расходный материал

– Это всё, конечно, круто, но ты мне не нравишься, – пресно произнёс Юнги с непроницаемым выражением лица, – Принеси кофе, пожалуйста. Ответ, который Хосок получил на своё признание в любви. Не то чтобы он ожидал чего-то иного. Уже как два года Чон работал личным ассистентом Мина, который по совместительству ‘agust d’, ‘распишись на моих сиськах’, ‘твой трек, где ты рассказываешь, как сказочно долбишь кокаин, спас мне жизнь’ и ‘в смысле мне нельзя тебя преследовать?’. Быть мальчиком на побегушках медийной и творческой личности не являлось лёгкой задачей, но донсён влился за первые пару месяцев в плавающий график, причуды и прихоти кумира с многомиллионной аудиторией, преобладающей частью которой были юнцы в расцвете пубертатного периода, излишне фанатичные молодые леди и гормональные монстры, готовые порвать любого, кто не знает, в каком году и какого числа их избранный артист поперхнулся ‘спрайтом’. В Хосоке было всё, что нужно для данной работы: толстокожесть, умение держаться живчиком, сдержанность, стойкость и гибкость. Юнги не являлся его первым клиентом, но стал последним, с кем он работал достаточно долгий промежуток времени – полтора года. Мин не был лёгким человеком от слова совсем: жёсткий характер, прямолинейность, граничащая с грубостью, придирчивость и отсутствие банальной человеческой эмпатии. С ним не могли сотрудничать многие, некоторых он отметал ‘просто потому что’, а вот Чон, с его пуленепробиваемостью, неумением закрыть рот, там, где нужно, и безразличием к окружающему миру, идеально подходил на роль того, кто достанет тебе в четыре часа ночи грёбанный укулеле 60-х годов конкретно ‘ну, как у дедушки моего был’. Год и три месяца Хосок не испытывал к своему клиенту ровно ничего: он есть, – я на него работаю. Круто. На этом всё. Но в один грёбанный день, чтоб ему пусто было, а именно шестнадцатого марта, – донсён запомнил и возненавидел всей душой, – Чону посчастливилось увидеть, как Юнги плакал навзрыд, держа в руках забавную, потрёпанную, тряпичную лягушку ‘кероппи’, которая была любимой игрушкой его кошки – Люси, отошедшей в мир иной ровно год назад. Местами гадкий, твёрдый и донельзя холодный человек был убит горем по обычному домашнему питомцу. Тогда Мин попросил привезти дюжину одноразовых платочков, две пачки сигарет, таблетки от головной боли, снотворное и виски. Отменный наборчик. Хён не позволил смотреть на себя больше, чем пять минут, но и этого было достаточно, чтобы что-то громко треснуло внутри. Крошечный осколок ледяной глыбы отошёл от сердца. – То есть, он просто попросил тебя принести кофе? – шокированно переспросил Тэхён. – А-ага, – Хосок безразлично кивнул, опираясь поясницей о бежевую кухонную столешницу и мирно пережёвывая незамысловатый салат из первых попавшихся овощей в холодильнике. – И тебе не грустно? – Не-а. – Даже слезинки не пустил? – Тэ, ты думаешь, я ожидал другого расклада? Что он вдруг обернётся принцем на белом коне, закинет меня на плечо, и мы задорно поскачем в страну анального секса? Что мне нужно было сделать? Упасть на колени, рыдать и просить снизойти до меня? Меня просто заебало держать это в себе, пусть он знает и всё. Если это помешает нашему, так сказать, сотрудничеству, то так тому и быть, пусть уволит меня, – Чон незаинтересованно пожал плечами, – Но я очень в этом сомневаюсь. Юнги человек, который хуй клал на чьи-либо чувства, комфорт и переживания. Я для него – расходный материал, не более. Он для меня – способ заработка и банальный всплеск гормонов. – Сок-а, нормальные люди вообще не должны так реагировать. Тебе нужно переживать свои эмоции, а не подавлять и копить их внутри, – покачал головой Ким, поджимая губы, в глазах – волнение. Его всегда пугали деревянные реакции лучшего друга на окружающий мир, невзгоды и удачи, будто бы тот и не был человеком вовсе. – Я не подавляю эмоции. У меня есть эмоции. – Да? И какая же у тебя эмоция? – Ну, знаешь, типа… Не классно? – неуверенно выдал Хосок, слегка кривясь в попытках понять свои ощущения. – Блять, ‘не классно’?! Ты серьёзно?! Тебе разбили сердце! Отвергли! Какого хуя?! – негодовал Тэхён. – Я не понимаю, чего ты от меня хочешь. Мне уже стыдно, что я влюблён в чувака, который написал трек о том, как выебал чью-то мамку, после закинулся ксанаксом и оприходовал дочку следом. Я не собираюсь ещё и плакать из-за него, – Чон приподнял брови с намёком, откладывая в сторону тарелку и лёгким движением откидывая назад блестящие, густые и рыжие волосы. – