Warm Me to My Core

Джон замерзает. Это первое, что Гоуст осознаёт, когда адреналин от того, что они оба смогли выбраться живьём из Лас-Альмаса, идёт на спад. Шотландец дрожит, стуча зубами так сильно, что Гоуст начинает всерьёз беспокоиться за их сохранность. Одно то, что они банально смогли дотянуть до чёртовой тачки, стало таким облегчением, что Саймон совсем забыл о том, что Джонни ранен и промок насквозь. Он мог погибнуть. Им придётся ехать ещё достаточно долго для того, чтобы у Гоуста появилась возможность добраться до пули в его руке, однако он не рискует останавливаться, пока городские огни окончательно не растают в зеркале заднего вида и он не будет уверен в том, что их не преследуют. Теперь в бою на Соупа надежды мало, а Саймон не уверен в своей способности защитить их двоих, если до этого дойдёт. — Джонни, доложи обстановку, — даёт он приказ в попытке вернуть мозг парня обратно в игру. Ему нужно заставить его сосредоточить своё внимание на чём-то кроме его сырой одежды. — Поговори со мной, Соуп. — П… порядок. Я… я в п-прядке, — он запинается, как если бы слова душили его, пытайся он говорить, утопая в воде, осевшей на его собственной коже. — П… просто хлдно. Гоуст порывается включить печку, но тут же одёргивает себя мыслью, что, если слишком поторопиться сейчас, это вполне может довести Соупа до состояния шока. Если не хуже. Твою же мать. Он переводит взгляд на напарника, замечая, как его голова начинает покачиваться вперёд-назад, словно Джонни сам периодически ловит себя на том, что начинает проваливается в сон. Однако Саймон знает, что состояние, грозящее утащить Соупа, — это отнюдь не дрёма. Ему уже случалось видеть людей, охваченных агонией гипотермии. А также тех, для кого это был самый настоящий конец, представляющий собой ни разу не милосердную, а медленную и мучительную смерть. Мучительную в равной степени и чтобы увидеть, и чтобы пройти через неё самому. — Открыть глаза, сержант, — ещё один, уже куда более настойчивый приказ. Саймон старается не концентрироваться на о том, как внутренности скручивает от одной только мысли, что, закрой Джонни сейчас глаза, он больше никогда не откроет их снова. — У какой Луны седеют волосы? Дурацкая игра. Но тем не менее по-прежнему необходимая, чтобы успокоить Джонни и удержать его внимание на чём угодно, кроме близости смерти. Сделать так, лишь бы он остался жив. Живживживжив. Это слово начинает звучать как бессмыслица даже в его собственной голове — сегодня он повторил его уже так много раз, что оно начало терять для него свой изначальный смысл. Это слово было словно безнадёжно проклято из-за него, Гоуста, и теперь Соуп стал тем, кто был вынужден сполна расплачиваться запоследствия. Гоусту следовало бы уже смириться с этим: куда бы он ни направился, Смерть продолжит преследовать его, отнимая любого, на кого Саймон посмеет тепло взглянуть. Его пальцы сильнее впиваются в руль, дыхание ни к чёрту, а он желает лишь одного: чтобы шотландец отреагировал на его чёртову шутку. — Я… я н-не… не знал, чт… что у Л-ны могут быть в-л-сы, — бормочет в ответ Соуп так, словно мысли уносят его в какой-то другой, далёкий мир, куда Гоуст уже не сможет за ним последовать. В голове у того проносится, что, вне зависимости от того, куда бы не утягивало Соупа, он уже точно не сможет вернуться обратно, а Гоуст — со всем присущим ему эгоизмом — отказывается мириться с тем, чтобы вот это вот всё превратилось в их последние мгновения вместе. — М…я г-л-ва р-скалывается, эл-ти. — Да ладно, Джонни. Попробуй угадать, — отвечает он, стараясь не отвлекаться от дороги. Он также пытается не думать о том, как тяжело стучит его сердце, пытается не думать о бредящем на соседнем сидении Джонни. Тот уже даже не отвечает ему, постукивая головой по боковому стеклу и бормоча себе под нос какой-то непонятный Гоусту шотландский бред. Подогрев здесь уже не поможет, он уверен в этом. — Ну вот у какой… у какой Луны седеют волосы? Джонни уже не обращает на него внимание и вместо ответа тянется рукой к грёбаному обогревателю. Гоуст реагирует мгновенно и резко бьёт по тормозам, хватая его за руку и сжимая запястье так сильно, что — он точно знает — это будут синяки. Он даже не успевает обдумать причину, почему увиденное вдруг испугало его до чёртиков. Пусть они не медики, но