Чайник на плите

      Чайник стоит на плите.       Тусклый свет из окна не способен осветить кухню Смольного.       Это был осенний дождливый день.       Уже прошел почти год после окончания войны, но шрамы не затянулись. Смольный просыпался каждую ночь от кошмаров. Алексею даже казалось, что он чувствует взгляд Берлина. В такие моменты он всегда уходил на кухню и просто ставил чайник.       И сейчас так.       Глаз Смольного не зажил, Алексей допускал мысли о том, что этого никогда и не произойдет. Алексей о многом думал, пока чайник кипятился. Думал о Берлине, о своей слабости, о том что подвёл Мишу. Смольный помнил, что сказал Миша, когда он пришел к нему впервые после войны. Обвинил, что Алексей предатель. Но разве Московский не знает, что Алексей готов умереть за него? Тогда почему? Почему вонзает нож и в так умирающее сердце? Почему делает больно? Почему с ним вообще всё это происходит?       Он не просил Мишу одевать на него терновый венок, но Смольный его принял, и носил так, не подавая вида, что шипы вонзаются ему в голову, что небольшие раны образуются, и кровь от них не иссякает, ведь венок до сих пор на голове, его нельзя снять, он с ним навсегда.       Голова становилась тяжёлой от мыслей. Он не мог прекратить вспоминать ту встречу с Мишей, он не мог забыть всю боль причинную Берлином. Алексей пережил много войн, но такой жестокости никогда не видел. Когда люди успели позабыть, что они люди? Смольный помнил, как сидя в камере, Берхард ему рассказывал про сожжённые деревни, как их совсем ещё молодые олицетворения кидали в огонь. Алексей помнил избитых чуть ли не до смерти Ельню и Вязьму. Он знал их со времён Руси, они ему как дети. Если бы Смольный мог... Если бы он был сильнее. Нет, он не мог забыть этих лиц. Ночами ему слышатся крики погибших жителей, сожжённых деревень.       Смольный поднимает чайник.       Они кричат истошно, прося его помочь. Но Алексей лежит на земле, не в силах шевельнуться. Из глаза течет кровь, он пытается её остановить, подняться, но черный сапог надавливает на его спину резко, что кажется будто позвоночник сломается. Эта усмешка, этот беспристрастный взгляд ледяных глаз. Берлин не капли не сожалеет.       Руки дрожат.       Дальше темнота. Хотелось просто очнуться и чтобы весь тот ужас был всего лишь страшной сказкой нечистой силы. Но каждый раз засыпая и просыпаясь, Смольный понимал, что нельзя выбраться из этой сказки. Пусть хоть он уже и не главный персонаж этой истории , но как всех второстепенных персонажей, его ждёт смерть.       Чайник вываливается из рук. Кипяток плескается на пол и на самого Смольного. Но Алексей даже не замечает этого. Глаза странно щипает, кажется что из его незажившего глаза сейчас польётся кровь, но стекают лишь прозрачные хрустали.       Смольный берёт рядом лежащее полотенце, он опускается на пол, и начинает возить тканью по кипятку, обжигая руки, и пытаясь убрать воду с пола. Картина перед глазами плывет. Он перестает различать, что делает, лишь бессмысленно возит уже измокшее полотенце.       Его бьёт дрожь. Это от ожогов или слёз? Он один. Всегда был один. Так почему же Алексей даже в одиночестве старается не ронять слёзы?       Он так больше не мог.       Солёные дорожки текли по щекам, а в небольшой темной кухонке стали слышаться всхлипы.       Потом Смольный обязательно поймёт, что ожоги от кипятка надо было обработать сразу же, и что вся эта истерика была глупостью. Но пока он рыдал не сдерживаясь, ведь в этом доме он один. Один со своими страхами.