и я бы свой укромный уголок поменял,
ещё чуть-чуть — и небо упадёт на меня и на всех.
я поднял бы на смех, что упало на нас,
но где смех — там нас нет
2006 год
Дом, демонстрируя многовековое терпение и чуткость родителя, спокойно прислушивался к плачу, который доносился из детской комнаты — надрывный, резкий. В детской всё теперь переменилось, стало таким же незнакомым, как и новый обитатель дома: россыпь иных звёзд мерцала на потолке (двадцать шесть лет назад там поблёскивали в ночи те, что линиями складывались в Дракона), обои серебряного цвета ловили отблеск тусклого лунного света, просочившегося сквозь светло-бежевые шторы, а колыбель, заколдованная так, чтобы слегка парить над полом и покачиваться, утешала малыша, помогала ему успокоиться. Мэнор, на вид, как всегда, холодный и отстранённый, подстраивался под нужды своих хозяев безропотно целый день, пока наконец, оставшись наедине с младенцем, не принялся сторожить его сон. Теперь младенец проснулся и звал на помощь всех единственным способом, который был ему известен, и тем самым сильно напоминал большинство своих предков; дом давно уяснил, что человек всегда приходит в этот мир с криками, как будто незамедлительно начинает бороться с реальностью. Тьма дома, должно быть, пугала ребёнка — слишком маленького по сравнению с высокой кроваткой, в которой он нетерпеливо дёргал ножками и ручками, что уж говорить о проекции ночного неба над белёсой головкой. Мэнор знал: именно Скорпиусу Гипериону, появившемуся на свет пять недель назад, Драко Малфой передал звание наследника рода. Скорпиус был первым и единственным сыном для Драко, а в памяти дома он отпечатался как тридцать второй наследник. Сколько бы столетий ни минуло, сколько бы поколений Малфоев ни сменили друг друга, большой дом наблюдал за ними безмолвно, как-то высокомерно — осматривая придирчиво, но не удостаивая замечанием, что бы ни происходило. А может, дом лишь не знал, как должно проявлять свои истинные чувства, и ещё далёкие-далёкие предки Скорпиуса охотно переняли это неумение, посчитав его за образец поведения, впитали в себя. Малфой-Мэнор бережно хранил сотню тайн, спрятанных с присущей ему искусностью от взоров любопытных гостей. Его стены и двери славились величественным молчанием, но на самом деле помнили каждое слово, обронённое членами богатейшей семьи, и впитывали в себя каждую мысль и эмоцию своих хозяев. Малфои жили, наполняя мрамор, зеркала и фитили сотнями воспоминаний, и дом жил вместе с ними. Благодаря им. Драко, сам того не ведая, прервал размышления дома, не позволив сыну слишком долго пребывать в эфемерных объятиях. Мэнор ревностно отметил, что Скорпиус зарыдал ещё сильнее после немилосердно разрезавшего тишину скрипа: напугал ведь, неумёха Драко Малфой, старинной дверью так размахивать нельзя. Ничего, он ещё научится. У Люциуса тоже быть отцом получалось не сразу... И у Абраксаса.***
Драко решил остаться в детской. Скорпиус успокоился, но некоторое время мужчина ещё неловко покачивал сына, не забывая держать его крепко и поддерживать голову ладонью, а затем осторожно вернул в колыбель. Никакая магия порой не могла повторить точь-в-точь тепло рук и мягкий шёпот отца, и Драко это знал не понаслышке. Он подошёл к окну и, отдёрнув занавески, открыл его — настежь, приглашая ночную прохладу ненадолго побыть гостем Мэнора. Дышать стало легче, избавиться от навязчивых мыслей — тоже. Здесь воздух казался Драко чище, чем в его спальне. Неудивительно: там окно выходило на задний двор, а здесь — прямо в сад. В детстве Драко любил высовываться из этого самого окна, у которого стоял теперь, и подолгу сидеть так, взгромоздившись на подоконник, высматривая в тени тисов павлина. Иногда — даже зимой, часто весной, осенью, но после поступления в Хогвартс — только летом. До хорошего мальчишеские идеи вряд ли доводят: однажды он чуть не свалился вниз, но опасность его, разумеется, не остановила. Подумаешь, не умрёт же: слишком красивый, чтобы отправляться к Мерлину так рано. Позже, когда Драко подарили метлу, он мог и вовсе вылететь на ночную прогулку, и тогда он кружил над Мэнором, оттачивая древнее мастерство — делать всё настолько осторожно, чтобы не привлечь к себе внимания взрослых. Если бы Нарциссе были известны его