их обоих готовили к подобным ситуациям. И потому увидеть Соупа таким; увидеть его бездумно идущим наперекор всем инструкциям в банальной попытке согреть себя… Видеть, как мозг человека начинает работать против него самого, и как он сам того не осознавая начинает толкать своего владельца на верную смерть… Вот это было по-настоящему жутко. — Джонни, посмотри на меня, — просит он, силясь не замечать, как глаза мужчины распахиваются от страха. Соуп ещё никогда раньше так на него не смотрел, и потому это было сродни чувству, как если бы его вдруг пырнули прямо в грудь. Не считая Прайса, на свете осталось не так много тех, кто всё ещё мог увидеть Саймона за этой маской. И будь он поумнее, уже давно сделал бы так, чтобы и Соуп видел в нём не больше, чем монстра. Однако он не хочет этого. Саймон не хочет этого. — Джонни… Это же я. Гоуст. Я не причиню тебе вреда, и ты в безопасности. Но тебе нельзя резко согреваться. Он разжимает пальцы, словно это поможет как-то подтвердить его слова. Словно только что это вовсе не он в панике чуть не сломал несчастному парню запястье. Но, каким-то чудом, это срабатывает, и взгляд Соупа смягчается: — Саймон? Гоуст готов рассмеяться от облегчения лишь только от того, что снова видит, как знакомые ему ранее теплота и спокойствие мелькают в глазах сержанта. Взгляд, к которому он не привык, но который хочется оставить себе, просто потому что это приятно. В ответ на его вопрос он просто кивает, стремясь подавить в себе это чувство, запереть его, затолкать куда подальше, потому что фактически он знает Джонни всего неделю, и при этом уже позволил себе привязаться. Он заставляет себя сфокусироваться на том, как сильно он не хочет терять Джонни, вместо мысли о том, что Джонни абсолютно точно и сам не хочет умирать. — Я уже говорил тебе: ты нравишься мне живым, — отвечает он, вновь обращая своё внимание на дорогу. Он выжидает немного, просто чтобы убедиться, что Соуп больше не попытается предпринять что-нибудь снова. Тот и правда больше не пытается, однако колотить его начинает ещё сильнее. Губы синеют, а его (прекрасная) кожа уже настолько бледная, что вены почти просвечивают на поверхности. Весь его вид кричит о боли. — Твою мать. Окей. Теперь у него больше нет времени продолжать движение: путь займет ещё как минимум несколько часов, и в это время холод в тандеме с пулевым ранением не позволят Соупу протянуть достаточно, если только Гоуст не предпримет хоть что-нибудь прямо здесь и сейчас. Решение находится пугающе быстро, словно и думать-то тут не о чем. При этом одна его часть, та, что глубоко внутри, кричит о том, насколько опасно будет остановиться сейчас, однако и он определённо не собирается молча наблюдать, как Соуп, выжив в бою без какого-либо оружия, будет подыхать на улице как собака. Это не та участь, которую он заслуживает. Только не такой славный парень как Джонни. Как только они съезжают на обочину и останавливаются, он старается пододвинуть Соупа к себе как можно ближе. Только не Джонни. Пожалуйста. — Единственное, о чём он может сейчас думать. Ему кажется, что он предпочёл бы встретиться с Тенями лицом к лицу, чем видеть, как Соуп умирает у него на руках. Однако, если грёбаный Бог и существует, он явно слышит лишь первую часть всех молитв. Сначала перчатки. Он снимает их с Джонни и следом без колебаний срывает с себя свои. Он сплетает их пальцы вместе, но этого определённо недостаточно. После пары мгновений, в течение которых от Джонни не следует никакой осмысленной реакции на их внезапную близость (а что-то определённо да было бы, будь он полностью в сознании), Гоуст решает ДА НАХУЙ ОНО ВСЁ и поднимает свою маску. Ткань над носом, он сжимает их пальцы вместе и дышит на них, стараясь собрать всё тепло своего тела, лишь бы Джонни смог забрать его себе. Забратьзабратьзабрать. Он давно привык к тому, что другие забирают. Люди вообще только и делают, что берут. Но только не Джонни. Он никогда ничего не берёт и не требует, и ему так хочется изменить это просто потому, что Джонни, в отличие от всех остальных, действительно заслуживает того, чтобы брать. — Джонни, ты мне доверяешь? — задавая этот вопрос, глубоко в душе он понимает, что на самом деле спрашивает его о том, знает ли он, насколько это Саймон доверяет ему. Он не уверен, каким это