от этого больно и безутешно. Она рассказывала о тоске. Держалась прямо. Много говорила о том, как именно и в какой последовательности будут запускаться инкубаторы, и в голосе можно было уловить дрожь — волнение и профессиональную гордость. Смотрела в небо, потом рассказывала КЕЙСу о том, как ждет встречи. Послушная машина превращала голос в радиосигнал и отправляла — в черноту бескрайнего космоса. Жила — дни, ночи, недели, месяцы, — в ожидании, в надежде, сменяющейся отчаянием. Ждала сигнала, упорно повторяющего: «иду». Потом, на некоторое время воспрянув духом, торопилась работать, устраивая будущее маленького поселения и людей, которые должны были появиться в этом мире. Исследовать планету. Заносить данные в специальные хранилища — для будущего, для потомков, для… Отчаяние подступало всегда неожиданно, хищно захватывая ее в объятия. Ночи длились бесконечно, и дневной свет тоже казался черным. Короткой вспышки надежды хватало ненадолго. С каждой — что-то ломалось внутри. «Я иду к тебе» Время. Безучастное и неумолимое время, которое нельзя обратить вспять. Годы. Разбивались надежды и ожидания. Из-за поломки обеспечивающего оборудования пришлось заморозить «план Б». Амелия впервые рыдала, не сдерживаясь, и КЕЙС все так же тщательно и безмолвно шифровал сигнал. После надежды и отчаяния пришла привычка. Угасший взгляд — все в ту же даль. Без лишних слов. «Я жду тебя» — и сама не верила. Но машина передавала ее слова — и они звучали в маленьком кораблике, прорезавшем пространство в сотнях световых лет. Казалось, и не было там, среди звезд, ничего, кроме этого сигнала, тонкой нити сквозь пространство и время. Десятки лет. Безжизненная планета, ставшая такой маленькой и тесной, что не вдохнуть. Воздух, отравленный обещаниями. Жизнь, все еще теплившаяся на остриях рассветов и закатов, когда не так больно смотреть на горизонты. Год за годом — в бесплодной надежде, в беззвучной и безрадостной тьме далекого космоса, пылинкой - в луче света. Вслед за всем пришла пустота. Звенящая, кристальная, ледяная. Безмолвие. Последняя искра растаяла во тьме. Амелия выключила передатчик.***
Белая полоса в небе быстро угасала и понемногу размывалась. Крохотная планета. Необитаемый остров. Пыль взвилась в воздух и немедленно опала — вокруг зарывшегося носом в песок корабля. Двигатели еще некоторое время работали на последних оборотах, глухой рокот быстро стих, и тишина вновь воцарилась над пустыней. Обшивка, потемневшая и еще горячая, понемногу остывала, и пар от нее медленно таял в морозном воздухе. Остро пахло гарью, пылью, совсем немного – примятой хвоей. Черные скалы ломали линию горизонта. Чужой мир, совсем юный и безмятежный, угасал невиданно-алым закатом. Черный от копоти фонарь иллюминаторов откатился назад, и робот, в бурых разводах-опалинах, с навсегда погасшим монитором неловко выбрался из задней створки кокпита. Поднимая пыль, упал прямо на землю. Под слоем пыли — камни, на старом металле немедленно остались вмятины, кое-где — трещины. Робот поднялся, дергано и размашисто отряхивая себя от пыли. Пилот остался в кабине. Металлический старик еще в силах был передвигаться. Уточнив координаты на местности, он медленно двинулся к тому месту, где находился жилой модуль — первое на этой планете поселение людей. Роботы не умеют удивляться. Неужели теперь он здесь, на твердой земле, «идет», пошатываясь, анализируя твердость почвы и скорость ветра? И кому теперь могут понадобиться его наблюдения? Исходя из координат, это — здесь. Маленький модуль, наполовину заметенный пылью, песком, временем. Дом, так и не ставший домом — на другом краю вселенной. Робот обошел сооружение кругом, приминая пылевые «сугробы». Ни одного проблеска света. Никаких признаков жизни. Он вернулся на линию прямой видимости между модулем и кораблем. От места приземления до двери — приблизительно пятьдесят-семьдесят стандартных человеческих шагов. Сорок пять — если бегом. Но пилот по-прежнему не двигался. Заклинивший входной шлюз не сразу отвалил в сторону, и первый за много лет луч внешнего света лег в проем двери. Внутри тоже — пыль, откуда ее столько… Датчик приближения сработал. Опознание. — Привет, КЕЙС. — Привет, ТАРС. По привычке. В темном и пустом жилом модуле их некому было услышать. Никаких эмоций — роботы не умеют. Медленно и неповоротливо двигался впервые за много лет второй, брат-близнец старика-пришельца. Тоже покрыт разводами, только ржавчины. Каждое движение — стук и лязг. Что-то внутри непоправимо сломано. В модуле все покрыто слоем серой пыли. Едкой пыли, нанесенной в щели и бреши безжалостными ветрами пустынь. Темно. С протестом, с осыпающейся пылью провернулись рубильники - и мигающие от непривычки лампы вспыхнули красноватым светом. Все еще — темно. Роботы не боятся смерти. Роботы не понимают смысла прошлого и настоящего. Они не знают, что такое «ждать» и «надеяться». «Такова наша миссия, доктор Брэнд». Ночь наваливалась холодным белесым туманом, вползавшим в бывшее жилище людей по земле, скрадывая очертания предметов. ТАРС, нажав на несколько кнопок на блоке управления, закрыл шлюз, отгораживаясь от внешнего мира. Давным-давно здесь в неясном красновато-пыльном тумане умирало «жду». В полном покое абсолютных отчаяния и одиночества. В тускнеющем свете. В пыли, тонкими слоями покрывшей опалубку, оборудование, все поверхности, забытую посреди стола раскрытую на середине книгу. Ночь. Холодная и ясная ночь простиралась над пустыней. Вспыхивали далекие звезды, быстро гасли, исчезая с темного полотна, уходя в сингулярность давнопрошедшего. Роботам не было нужды говорить друг с другом. Достаточно простого обмена данными, не правда ли? Было ли в этих файлах хоть что-нибудь важное? Об ушедших и о прощении; о том, что не успело сгореть, распасться на атомы, раствориться в сметающем все на своем пути ионизирующем потоке вещества? Черный диск ночного солнца поднимался над горизонтом. Безразличный ко всему исполинский сгусток Ничего. Ни единого луча надежды. Время, как и полагалось по законам физики, замедлялось. И останавливалось. В маленьком укрытии на берегу бескрайнего океана чистой тьмы. Становилось вязким, липло к материи, двигаться было тяжело. Где-то наверху плескались звезды, но сюда, ко дну, добирались только их слабые отблески. «Время, Брэнд, ужасающая штука…»***
Оба робота застыли перед остовом обгоревшего корабля. Пилот так и не двинулся с места. Цена ошибки — десятки лет. Человек в кокпите был давно мертв; потемневший изнутри лицевой щиток отражал проплывающие в недосягаемой высоте звезды. Но руки в перчатках все еще покоились на стиках управления, и двоичный код до сих пор продолжал уходить в пространство. Повторяющийся бесконечным рефреном сигнал. «Я иду к тебе». И ответный, так и не достигший цели. Ветер, ворвавшийся в покинутый модуль, поднял пыль, взъерошил листы той самой книги, раскрытой на середине. «Я жду тебя» — с мучительным, болезненным нажимом, от руки, слепнущими в вечной темноте глазами. «Хотелось бы верить». Роботам не знакомы грусть и разочарование. Они позаботились о том, чтобы в людях до последнего не угасла надежда.***
Планета была пуста, и ветер переносил пыль по равнинам, беспокойный и все будто чего-то ищущий. Над горизонтом поднималась серебристая полоса рассвета — новый день никому не известного мира, необитаемого острова посреди бескрайнего моря звезд.