***
В зале малого Государственного совета стоял смрад от догорающих свечей, объедков и факелов охраны. Доктор Туб, разумеется, присутствующий при решении вопроса судьбы его создания, уже не видел почти ничего от усталости: голова была тяжелая, шла кругом от малейшего движения и громкого шума. По счастью, говорить было разрешено только по очереди; и после короткого выступления обергофмейстера относительно порядка заседания, приготовились слушать Канцлера большой печати. Высокий настолько, что, казалось, состоит из одной лишь сплошной, вытянувшейся до потолка мантии, главный Канцлер поднялся с места. — Ваши величества, — поклонился он Трем Толстякам, — Милостивые государи, собравшиеся сегодня здесь. Мы имеем честь принимать участие в судьбоносных для королевства решениях. Он подергал своим едва видимым носом, собираясь с мыслями, хоть и глядел при этом в разложенный на столе перед ним свиток. — Итак, милостивые государи, сегодня — великий день для нашей страны. Его Высочество Тутти, как единственный, — Канцлер сделал особое ударение на этом слове, — наследник Трех Толстяков нуждается в особой защите и опеке. Мы не можем допустить, чтобы его физическое или душевное состояние подвергалось какому-либо вредному воздействию. Он — наша единственная опора и надежда, наше будущее, господа. Канцлер чуть склонился, крючковатым носом вперед, как огромный черный грач, в упор глядя куда-то в полуночный сад за большими окнами столовой. — Наше единственное будущее, господа. Нос его патетически задрожал. — И поэтому мы озаботились тем, как обезопасить Его Высочество. Толстяки-министры, канцлеры, секретари одобрительно загудели. Голова профессора Туба вновь разболелась. В висках закололо. — Минуточку внимания, — Канцлер поднял руку. — Их Величества желают позаботиться о безопасности наследника самым наилучшим образом. Для этого все возможные угрозы будут устранены. Кукла наследника Тутти послужит достойной и безопасной заменой живому ребенку — и не создаст династических перипетий при наследовании. Одобрительный шум перешел в овацию. — Ах, как это умно! — Грандиозно! — Да, да! Туб поднял подрагивающую руку, не решаясь высказаться вслух. Обратив на него внимание, Старший Толстяк о чем-то заговорил с распорядителем Совета. — Предоставьте слово почтенному доктору Тубу, ваша милость. Поклонившись, высокий Канцлер сел на свое место так, что казалось, будто он сложился вдвое. — Прошу простить мое невежество, милостивые господа. Но ведь у наследника есть живая сестра — что вы будете делать с этой девочкой? Все три Толстяка, чуть склонившись вперед, потому что плотнее не позволяли выпирающие под бархатом костюмов необъятные животы, зашептались. — Да будет вам известно, почтенный доктор, что... — холодно одернул ученого выступивший чуть ранее Канцлер большой печати. Но договорить не успел. — Мессир Туб, уважаемый ученый! Мы год назад приказали вам сделать нам куклу, которая заменила бы нашему наследнику, Его Высочеству Тутти, прочих детей, составила бы компанию в играх, росла бы с ним. Вы выполнили приказ, не правда ли? Туб кивнул. На него была обращена сотня глаз. — И вас, при всем уважении к вашим трудам, не касается, что именно будет дальше с сестрой наследника. Вернее, с бывшей сестрой, так как уже утром ее место займет ваша кукла. Ученый затрепетал. Дело пахло плахой. — Но, — продолжил Старший из Толстяков, откусывая от индюшачьего паштета огромный ломоть и не трудясь отереть подбородок, — мы любезно расскажем вам, что именно с ней будет. Он сделал паузу, оглянувшись на остальных. Двое младших молчали. В полной тишине кусок паштета сорвался с подбородка и, оставляя жирные разводы на кружевах воротника, оглушительно плюхнулся на зеркальный паркет. — Она исчезнет. Жующие челюсти замерли. Туб оторопел, но тут же поклонился — насколько позволяла старику его больная спина. — Понятна ли вам наша воля, доктор Туб? — Да, Ваше Величество, — пробормотал ученый. Челюсти вновь заработали, заходили, перемалывая самые лучшие, самые аппетитные куски нежнейших куропаток, индюшек, фазанов, рябчиков и кроликов — скромный ужин толстяков. В кровавом мареве поплыли огоньки свеч. — Доктор, вы, кажется, должны были доработать ваше произведение — до утра. — Верно, Ваше Величество... — Так, быть может, мы не станем отрывать вас от этого занятия, и