образом меньше, чем за неделю этот человек преодолел каждую из возведённых им стен, чтобы занять место в его остывшем сердце. Он нуждался в нём, как Луна нуждается в своём Солнце, потому что смерть умирающей звезды повлечёт уничтожение абсолютно всего в этой вселенной. Это станет раной, которую он не переживёт, и осознание этого действительно пугает. Он внезапно чувствует, что там, где-то в тени Гоуста, всё ещё есть Саймон Райли, который продолжает бороться за свою жизнь. Как может всего один человек вернуть кого-то, кто уже давно мёртв? — Я собираюсь помочь тебе согреться, но мне необходимо, чтобы ты доверился мне, хорошо? — Просто… п-прикрою глаза, — бормочет Джонни, во взгляде которого больше нет прежней сосредоточенности, и его голова снова начинает клониться вперёд. Саймон матерится и начинает двигаться. Двигаться так быстро, как только может. Он начинает дёргать и расстегивать на себе бронежилет и останавливается буквально на секунду, чтобы удостовериться, что он таки взял с собой грелки для рук, спасибо-блять-боже. Следом наступает черёд Джонни. Он притормаживает, пытаясь взглядом отыскать хоть что-то, чем можно будет накрыть их обоих, чтобы дать Соупу больше тепла. Мысленно он уже готов поверить, что происходящее — это попытка заставить его признать, что Бог существует, потому что он наконец-то находит одеяло под их сидениями. Да, затасканное и грязное, но в данный момент это кажется Саймону самой желанной из всех вещей. — Открыть глаза, Джонни. Смотри на меня, — упрямо твердит он, стаскивая с себя сначала футболку, а следом ботинки, носки и штаны. Он полностью избавляет себя от одежды, от всего, что принадлежит Гоусту, и осторожно помогает Джонни проделать всё то же самое. В груди болит всякий раз, как он слышит усталые просьбы и мольбы позволить ему поспать, однако всё, что он может делать в ответ — это бормотать нелепые обещания, что он просто пытается помочь ему. Он согреет его. Он даст Джонни что угодно, если это будет значить, что он выживет. Как только на них двоих не остаётся ничего, кроме нижнего белья, он прижимает Джонни к себе так близко, как только может, плотно оборачивая одеяло вокруг их тел, держа Соупа так, как если бы тот мог вдруг куда-то исчезнуть. Его грелки для рук валяются рядом на сидении, одеяло удерживает тепло внутри, усиливая невыносимое ощущение от прикосновения к ледяной коже сержанта. Пусть этого будет достаточно, — умоляет он. Этого должно быть достаточно, чтобы Джонни был жив и защищён, просто потому что он не может позволить Смерти забрать у него что-то ещё. И снова, обращаясь скорее к себе самому, потому что он до сих пор не уверен, насколько Джонни в состоянии осознавать происходящее, он начинает бормотать: — Так-то лучше. Ты прекрасно справляешься, Джонни. Молодец, просто оставайся в сознании для меня. Прошла практически вечность с тех пор, как он в последний раз переживал так сильно. Беспомощность — чувство, которое Саймон Райли позабыл давным-давно. И вот Грейвз по новой разбередил эту старую рану. Это Гоусту полагалось погибать, истекая кровью в холоде, однако какая-то часть него чувствовала, что ублюдок прекрасно знал, за какие ниточки стоит дёргать, чтобы Гоуст стал уязвим. Он ударил в то единственное место, которое могло заставить Гоуста колебаться. Он ударил по тому, ради кого — Гоуст внезапно осознаёт — он рискнул бы собственной жизнью снова. Разве одна только эта мысль не способна напугать достаточно? И сейчас он наедине с этими самыми мыслями. И никакой глупый шотландец не может отвлечь его от факта, что он втянул себя в зону активных боевых действий, желая убедиться в безопасности человека, которого, он даже не уверен, что мог бы расценивать как своего друга. Ему хотелось бы думать, что он бы остался и сделал бы всё то же самое и ради любого другого на месте Соупа, но он не уверен, что это так. Всё было возможно, но скорее всего уже не в той степени, как он делал это для Джонни. И он уж точно не стал бы вести себя с ними так, как позволял это с Соупом — отпускать шуточки, подбадривать его и — боже, раз уж он честен с собой, — флиртовать с ним. Просто было в Джонни что-то, что выделяло его среди окружающих — в нём было что-то, что откликалось в Гоусте, давая ему чувствовать себя цельным. Ему бы следовало ненавидеть