Под алым парусом

Утро было солнечное, яркое, дул прохладный ветер, а море было лазурно-голубое, что редко случается здесь, на севере. В такой день идти бы под парусом, ставить сети, а то – порыбачить у берега… - Олаф, ты идешь? – позвали с улицы, камешек звонко щелкнул по распахнутой створке ставня. Кальдмеер вздохнул, выныривая из своих грез, и, застегнув куртку и подхватив рабочую сумку, вышел из дома. Надо было поспешить – до смены оставалось полчаса, а опоздание было чревато не только штрафами. Как любил поговаривать комендант – «Вы – солдаты, вы делаете бомбы – и это ваш вклад в победу, а если вы будете плохо работать – мы спросим с вас как с солдата!»… Молодые и старые, мужчины и женщины, работники оружейного завода Каперны, они шли по разбитой вчерашней бомбежкой дороге, и говорили – обменивались новостями, шутили, кляли строгих мастеров. Потом кто-то стал пересказывать последние сводки с фронтов, напечатанные в «Нойе Дриксенер цайтунг», и разговоры потихоньку смолкли, сменяясь напряженным молчанием. Положение на фронтах было плохим – а впрочем, таким оно было уже второй год, и удивляться этому не стоило. Кесария Дриксен увязла в войне, как муха в патоке, и ее армия, разбросанная по трем фронтам, четвертый год кормила вшей в окопах, то продвигаясь на несколько бье вперед, то откатываясь назад, на старые позиции. И конца-краю этому пока видно не было: все мужчины, от едва познакомившихся с бритвой юнцов и до седых стриков были в строю, и пополнения для решительного наступления было взять неоткуда. Утешало лишь то, что, похоже, в Талигойской Империи было еще хуже. Олаф и сам бы пошел на фронт, да не взяли. Когда-то, в детстве, он, как и все мальчишки этого маленького приморского городка, мечтал о карьере моряка, дальних походах и удивительных странствиях. Но – не вышло. И, как и его старшие братья, он пошел на завод, продолжая рабочую династию. Со временем стал не последним токарем, правда, в начальство так и не выбился – подвел излишне честный характер да острый язык. А когда началась война, оказалось, что на заводе он нужнее. Олаф не расстраивался, понимал, что сложилась его жизнь хорошо, правильно: делал он всегда то, что нужно, что должен, а что грызла порой тоска, серая и непроглядная, как осенние морские туманы, так что с того, это было нечасто, а после шестнадцати часов смены некогда было тосковать, тут бы упасть где да заснуть. Но, все же, как любой, наверно, житель побережья, Олаф любил смотреть на сине-зеленые, обычно темные волны. Вот и сейчас он глянул на горизонт: еще вчера там поднимался столб дыма – горел атакованный вражескими самолетами монитор «Ноордкроне», защищавший город с моря. Глянул – и не поверил своим глазам. Поморгал, и снова посмотрел, но все осталось по-прежнему: алой запятой на горизонте маячил парус. Кому понадобилось выходить с такими парусами, и как этому рыбаку дали разрешение на отплытие, Олаф не понимал. Впрочем, может, это чудил какой-нибудь высокий чин, вздумавший покататься на яхте в неспокойных водах… Но на следующий день, когда Олаф утром взглянул в окно, выходящее на море, алый парус все еще никуда не делся. Олаф только хмыкнул, поражаясь чьей-то дурости. А вечером разыгрался шторм. Всю ночь ветер бросал в окна холодные капли дождя, завывал в щелях, а под скалами билось в страшной ярости море, окатывая берег соленой пеной. В городе все вымерло, спрятались в домах жители, а сторожевые корабли ушли в тихую бухту, и только маяк, невзирая на опасность налета вражеской авиации, резал ночь острым лучом, подавая знак тем, кто были в открытом море. Выходной у Олафа выдался первый за три недели, и потому