вы возвратитесь к работе? Чтобы утром кукла во всей красе предстала перед наследником и стала ему достойным товарищем. Туб вновь поклонился. Отодвинув стул и чуть не поскользнувшись на чьих-то лентах или объедках, готовился выйти вон, как вдруг вновь раздался голос распорядителя Совета. — Вопрос награды доктора Туба тоже должен быть обсужден сегодня. — Вы уже решили, чего хотите просить в качестве вознаграждения за ваш труд? — обратился к ученому Средний Толстяк. — Простите, Ваше Величество. Я не в силах, пока не завершил работу, думать о какой-либо оплате. Прошу вас подождать до утра. Средний Толстяк величаво кивнул и сделал разрешающий жест рукой — теперь доктору Тубу можно было удалиться.***
— Господин доктор! — Мальчишка не спал, хоть и отчаянно тер глаза кулаками. — Почему ты не спишь, Тибул? Сейчас уже далеко за полночь. — Я же знаю, что вы будете работать... Вам нужна помощь? — О, да, — честно ответил старый ученый. — Но ты не можешь мне помочь, и, кажется, никто не в силах. — Но почему? — Потому, мой любопытный друг, что иногда так случается, и ничего тут не поделаешь. Подай мне, пожалуйста, ящик с девочкой. Я обещал немного поработать с ней. И прибавь света, здесь слишком темно. Мальчик, придерживая, принес коробку на вытянутых руках и аккуратно поставил ее на стол перед доктором. Потом — на цыпочках, чтобы не привлекать к себе внимания, — переместил поближе пятисвечный канделябр с толстыми восковыми свечами — хватит до самого рассвета. — Послушай меня, Тибул. Помощник кивнул. — Мне предстоит важная работа, и я не сомневаюсь, что выполню ее. Потому что есть приказ и потому, что я дал слово. Но есть кое-что еще, о чем я пока не могу тебе сказать, и что, возможно, я буду просить тебя сделать. — Я готов. — О, не торопись, юноша, я знаю вашу прыть. Тебе может понадобиться изрядная смекалка и смелость... Ученый, переваливаясь с ноги на ногу, медленно ходил из угла в угол, пока Тибул зажигал свечи в канделябре и устанавливал его точно так, чтобы свет падал на куклу наилучшим образом. — Моя работа стоит много, ты это знаешь. — Да, господин доктор. — Я мог бы быть богат — как вот эти толстяки, богачи, разжиревшие потому, что на рабочих окраинах матери иногда не знают, чем накормят своих детей завтра. Доктор помолчал, пожевал губами и продолжил. — Сегодня я узнал, что моя работа будет стоить жизни. Маленькой девочке, на место которой я целый год готовил эту куклу. Ради благополучия этих господ, ради величия Трех Толстяков, ради железного сердца наследника Тутти. — Но ведь у него не железное сердце! — Да, да, молодой Тибул, это мы с тобой отлично знаем, что у человека не может быть ни железного, ни золотого — никакого иного сердца, кроме простого человеческого. Но сказать об этом вслух — значит быть выпоротым и сосланным, а то и казненным. Доктор осторожно сдвинул крышку и без стука отложил ее в сторону. В деревянном ящике, обитом изнутри той же светло-розовой тканью, из которой было сшито платье куклы по последней дворцовой моде, закрыв глаза лежала почти девочка и, казалось, безмятежно спала. Осторожно, стараясь не смять дорогие складки и кружева, доктор вынул куклу и усадил спиной к себе. На сей раз он не нажимал на комбинацию пуговиц, а просто расстегнул платье до половины, обнажив посередине спины куклы специальную секретную створку — для доступа к внутреннему устройству. Руки старого доктора дрожали, а глаза после душного смрада столовой все еще слезились. Но движения были тверды, с помощью хитрых магнитов он открыл створку, и помощник Тибул в очередной раз поразился сложности механизма. Малейшее движение было записано на специальных лентах и встроено в схемы, связи и взаимодействия, крохотные катушечки проводов-нервов... Ювелирная, и в самом деле бесценная работа. Только вот стоила ли она живой и настоящей человеческой жизни?***