это, однако… Он обнимает сержанта ещё крепче и прячет лицо в основании его шеи. Сейчас дышать кажется куда более посильной задачей, чем думать. Вдох — выдох. Тепло кожи — жизнь для Джонни. Бери, — думает он. — Бери это, потому что это принадлежит тебе. Просто выживи. Не бросай и ты меня тоже. Они сидят в этом положении так долго, что Саймон начинает терять ощущение времени — его тело измотано, впереди опасности, и он знает, что вскоре им надо будет возобновить их путь. Он толком не помнит, когда в последний раз нормально спал, и по мере того, как тело Джонни начинает постепенно согреваться, их единение ощущаются… хорошо. Правильно. Он чувствует, что полностью принадлежит этому моменту, будучи рядом с Джонни. Эта ночь стала переломным моментом для них — Джонни был готов разбиться на тысячи осколков, и Саймон просто надеялся на то, что был достаточно быстр, чтобы успеть не дать этому случиться. Его глаза начинают слипаться, однако он противостоит этому чувству. Потому что это было бы неправильно — заснуть. Уж точно не тогда, когда он всё ещё не до конца удостоверился в том, что Тени каким-то образом не выследили их, и когда Джонни всё ещё борется за свою жизнь. Заснуть сейчас будет равносильно тому, чтобы бросить его одного. — Ты всё ещё со мной, Джонни? Тот мычит в подтверждение и, несмотря на то, насколько измождённым ощущается его тело в руках Саймона, не оставляет попыток прижаться к нему ещё ближе, как если бы хотел зарыться полностью внутрь. И становится интересно, как бы Джонни отреагировал, если бы Саймон позволил ему это. Было так просто поддаться этому. Было так просто этого хотеть. — Итак, ты наконец готов ответить на мой вопрос? — спрашивает Саймон, проводя пальцами вдоль костяшек Джонни. Тот кивает, и Саймон понимает, что он ещё слишком уставший, чтобы ответить. Вместо этого он ловит пальцы Джонни в свои ладони, мягко сжимая и растирая каждый по очереди до тех пор, пока не чувствует, как к ним начинает возвращаться прежнее тепло. — У стареющей. Поскольку он и не ждал ответа, он не расстраивается, что Джонни никак не комментирует его ужасное чувство юмора. Он скучает по его голосу, по задиристому поведению и даже по тому, чтобы не понимать и половины из того, что слышит, когда МакТавиш открывает свой рот. Он даже задумывается, а мог бы Джонни научить его шотландскому, если он попросит, — тогда у них мог бы быть свой секретный шифр в отряде 141. Что-то такое, что не понимали бы даже Газ с Прайсом. Что-то только для них двоих и больше ни для кого. В какой-то момент он снова берёт руку Джонни, начиная водить его пальцами вдоль множества татуировок, украшающих его собственную руку. Он шепчет истории о каждой из них ему в ухо, не особо заботясь о том, слушают ли его, но… он просто хочет, чтобы Джонни знал. Он хочет, как может, дать ему понять, что со временем он будет готов открыть ему часть себя. Он хочет открыть себя Джонни, однако для начала ему просто надо понять, как. Всё это действительно очень интимно, но именно здесь и сейчас это уже не имеет никакого значения. Когда он убеждается в том, что тело Джонни согрелось до комфортной температуры, он наконец-то смягчается и поворачивает регулятор обогревателя, чтобы согреть их ещё чуть больше. Дрожь прекратилась, спасибо-блять-боже, и Джонни начинает ворочаться под его ладонями чуть активнее. О его руке следует позаботиться как можно скорее, и Саймон аккуратно тянется, чтобы оценить ущерб, в то время как мужчина начинает отдёргиваться сквозь туман боли и измождения. Рана плохая, но, если быть откровенным, могло быть и хуже. Он несказанно благодарен, что пуля не застряла в мышце, как ему сначала показалось: почти удача, потому что он не уверен, что смог бы вытащить её, не доведя Соупа до шока. Даже при условии, что тот к настоящему моменту хотя бы отогрелся. — Саймон? — Собираюсь подлатать тебя, солдат. Мне нужно, чтобы ты продержался в сознании ещё немного, хорошо? — Саймон проводит пальцами по волосам Джонни, расправляя запутанные пряди. — Будет больно, но как только я закончу, я обещаю, ты сможешь передохнуть. — Верю тебе, — кивает Джонни. Эти слова разливаются теплом у него в груди. Он принимается за работу, и сразу начинается худшая её часть — очищение раны. Латать кого-либо на войне никогда не весело — даже самых