Дверь всегда открыта

Когда в приятной ночной тишине раздаётся грубая вибрация телефона, Серёжа почти подрывается на кровати: дёргается, выныривая из сна, и мгновенно распахивает глаза, но из-за внезапного пробуждения мозг не сразу понимает, что происходит. Тревожная вибрация прекращается, пока он пытается прийти в себя, а затем снова трещит рядом с ухом, заставляя наконец-таки подняться и заглянуть в ярко светящийся экран — глаза слепит, и приходится вначале кое-как убавить яркость, чтобы понять, кто ему может звонить в — Серёжа кидает мимолётный взгляд на электронные часы — час ночи. На экране отображается имя его лучшего друга — Арсения, — сопровождённое двумя скобочками, как любит писать сам Арс. Не думая, он берёт трубку. — Да? — бормочет он и прокашливается, чтобы привести голос в норму. — К тебе можно сейчас прийти? Серёжа хмурится и трёт глаза, пытаясь себя окончательно пробудить. Что это такое? Ни привета, ничего — сразу так в лоб? Это настолько же нехарактерно для Арсения, насколько для самого Серёжи нехарактерно спать в час ночи, однако он так сильно заёбывается в университете, что режим сам каким-то чудным образом восстановился. Возможно, у Арса тоже что-то случилось, потому что он вообще-то редко звонит, очень редко и предпочитает сообщения, голосовые или кружочки. — Сейчас? Ко мне? — спрашивает Серёжа, а затем мысленно хлопает себя по лбу за такие тупые вопросы. Ему же так и сказали. — Конечно, да. А что такое? — Ничего. Просто надо очень, — Арсений отвечает тихо и коротко, явно не желая вдаваться в подробности, и Серёже не остаётся ничего, кроме как сообщить, что он его ждёт, и отложить телефон после гудков в трубке. Экран ещё какое-то время светится, а после потухает. Глазам становится гораздо приятнее, когда их перестаёт резать — пусть даже тусклый — свет телефона, но вот на душе скапливается тревога, разрастаясь внутри снежным комом. Только спустя пару минут, проанализировав их разговор, Серёжа понимает, что, кажется, что-то точно случилось: Арс был немногословен, говорил гнусаво, с немного заложенным носом, и голос его хрипел, будто бы… будто бы он плакал. Сердце падает куда-то вниз, а кровь гулко начинает стучать в ушах. Случилось что-то плохое, потому что Арсений позвонил ему практически в слезах, а за десять лет их дружбы он плакал на его глазах всего раз пять. И каждый такой раз сопровождался тяжёлым рассказом о своих проблемах и чувствах, но и к этому разговору тоже надо было ещё подобраться: бывало такое, что Арс был дико напряжённым, и только спустя час удавалось узнать, что же всё-таки произошло. Серёжа знает, Арсению сложно открываться даже самому близкому другу — ну, он надеется, что он всё-таки самый близкий. Поэтому только что прошедший разговор ставит его в ступор и заставляет поёжиться от неприятного предчувствия. Серёжа вновь берёт телефон, чтобы уточнить, где сейчас находится Арс, и видит несколько непрочитанных сообщений от него. Арс)), 00:41 Серёж Это пиздец я… Ты не спишь? Можно к тебе щас? Он даже запятую пропустил в переписке — это нехороший знак. Как будто всё до этого было хорошими знаками… Арс)), 0:43 Оторвись от твича Арс)), 0:48 Ты наверное спишь, прости, но это очень срочно, я сейчас позвоню Читая все эти сообщения, Серёжа медленно поднимается с кровати, на ощупь ищет тапки и, не находя их, босиком топает на кухню, чтобы поставить чайник. Ему нужен либо крепкий кофе без молока, чтобы проснуться, либо травяной чай, чтобы, наоборот, успокоиться. «Арсений, во что ты вляпался? Что произошло? В порядке ли ты?» Ворох мыслей метелью кружится в голове, и все их хочется озвучить в переписке, но единственное, на что сейчас хватает Серёжу, это всё-таки спросить, где едет Арс. Арс)), 1:07 Иду по бульвару к твоему