он, надев свою выходную рубашку, пошел к морю – посмотреть на темные, мутные сегодня волны, да глянуть, не выбросило ли чего полезного на берег после шторма. Олаф шел по каменистому пляжу, глядя под ноги, но пока ему попалась только одна пустая жестяная банка с маркировкой Империи, да несколько пучков гниющих водорослей. Поэтому глухой звук выстрела, раздавшийся рядом, застал его врасплох. Олаф быстро присел и с тревогой огляделся. Грязно-бордовое, мокрое полотнище полоскало на ветру. Ветер подхватывал его и бил об мачту, извлекая напугавшие Олафа звуки. Маленькая белая яхта лежала, чуть заваливаясь на бок, завязнув в намытой волнами гальке и песке. Было тихо, не было слышно ни человеческой речи, ни шагов, только выстрелы паруса гулко раздавались над берегом. Олаф встал и осторожно пошел к яхте. Зачем он это сделал, он бы и сам потом не смог сказать. Ведь было совершенно ясно, что не было в Каперне, да и вообще в Дриксен, таких судов: давно уже, согласно распоряжению, были выкрашены в грязно-серый цвет все рыбацкие лодки, а на бортах их красовались порядковые номера, а не надписи на чужом языке… И все же пошел. Тишина была какая-то мертвая. Когда Олаф осторожно, стараясь ступать совсем неслышно, подошел ближе, он, наконец, увидел человека. Тот лежал на берегу недалеко от борта, на спине, закинув руку за голову, и ветер трепал его черные, необычные для северян волосы. Глаза были закрыты, загорелое, худое лицо спокойно, и непонятно было, то ли он мертв, то ли без сознания. На рукаве белой матросской куртки расплывалось алое, как парус странной яхты, пятно. Олаф присел рядом, протянул руку и потрогал пальцем щеку – она была теплая, - а потом осторожно похлопал того. Человек застонал, будто заскрежетал, подтянул ноги к себе, а потом открыл глаза. Темные и какие-то удивленные. - Встать можете? – спросил Олаф. Человек моргнул, а потом выжидательно уставился на него. Подниматься он не спешил. Олаф неловко хмыкнул, представился: - Олаф Кальдмеер, Каперна – если это вам о чем-нибудь скажет. А руку-то надо перевязать, пока хуже не стало. Олаф принялся искать в карманах платок, который мог бы сойти за бинты. А его находка, тем временем, опустил вдоль тела раненую руку, вытащил кисть второй из-под полы распахнутой на груди куртки, и – Олаф чуть не отпрянул – отложил в сторону нож с широким, кривым лезвием. Сел – с трудом, помогая себе здоровой рукой, принялся стягивать тяжелую, мокрую от морской воды куртку, Олаф потянулся помочь ему. - Ротгер Вальдес, - сказал тот, голос у него оказался высокий, звучный, пусть и немного охрипший. Ухо резануло диким сочетанием северного имени и южной фамилии, а потом Вальдес улыбнулся – широко, заразительно, со смешинками в глазах и ямочках на щеках, и Олаф понял, что у такого человека и должно быть самое невероятное имя. Пока Олаф перетягивал платком оказавшуюся не слишком глубокой рану на предплечье, он думал, стоит ли спрашивать что-нибудь, или следует как можно быстрее уходить отсюда, пока не пришла военная полиция и не забрала его вместе с этим южанином за шпионаж и диверсии. В том, что перед ним гражданин Талига, он и не сомневался. А тот, видно, прочитав все по лицу Олафа, заговорил сам. Говорил он чисто, весело, почти без акцента, только слишком растягивая иногда слова и звучно произнося буку «р». - Два дня болтался в вашем заливе! И еще постреливали иногда – наверно, это у вас спорт такой? Марикьярская парусная ассоциация очень огорчилась бы, если бы я потонул здесь раньше, чем отправлю им очередную статью! А, впрочем, они бы накатали чудесный некролог «Знаменитый путешественник Ротгер Вальдес, борец за мир