стойких это доводит до отчаяния, особенно если ранение достаточно серьёзное. И Джонни не является исключением. Мужчина кричит и бьётся в его хватке, начиная умолять: «Саймон, пожалуйста! Хватит, Саймон. Больно, это больно, хватит, ты делаешь мне больно». И Саймон хочет прислушаться, хочет прижать его к себе и молить о прощении, потому что он никогда не посмел бы причинить ему боль. Никогда, будь у него выбор. Но его нет, и потому он продолжает. Процесс небыстрый, и то, что он не в силах контролировать свои трясущиеся руки, нисколько не облегчает ему задачу. Дальше должно быть проще — на следующем этапе Саймон сможет отделить себя от происходящего хотя бы потому, что это не он сейчас тот, кого зашивают. Однако каким-то образом это оказывается даже хуже. Практически так же плохо, как сидеть и не знать, сможет ли Джонни добраться до церкви целым и невредимым, не знать, лежит ли он сейчас где-то на улицах Лас-Альмаса, истекая кровью и думая, когда Гоуст сможет спасти его. Как много прошло бы времени, прежде чем они оба потеряли бы всякую надежду? Когда он наконец затягивает последний стежок, Джонни измождённо валится на него, тяжело дыша и задыхаясь от слёз. Саймон держит его, как прежде, оборачивая одеяло вокруг, словно это может оградить их от всего извне, что способно причинить им вред. Он снова начинает размеренно дышать и шептать Соупу в макушку, прося его делать, как он: вдох-выдох, вдох-выдох. На это уходит так много времени, что боль, терзающая сердце Гоуста, кажется бесконечной, однако в конце концов Соупу удаётся преодолеть произошедшее. Он успокаивается, он дышит. — Саймон? — Да, Джонни? Он должен будет противостоять всему тому, что произошло, что было сказано и сделано за последние несколько часов. Его привязанность к шотландцу… непривычная. Или, по крайней мере, должна такой быть. Она должна быть тем, что заставит Гоуста возвести ещё больше стен, оттолкнуть его подальше, сделать всё возможное, чтобы забыть тепло, которое переполняет его тело всякий раз, стоит Соупу обратить своё внимание на Саймона. Прошло много времени с тех пор, как он чувствовал себя… желающим чего-то, нет, даже нуждающимся. И это было задолго до того, когда он запер все эти рвущиеся наружу эмоции за маской. — Я знал, что под этой суровой личиной скрывается большая добрая булочка, — в голосе Джона проскальзывает что-то очень похожее смех. Он всё ещё звучит невыносимо уставшим, однако слышать его, наконец-то говорящего связными предложениями, для Гоуста сродни благословению. — Так и думал, что я тебе всё-таки нравлюсь. Саймон хмыкает. — Даже так? Что ж, если и расскажешь кому-то, тебе всё равно никто не поверит. — Не то чтобы я был из тех, кому нравится делиться, — улыбается Джонни и пододвигается к нему поближе, чтобы приобнять, мягко сжимая руки на его талии. — Это будет наш с тобой маленький секрет, aye, эл-ти? Однако Саймон уже не уверен, действительно ли это был секрет: он видел взгляд, который Грейвз метнул между ними, прежде чем спустил курок. А ведь ему было бы куда логичнее выбрать в качестве своей цели лейтенанта и позволить Теням самим разобраться Соупом. И тем не менее… это было не тем, что он в итоге сделал. Вместо этого буквально за доли секунд до того, как разверзся ад, Филипп Грейвз взглянул на него и увидел что-то, чего не смог увидеть Гоуст. Что-то такое, чего он никак не мог предугадать: способность Джона МакТавиша возвращать людей из мёртвых. Невероятно, но именно он стал тем, кто снова вдохнул жизнь в Саймона Райли. — Aye, — сейчас это вовсе не попытка подражать просто уму непостижимому акценту Соупа. Наоборот, сейчас он предельно сосредоточен на мыслях том, как он доберётся до Грейвза и заставит того заплатить за всё то, что он сделал. — А теперь отдохни немного, Джонни. И не вздумай больше умирать у меня на руках. Соуп уже не отвечает — просто посапывает — и Гоуст почти близок к тому, чтобы улыбнуться. Он тоже чуть-чуть передохнет, а после оденется и наконец закончит их затянувшуюся поездку. По крайней мере, сейчас он чувствует, что сделать так будет правильно: просто лежать в руках Джонни, чувствовать спокойное сердцебиение собственной грудью, дышать с ним одним воздухом. Так тепло. И Саймон вдруг понимает, что, возможно, его сердце не такое уж и холодное, как он всегда думал.