дому. Уже даже идёт. Значит, успел на метро доехать. Или на такси — этот вариант выглядит более правдоподобным, но способ передвижения друга Серёжу волнует сейчас меньше всего. Он ещё несколько минут обездвиженно сидит на кухонной табуретке и залипшим взглядом пялится на засохшую каплю супа на столе. Глаза уже привыкли к яркому свету, и теперь только слезятся немного из-за редкого моргания, и так и норовят закрыться, но Серёжа не позволяет этому случиться. Чайник давно щёлкнул, оповестив о вскипевшей воде, но ни на кофе, ни на чай сил не находится, да и времени тоже нет — через пару минут придёт Арсений, а с Серёжиным сонным состоянием напиток будет готовиться и распиваться гораздо дольше. Он зевает, не прикрывая рот, и, будто опомнившись, часто-часто моргает и встаёт с табуретки. Надо хотя бы переодеться. Или… С шумным выдохом Серёжа плюхается обратно. Плевать. Арсений видел его всяким, уж на пижамные штаны с помятой футболкой ему явно будет по боку. Наконец раздаётся звонок в дверь. Больно стукнувшись коленкой о стол, Серёжа вскакивает и почти бежит к двери — ему жизненно необходимо убедиться, что Арс как минимум живой. За те пять-десять минут, проведённых в жуткой нагнетающей тишине, он успел себя накрутить, да так, что на губе теперь чувствуется пощипывающая ранка от содранной кожи. Щелчок замка, скрип старых несмазанных петель — и Арсений предстаёт перед ним… почти живым. Серёжа беглым взглядом осматривает его, сразу же пропуская в квартиру, и мгновенно замечает яркий синяк, несколько ссадин на лице и красные, до сих пор слезящиеся глаза, которые смотрят в пол. Сердце на мгновение замирает, а в голове пульсирует единственная мысль: защитить, помочь, поддержать. Без слов, даже не давая до конца раздеться, Серёжа обнимает его. Запуская руки под куртку и прижимаясь ухом к груди, внутри которой чужое сердце бьётся с бешеной скоростью, он прижимает Арсения к себе. В его руках тот мелко подрагивает и вдруг всхлипывает. Чужие ладони слабо приобнимают за плечи, а нос — наверняка сопливый после слёз и мороза — утыкается в висок. — Всё будет в порядке, — шепчет Серёжа, сжимает Арса крепче и начинает поглаживать по спине. Вскоре Арсений затихает, немного успокаивается, судя по внешним признакам, и сам отрывается. Он как обычно не смотрит в глаза — опять стесняется своих эмоций, дурак, — поэтому отворачивается и раздевается: вешает куртку на крючок, а мокрые от снега ботинки оставляет на коврике у двери. Хотя не Серёже его осуждать, сам-то вообще себе не позволяет плакать при других людях — только дома, только в подушку или рукав. Он понимает, что открываться можно и нужно, а держать в себе чревато последствиями, но справляться с блоком пока не выходит. Но сейчас не время думать об этом. Сейчас перед ним заплаканный и, чёрт возьми, побитый Арс, которому необходима помощь. — Налить тебе чайку? Или покушать, может, что-то? — услужливо предлагает Серёжа. — Не хочу, спасибо, — шепчет Арсений и заглядывает всё-таки ему в глаза. — Пошли посидим просто. Молча Серёжа идёт на кухню, а затем резко останавливается и разворачивается. Им предстоит долгий разговор, а они хотят мучаться с неудобными табуретками и стульями? Нет, так дело не пойдёт. — Идём ко мне. — Куда? — удивляется Арсений, тоже останавливаясь. — В комнату. Будем лежать и разговаривать. Не хочу спину ломать на табуретке. Арс не говорит ничего против, хотя по поджатым губам и опущенному взгляду становится ясно, что ему неловко, но тем не менее он ступает за ним и заходит в спальню — тёмную из-за зашторенных окон и тёплую из-за закрытой двери, пока Серёжа спал и — потом — пока сидел на кухне. На незаправленную постель плевать даже больше, чем на собственный внешний вид, разве что не хочется в грязной уличной