выходки, она бы заколотила створки одним взмахом волшебной палочки. Конечно, она догадывалась, что её сын летом не спит допоздна, но если бы точно могла увидеть, что именно он проделывал и с какой завидной регулярностью... Вероятно, отругали бы и Драко, и Люциуса. Первого — за безрассудство, второго — за метлу и плохую генетику. Он часто представлял себе, как за закрытыми дверями спальни родителей мать тихо, но чрезвычайно строго и холодно отчитала бы отца, как Нарцисса обычно поступала, если они спорили из-за него, и всякий раз лёгкая усмешка расцветала на его лице. Не злая — лишь довольная. Раньше тяга к ночному миру была непреодолимой, а потом Тёмный Лорд забрал у Драко и её. Понадобились годы, чтобы привыкнуть к тому, что не нужно больше оборачиваться на каждый шорох и бросаться к выходу с палочкой наготове. Чтобы почувствовать былое умиротворение, глядя на нарциссы и пионы под окном, можжевельники живой изгороди, видевшиеся справа, и клочки тёмно-синего неба, что временами появлялись из-за серых туч над домом. Ночная тишина и свежий воздух выстраивали любые гнетущие мысли по нужным сундукам, где им и следовало покоиться. Драко дышал глубоко, слегка высунув голову наружу и устроив локти на подоконнике. Он слушал только своё дыхание, казавшееся чересчур громким, как и биение сердца, размеренно стучащего в груди. Наконец, словно что-то решив для себя, мужчина втянул голову обратно в комнату и выпрямился, прежде чем закрыть одну створку окна и выйти из детской — ненадолго. Он действительно кое-что решил: принести книгу из спальни и остаться здесь на ночь с сыном, и исполнение не заставило себя ждать. Сон окончательно покинул его. Вскоре он уже снова оказался на том же месте, только теперь спокойно сидел за столом, который смог приставить к окну с помощью заклинания левитации. Дверь он предусмотрительно исправил ещё до этого, она уже не скрипела. Луна совсем скрылась за тучами, когда Драко, наложив заглушающее на комнату, чтобы не будить родителей, если вдруг Скорпиус снова проснётся, открыл книгу ровно на той странице, которую читал, кажется, чуть больше получаса назад. Подул ветер, и огонёк парившей над столом свечи потянулся вбок, словно ему тоже было интересно, что могло удостоиться внимания аристократичного Малфоя. Серые глаза, в которых отражался кончик пламени, делая взгляд обманчиво грозным, неспешно пробежались по строчкам. Книга была целительская, насколько можно было судить. Дойдя до конца страницы и перевернув её, мужчина внезапно обнаружил небольшую записку. Драко вскинул брови в изумлении, затем, недолго думая, развернул бумажку. Светлые брови свелись к переносице, свидетельствуя о том, что он словно пытался что-то вспомнить, но не мог, и смесь непонимания, любопытства и скепсиса застыла на тонких чертах его лица. Он перечитал написанное дважды: почерк был круглый, но вытянутый, сжатый; буквы сильно отличались от тех, что выводил отец, значит, вряд ли это было связано с ним. Он перестал давить ладонью на книгу, и та неожиданно захлопнулась, так что пришлось её снова раскрыть; в этот раз внимание Драко задержало кое-что на первой полупустой странице. Подпись От дорогих друзей дорогому другу, расположившаяся над печатным заглавием. Почерк был без сомнения тот же, что и в записке: он сверил буквы. Под именем автора-целителя очень мелко и коряво — это уже, очевидно, писал кто-то другой — значилось следующее: Эта книга ещё не вышла в свет, потому подарок считай щедрым... «Да, — подумал Драко, взглянув на год издания – 1953, — писк моды». ...и искренним. Здесь ты найдёшь то, что искал, А. Ты ведь любишь... растения. — Бред какой-то, — воскликнул Драко раньше, чем успел себя сдержать; его переполняло замешательство, и от этого он нахмурился ещё сильнее. Он перевёл взгляд на записку. — Так угроза или подарок? «Или и то и другое, — заключил мысленно. — Дедовские дела, видимо. А – Абраксас, кто же ещё. Астория вряд ли... — Сердце болезненно запнулось. — Нет, в нашей библиотеке её книг нет». Он вернулся к записке, отложил её в сторону и продолжил читать книгу, но теперь мысли его были далеко. Драко довольно хорошо знал деда — волевого, твёрдого, амбициозного, и тот никогда не рассказывал о своей юности. А дом хранил воспоминания обо всём.