Рассвет вплыл в затейливо обрамленные окна из туманного парка, с беспокойным щебетом самых ранних птиц, запахом тины из прудов и рыком зверинца — смотрители еще не успели задать корм животным. Кукла, уже застегнутая на все пуговицы, причесанная и торжественная, как первоклассница, сидела в кресле и ждала своей участи. Она не улыбалась — кукла должна была весело улыбаться только наследнику Тутти, а вежливо — исключительно в ответ на обращение любого из Трех Толстяков. Она смотрела внимательно, чуть поворачивая голову, то на доктора, что-то писавшего у раскрытого окна, потому что все свечи уже оплыли и погасли, то на помощника Тибула, так и не сомкнувшего глаз, и теперь укладывавшего в продолговатый ящик инструменты доктора и убиравшего нагар и оплывший воск с подсвечника. Наконец доктор дописал. Он осторожно убрал перо в чернильницу, промокнул лист и прочитал еще раз — убедиться, что все ничего не позабыл и составил послание верно. Только после этого поманил к себе помощника, закончившего с уборкой. — Послушай, мой друг. Я, как видишь, обращаюсь к тебе, как к равному, потому что мне нужна твоя помощь, и это может быть очень, очень серьезно... В серовато-лиловом тумане проступила золотая полоса. — Совсем скоро встанет солнце. Мы с тобой пойдем в покои наследника. Он еще спит. Куклу мы оставим там, она будет ждать его пробуждения. Потом... Потом мы предстанем перед Толстяками. Мне предстоит просить награду. Доктор Туб тяжко вздохнул. — Да, мою награду... Так вот, юный Тибул, я буду просить в награду жизнь маленькой девочки. — Но разве... — Повторяю: я буду просить в награду оставить жизнь девочке Суок. Это прямое нарушение воли Трех Толстяков. Бунт. Но я выполнил их приказ, идеальная кукла — сделана, и нет ни в нашем королевстве, нигде больше на земле ученого, который бы согласился создать такую куклу и создал бы ее. Поэтому я надеюсь, что моя просьба будет удовлетворена. Тибул покачал головой. Должно быть, доктор вошел в тот возраст, когда люди выживают из ума. — Но надежда моя очень слабая. Поэтому, друг мой, прошу тебя позаботиться о ней, если со мной что-то случится, — а оно обязательно случится. Старый ученый горько улыбнулся и поправил тугое пенсне. — Вот. — Он протянул помощнику кошель, в котором угадывался вес нескольких сот золотых. — Это твой расчет. А это... Доктор плотно сложил в несколько слоев только что исписанный и уже подсохший лист туда же, в кошель к монетам. — Это письмо моему ученику, точнее, моему лучшему ученику. Его зовут доктор Гаспар Арнери, ты должен был о нем слышать. — Конечно! Кто же не слышал о докторе Арнери, чудотворце! — Полегче, юноша, я думал, вы достаточно долго работаете у меня, чтобы знать, что чудес не существует! — Прошу прощения, господин доктор... — Ты явишься к нему, передашь письмо. Там все написано. Запомни, если тебе будет грозить опасность, потому что к закату я уже стану государственным преступником, выброси письмо. Просто приди и попроси помощи от моего имени. Глаза старого доктора слезились, от бессонной ли ночи, от усталости ли... — Я совершил огромную ошибку, попал в западню, из которой не выбраться. Прошу тебя — исправь это настолько, насколько сможешь. Мальчишка серьезно кивнул. — Да, господин доктор. Кукла в кресле склонила голову — из коридора послышались шаги гвардейцев. — Ну вот и все, друг мой, пора прощаться. Помните, о чем я вас просил. И не подавайте об этом виду. Туб успел подмигнуть своему ученику как раз вовремя: после короткого стука дверь распахнулась и на пороге возник один из гофмейстеров. Обеспокоенно оглядев обстановку, старого ученого и его ученика и, самое главное — искусно сделанную куклу в роскошном наряде, одобрительно кивнул и объявил важным голосом: — Доктору Тубу и ученику Тибулу явиться, сопровождая куклу Его Высочества, к дверям опочивальни наследника! Шести гвардейцам — сопровождать! И отступил в сторону, пропуская доктора, бережно несшего куклу на руках, как сонного ребенка, и сопровождавшего его — теперь уже бывшего, но знать об это было никому не нужно, — помощника. Шестеро гвардейцев выстроились вахтой и, стараясь соразмерять шаг, отправились по широким коридорам в крыло, где находились покои наследника.***