одежде пускать Арсения на кровать, поэтому Серёжа сразу лезет в шкаф за домашней одеждой. Приходится покопаться, чтобы найти шмотки, которые ему велики и которые налезли бы на Арса, и в конечном счёте он отрывает в глубине полок более-менее подходящие штаны и большую худи, которую сам иногда носит, когда в квартире плохо топят. — Ты тогда переодевайся, — Серёжа кидает одежду на кровать, — руки мой и всё такое, а я за аптечкой и льдом сгоняю быстро. Арсений одежду принимает и удивлённо приподнимает брови. — Зачем лёд? — Как зачем? — Серёжа копирует его выражение лица. — Ты себя видел? Синячище на пол-ебала. Опуская взгляд и кивая, Арсений отворачивается и начинает расстёгивать ремень, а Серёжа выходит из комнаты, прикрывая дверь, чтобы не смущать друга, и быстрым шагом добирается до кухни, в которой всё ещё горит свет — после тёмной спальни глазам снова неприятно. Аптечка, к счастью, стоит недалеко, и приходится всего лишь встать на стул, чтобы достать её, а вот лёд надо раскапывать — он лежит где-то под замороженной рыбой и кучей упаковок с едой быстрого приготовления, и всё это приходится вытаскивать, чтобы добраться до формочки, в которой и лежит лёд. Не зря полгода назад Серёжа залил его. Тогда они с Арсом хотели намутить вкусные коктейли, чтобы охладиться после июльского пекла, но оба были к концу дня уставшие, и поэтому просто вместе с фастфудом заказали пару литров сока, поставили их в холодильник ненадолго и про лёд вообще забыли — а сейчас, вот, пригодился. Быстро убрав всё обратно в морозилку, Серёжа хватает висящую на батарее тряпку и выдавливает на неё несколько кубиков льда, чтобы после аккуратно завернуть и понести вместе с аптечкой в спальню. Он негромко стучится и заходит после невнятного «угу». — Ты как? — спрашивает Серёжа и кладёт всё на стол, но лёд решает отдать сразу, чтобы на деревянную поверхность ничего не натекло: — Прикладывай. — Всё ок, переоделся и руки помыл, — Арсений принимает из его рук тряпку со льдом и со сморщенным лицом прикладывает его к синяку на щеке. — Вообще, я не про это, но я рад, что ты переоделся и помыл руки, — с полуиронией отвечает Серёжа и принимается доставать из аптечки ватку и перекись. — Расскажешь, чё случилось? Слышится тяжёлый вздох, а за ним — тишина, иногда прерываемая шумными вздохами то ли из-за холода льда, то ли из-за неприятных воспоминаний. — Если хочешь, можем поговорить потом, пока можем полежать. Серёжа возвращается к всё ещё молчащему Арсению и садится рядом, чтобы начать обрабатывать раны. Может быть, тот просто набирается сил, а может, просто не хочет рассказывать — Серёжа хоть и переживает — пиздец как, — но не будет настаивать. Он без слов открывает бутылёк с перекисью, мочит большой, оторванный с запасом кусок ваты и осторожно, без нажима прикладывает к первой ссадине, проходящей вдоль линии челюсти. Её расположение и форма приводят к мыслям о том, что Арсения не только ударили, но и по асфальту поваляли. Сердце снова начинает тревожно трепыхаться в груди, а свободная рука сжимается в кулак — та, что обрабатывает рану, продолжает мягко и без напряга прижиматься к Арсовому подбородку и промакивать ссадину. Прямо сейчас, глядя на разбитого во всех смыслах Арсения, который шипит от жжения перекиси и отворачивается, пряча нос в коленках, Серёжа хочет вначале позаботиться о нём хорошенько, а затем разбить ебальники всем, кто виновен в таком состоянии Арса. Он переходит к следующей ранке — это уже не просто ссадина, а прямо царапина — и мочит ватку ещё немного, Арсений шипит громче и сильно сжимает губы — больно. Серёже больно за него, пожалуй, настолько же сильно, только у Арса раны на лице (и хочется верить, что только на нём), а у него — на сердце. — Это возле клуба произошло, — вдруг