во всем мире и известный писатель, погиб, защищая дело всей своей жизни, трусливо убитый дриксенской военщиной во время своего последнего одиночного кругосветного плавания…» - только тут Вальдес обратил внимание на то, что Олаф смотрит на него, явно чего-то недопонимая, и спохватился: - Подождите, господин Кальдмеер, вы что, никогда не слышали о Марикьярской парусной ассоциации?! Когда Олаф шел домой, из всех сил стараясь не спешить, он думал только об одном: о том, что каждая минута на счету, и если не полиция или военные, так какой-нибудь случайный человек может обнаружить севшую на мель яхту. Тогда этого отчаянного смельчака и удивительного глупца, Вальдеса, ждут застенки военной разведки. В то, что путешественник был шпионом, Олаф не верил – видывал ли мир таких шпионов! – но даже будь это так… Положа руку на сердце, Олаф не стал бы выдавать его и тогда. Он еще помнил довоенные времена, когда в гавани Дриксен заходили и талигойские суда, а с них сходили люди – обыкновенные, такие же, как Олаф или любой его сосед, простые и улыбчивые, может, только чуть более смуглые, ну да что с того? И, если бы была его воля, войну он бы закончил на второй же день. Но что может какой-то человечек супротив военной машины, разогнавшейся, и теперь жадно пожирающей все новых людей, земли, богатства... и снаряды, детали к которым Олаф вытачивал на своем станке. Назад он почти бежал, боясь чего-то неясного, но страшного. Но предчувствия его не оправдались – Вальдес ждал его, сидя на палубе. Он уже успел заштопать порванный в двух местах парус, и теперь отдыхал. - Как думаете, за неделю успеем? – спросил он, принимая у Олафа одну из принесенных им лопат. И тут же засмеялся собственной шутке, впрочем, замолкнув, когда увидел направленный на себя хмурый взгляд. Времени у них было до следующего прилива. Если очень повезет. Они выкидывали из-под кормы песок и гальку, руками убирали крупные камни, расширяя борозду, ведущую к воде. Пот лился по лицам, руки гудели от работы, а солнце склонялось все ниже, и уже шелестела по камням, поднимаясь, вода. Когда сделать было уже ничего нельзя, и оставалось только ждать, они стояли на палубе и молчали. Потом Вальдес, будто продолжая какой-то разговор, спросил: - Зачем, господин Кальдмеер? Олаф тихо ответил первое, что пришло в голову: - Хочу снова когда-нибудь увидеть ваши торговые суда в нашей бухте. А потом высокая волна подхватила яхту, мягко качнула, поднимая, и, откатываясь, повлекла за собой, прочь с мелководья. Вальдес кинулся ставить парус. Когда берег отдалился достаточно, чтобы можно было не опасаться вновь сесть на мель, Олаф крепко сжал ладонь Вальдеса, сказал: - Хорошего ветра! – и сделал шаг назад, ближе к борту. Купаться в холодной воде отчаянно не хотелось, еще хорошо было бы не попасться в мокрой одежде на глаза вечернему патрулю или соседям… Но отодвинуться он не смог – хватка Вальдеса вдруг стала железной. Олаф, удивленный, поднял глаза, и встретился взглядом с черными, улыбающимися глазами Вальдеса. - Кто вас ждет дома – жена, дети, любимый начальник или долг перед Кесарем? – спросил тот, делая шаг к Олафу. - Пожалуй, что долг, - смешавшись на мгновение, ответил Олаф. На душе у него было тревожно. - Вы когда-нибудь были в Сан-Антонио? – огорошил тот новым вопросом, и, получив в ответ отрицательное покачивание головы, предложил: - Тогда как вы смотрите на то, чтобы взять небольшой отпуск и побывать там? Парус заполоскал от налетевшего бокового порыва ветра, а Вальдес, кинувшийся к штурвалу, крикнул: - К тому же, мне очень нужен первый помощник! И Олаф, улыбнувшись впервые за день, ответил: - Есть, капитан!