Наследник Трех Толстяков, маленький, еще не утративший детской округлости щек наследник Тутти сладко спал под роскошным балдахином, украшенным золотой вышивкой и гербами в окружении игрушек, по большей части — солдатиков, вернее, генералов оловянных войск. Простыми солдатиками ему играть не пристало. Гвардейцы остались в дверях почетным караулом. Стараясь не шуметь, доктор Туб приблизился к постели наследника. Старший воспитатель, неотлучно дежуривший при нем, указал на резное, украшенное бордовым бантом кресло, специально сделанное под размер куклы. — Сюда, — произнес он тонкими сухими губами, почти беззвучно. Придерживая платье — шелк звонко зашелестел, — ученый усадил свое творение в кресло, придавая кукле как можно более изящную позу. Кукла, будто понимая, что происходит, грустно склонила голову набок. — Мне пора, дружок, — протянул ей руку создатель. Кукла поколебалась, затем еще раз кивнула и вложила маленькую механическую ручку в ладонь доктора Туба. — Прощай. Они выходили задом наперед, пятясь и кланяясь — воспитателям, спящему наследнику и кукле. Только когда за ними затворились массивные двустворчатые двери и гвардейцы вновь окружили их почетным караулом, доктор позволил себе оглядеться. Гофмейстер был неподалеку и тотчас же подошел. — У нас осталось во дворце еще одно незаконченное дело. — Да, господин доктор. Но пока это невозможно — заседание малого Государственного совета затянулось, и Их Величества все еще изволят спать. Как только они прикажут — вас позовут. — Но позвольте, куда же нам деться? — Вы можете спуститься на кухню, позавтракать. Вам устроят отдельный куверт. Проводить вас? — О, не извольте беспокоиться. Просто скажите, как найти дворцовую кухню. Гофмейстер едва не допустил протокольную ошибку — показал на физиономии презрение, но тут же взял себя в руки. Что с них взять, с этих ученых... — Вам нужно спуститься по боковой лестнице на два этажа ниже, потом пройти по коридору для поварят — налево. Вы окажетесь на месте и обратитесь к господину повару королевских завтраков. Только не затягивайте — вы должны быть в нашем распоряжении, как только Их Величества потребуют вас к себе. Поклонившись, доктор и его помощник отправились на поиски лестницы. — По моим расчетам у нас есть около двух часов. Завтрак Трех Толстяков — самое серьезное дело за утро, они, кроме того, что поглощают столько, сколько за месяц не съест обычный рабочий или торговка, заслушивают доклады двух-трех министров, а потом, конечно, они захотят справиться, как поживает Его Высочество... и его новая подруга. — Да, господин доктор. Судя по тому, что лестница была узкой и темной, она использовалась в основном лакеями и горничными. Это было к счастью, потому что час прислуги уже миновал, а все порядочные толстяки еще нежились в своих постелях. Поэтому ученый проговорил так, чтобы Тибул его слышал: — Вторую кроватку из покоев наследника уже вынесли. Если так, то Суок должна была ночевать где-то еще, но во дворце. Где, как не на кухне, нам это выяснить... Спроси у поварят, не знают ли они, где девочка... Крутая лестница сделала еще один поворот, и доктор едва не подвернул ногу. — Не беспокойтесь, господин доктор, я все выясню. Мальчишка был удивительно шустрым, недаром оказался в услужении у доктора Туба, которому нужны были от помощника острые глаза, ясный ум, ловкость и решительность.***
— Итак, господин доктор, вы желаете наконец высказать, какое вознаграждение хотите получить за вашу работу? — прогрохотал, отрыгивая, Старший Толстяк, поблескивая атласной пижамой на лоснящихся боках. К удивлению доктора, его позвали совсем скоро, он не успел ни допить свой стакан кофе, ни доесть хрустящую вафлю со взбитым кремом. Тибул, быстро управившийся со своим завтраком, растворился в полумраке пропахшей манной кашей и сливками громадной полуподвальной кухни — поварята галдели, как птичник, на все лады, уже начищая сковороды, отмывая овощи и натачивая ножи для готовки обеда. Увы, он так и не успел попрощаться с Тибулом, грустно размышлял Туб. Поднимались в покои Трех Толстяков они — доктор в сопровождении гвардейцев, на сей раз — двух, уже не по боковой, а по парадной лестнице, которая начиналась рядом с залой для приема посольств. Старый ученый осторожно шагал по мрамору и по коврам, опасаясь и здесь оступиться. В зеркалах отражались рослые красавцы-гвардейцы и он, совершенно седой, в потрепанном сюртуке на двух из трех полагающихся пуговицах. Какую плату он мог бы просить за свой несравненный труд? — Да, Ваши Величества, — и почувствовал, как голос его предательски задрожал. Неужели он не сможет сказать это вслух? — Я пришел просить передать мне девочку Суок на воспитание. Алые, в складках, щеки Страшего Толстяка побледнели. — Это невозможно, — отрезал он, и Средний и Младший закивали утопленными в круглых плечах головами. Но доктор, понимая, что пути назад нет, поднял глаза и