говорит Арсений и нервно щёлкает фалангами пальцев. Серёжа отвлекается от обработки раны, просто прижимая к ней вату, и внимательно смотрит на друга. Да, он помнит, что Арс планировал сегодня сходить потусить и вроде бы даже с кем-то из своих одногруппников. Но не могли же они… — Я надеюсь, это не кто-то из компашки Шастуна? А то я им лица набью безо всяких промедлений, — Серёжа отрывает ватку от чужого лица и замечает на ней пятнышки незапёкшейся крови — на всякий случай решает подержать ещё. — Нет-нет! Антон мне потом помог… Хотя частично это из-за него и произошло. — Чего?! — Да погоди. Короче, мы сидели у бара, общались, около двух часов, прикинь? Просто болтали без остановки… — на Арсовом лице впервые появляется лёгкая улыбка, которая тем не менее быстро пропадает. — Потом он предложил выйти покурить, мы вышли и продолжили болтать. А я без шапки и шарфа и в какой-то момент начал хлюпать носом, а он просто молча намотал на меня свой шарф. Как романтично, думается Серёже. Наверное, не случись того, что случилось, Арсений рассказывал об этом с широченной улыбкой и каждый момент бы описал, не забыв при этом рассказать, как именно Антон на него посмотрел или с какой интонацией что-то сказал, однако сейчас Арс рассказывает сбивчиво и особо не концентрируется на том, что у них с Шастом там было. Всё в общих чертах — это нехарактерно для Арсения. — Он даже, кажется, приобнять меня хотел, но, наверное, передумал. Потом мы замёрзли немного, Антон пошёл обратно, а я сказал, что ещё постою. Лучше бы вернулся с ним, — Арс понижает голос и заметно сжимается, снова прижимаясь лицом к коленкам, — ватку приходится отложить на тумбочку. С каждым его словом Серёже становится всё тревожнее, но он и представить не может, каково сейчас Арсению это всё вспоминать. Просто хочется верить, что объект симпатии его лучшего друга никаким образом ему не навредил, а иначе… Чтобы успокоить Арса и себя заодно, Серёжа осторожно кладёт руку на чужую опущенную голову и ласково проводит по затылку — волосы, мягкие-мягкие, колосятся под его движениями и возвращаются на своё место, когда ладонь оказывается на макушке и зарывается в чёлку. Арсений не любит, когда кто-то касается его волос — говорит, причёска от этого портится, — но ему почему-то позволяет, и Серёжа думает, что это показатель доверия. Ровно как и то, что Арс при нём никогда не притворяется: да, иногда молчит и не хочет чем-то делиться, но никогда не врёт и показывает себя настоящего. Доверяет и доверяется. Пожалуй, это самое ценное, что есть в дружбе. — Что дальше случилось? — возвращается к разговору Серёжа, не убирая руку. — Дальше я заметил компанию бухих парней — ну, их двое было, — и они видели, как Антон шарф на меня свой надел и, видимо, подслушали наш разговор. Знаешь, — вздыхает Арсений, — я и забыл, что не все в Москве толерантные. Мы с Шастом обсуждали нашу «дружбу». Это был очень неловкий разговор, я потом тебе расскажу, но… кажется, я тоже ему нравлюсь. И это обсуждение и подслушали. — Это их рук дело? — Да. Серёжа закрывает глаза и глубоко вздыхает. Кроме матерных слов в его голове ничего нет. — Они доебались до меня. Спросили, мол, чё я тут. Я не понял вопроса и что-то им грубо ответил. Наверное, на хуй послал, не помню. Они, конечно, разозлились, начали меня поливать говном: и матом крыли, и, — Арсений запинается и ёжится, — педиком называли, и что только не говорили. Я тоже им что-то говорил, но это их только больше бесило. Потом один меня пизданул, я упал — там лёд ещё был… — Это отсюда такая большая ссадина на подбородке? — уточняет Серёжа. — Да. В общем, я в ахуе лежал на асфальте, один чел пытался на меня залезть, видимо, чтобы ещё раз ударить по лицу — вообще, он успел, по щеке попал, потому