уставился прямо на Толстяков, что было запрещено под угрозой применения физического наказания. — Я прошу вас передать мне на воспитание девочку Суок. В противном случае кукла наследника Тутти будет испорчена — так устроен ее механизм. Младший из Толстяков торопливо, слишком даже, закивал, растягивая губы в подобии искусственной улыбки. — Уважаемый доктор! До сегодняшнего утра это было невозможно по многим причинам, в числе которых — и наше нежелание, и прямой указ. Но, к великому сожалению, сейчас причина только одна, и она делает прочие ничего не значащими. Доктор пошатнулся и огляделся в поисках того, на что можно было опереться. — Ночью неразумное дитя забралось в зверинец, быть может, вы слышали, как ревели поутру звери? Несчастный ребенок свалился в клетку с пумами... От ужаса доктор замер на месте. — И можете себе представить, что произошло. — Этого не может быть! — воскликнул несчастный ученый. — Вы нам не верите? — подал голос Старший, возвращаясь в прежний оттенок красного. — Распорядитесь пригласить обергофместера, он проводит вас и лично вам все покажет. Разумеется, все, что могли, мы уже убрали... Средний из Толстяков, самый грузный и неповоротливый, озадаченно вертел головой, переводя взгляд с одного брата на второго. — Спускайтесь же. Удостоверьтесь, и быть может, тогда вы выберете что-то другое в уплату за ваш труд, господин доктор. — Старший сделал жест рукой, приглашая ближе обергофмейстера. В таких же летах, как и сам ученый, обергофмейстер, облаченный в шитый золотом дворцовый мундир, поклонился во исполнение монаршьей воли. Из детской раздался пронзительный разочарованный плач.***
Теперь доктор был уверен, что гвардейцы — уже не почетный караул, а его собственная стража. Что теперь поделаешь, он сам подписал себе этот приговор. Что теперь ждет его? Темница? Ссылка? Он больше не увидит ни прекрасных садов, ни городских окраин, ни площадь Звезды... Не услышит ярмарочных выступлений, не угостится лучшим элем во всем королевстве... Не сможет больше работать? Но разве он будет в силах еще хоть раз взять в руки инструменты — после того, что ими — этими руками и этими инструментами, — сделали? Мощеная крупным камнем дорожка через парк вела к зверинцу, огороженному стрельчатой кованой оградой. На отвратительном заборе цвели роскошные чугунные розы. Шаги. Шум. Крупный камень выдавал мелкую дробь собственных шагов доктора и ритмичные «бамм» от подкованных железом сапог гвардейцев. Вне сомнения, что ночью — доктор не спал, трудясь над куклой, — он бы услышал и шаги девочки, и ее крик, если бы и правда что-то случилось. Но никаких звуков не было. Опустив голову, старый ученый Туб шагнул в отворенную калитку с чугунными розами. Запели-заохали тропические птицы, заходили по периметру хищные звери, осматривая, оскаливаясь, примериваясь... Они прошли еще несколько шагов, и старый ученый, гениальный создатель кукол Туб понял, что обратно выйти он не сможет. Только бы его помощник справился, и... Пронзительно кричали макаки, прыгая по ветвям искусственных пальм, зычно грохотал бегемот из своей гигантской лужи. Вонь, чудовищный смрад окружал его. — Сюда, господин доктор.***
— Ну же, прыгай! Или ты боишься? — Юноша, быстро, по-кошачьи спустившийся со стены, поросшей плющом, протянул девочке руки. Но она застыла на краю в нерешительности — но не в страхе. Тибул изобразил страшную гримасу, сдвинув брови и поджав губы. Но маленькая Суок только рассмеялась. Тибул сделал ей знак — тише, и она прикрыла рот ладошкой. В эту ночь она спала рядом с лестницей — так ей сказал воспитатель, это такая игра — в долгие прятки, чтобы утром Тутти искал ее как можно дольше. И, когда ее нашел там Тибул, долго отказывалась выходить. — Это просто такая игра. Мы сходим в город, навестим старого друга. Суок послушно кивнула. Странный мальчик, который ловко лазал по деревьям и заборам, пообещал показать ей ярмарочные выступления. Акробатов в сверкающих костюмах и силачей. Он удивился, когда Суок сказала, что никогда не видала такого. — Видишь вон там фургон? Как знать, может быть, они согласятся дать представление специально для тебя? Бежим, узнаем, остались ли места... Подхватив девочку на руки, Тибул бросился со всех ног к зеленому балаганчику, украшенному флажками и лентами с яркими надписями. Во дворце поднималась тревога.