что я не успел отвернуться, — но потом вышел Антон. Как я понял, он подумал, что я слишком долго на морозе стою, и вышел за мной. — Очень вовремя вышел. Арсений поднимает голову и кивает — Серёже приходится всё-таки убрать руку, которая успела за это время удобно устроиться на чужом затылке и невесомо перебирала короткие волоски. — Вовремя. Если бы не он, не знаю, что бы со мной было, — Арс переходит на шёпот. — Эти уроды не успокоились бы. В общем, — он прокашливается и снова повышает голос, — Антон на них начал орать, отпихнул того, что на меня залез, ёбнул ему, тот испугался и вместе с другом убежал. Но, конечно, не забыл снова обозвать меня «пидорасом». — Пидорас — это он и друг его. Уёбки! Я бы им… Блять. Надеюсь, их настигнет карма в десятикратном размере, — Серёжа вздыхает. — Шаст — красава. Увижу в универе, руку ему пожму. И, обещаю, больше не буду называть его слепым козлом. Арсений слабо улыбается, видимо, вспоминая, как Серёжа на все его жалобы по поводу невзаимности чувств ругался на Антона. Но ведь это он в качестве поддержки! Да и на самом деле никогда к Шастуну плохо не относился, просто переживал за страдающее сердце близкого человека. Но раз выяснилось, что там всё вроде как взаимно и что Антон ровный чувак, то ладно. — Ему правда спасибо. Он потом мне такси вызвал и к тебе отправил. Правда, вначале предложил поехать к себе, но я сказал, что мне неловко и есть кому помочь, так что мы попрощались, обнялись, — тут у Арсения улыбка становится шире, и глаза начинают сиять даже в свете тусклых уличных фонарей, — и я уехал. — Пиздец, конечно. Надо было хоть полицию вызвать. — Да какая полиция… Чё они сделают? Не скажут, что меня за дело побили, — уже хорошо. Серёжа вздыхает, понимая, что так и есть — в России по-другому не бывает. Свалить бы куда-нибудь, но им ещё два года учиться, и денег хватает только на съём однушки на краю Москвы и пропитание. И то не без помощи родителей. — Как ты сейчас себя чувствуешь? Арсений смотрит на него побитым котёнком и пожимает плечами. — Болит щека и подбородок… — А если не про физические ощущения? — Тоже больно. Знаешь, я вроде и не удивлён, что мы живём на одной планете с такими людьми, но с другой стороны, я в ахуе. Мне обидно, — Арс грустно на него глядит и откидывается на скомканное рядом с подушкой одеяло. — Можешь поплакать, если хочется. Я уйти могу, — предлагает Серёжа. — Да нет… Я уже наплакался. И в такси, и пока мы с Антоном машину ждали. Он заботливый очень, — бормочет Арсений, — я очень ему благодарен. Но тебе — не меньше. Серёжа улыбается и точно так же валится назад, на подушку. — Правда, спасибо. Посреди ночи к себе впустил, поддержал. Без тебя было бы плохо. — Всегда пожалуйста, Арс. Ты ж знаешь, чуть что — пригоняй, моя дверь всегда для тебя открыта. — Как мило, — Арс показушно хлюпает носом. — Ты же знаешь, что это взаимно? — Знаю. Они затихают. Глаза начинают постепенно закрываться — накатывает усталость после тяжёлого учебного дня и ночного инцидента, и Серёжа, не сопротивляясь, просто отдаётся течению, которое, судя по всему, в ближайшие несколько минут отнесёт его в долгожданный сон. Но на мгновение он очухивается от прикосновения к своему плечу и приоткрывает один глаз: Арсений, подвинувшись ближе и улёгшись в позе эмбриона, прислонился к нему лбом и, кажется, сам уже на грани сна. От этого жеста вздрагивает сердце — Серёже ужасно приятно, до наворачивающихся слёз, то, как сильно друг ему доверяет и как сильно любит его. Арс периодически говорит об этом, и иногда Серёже сложно в это поверить — сам он редко подобное произносит, — но конкретно в этот момент… Да, пожалуй, это самая чистая правда. И самое главное, что он тоже любит Арсения. И никому не даст в обиду, никогда и ни за что.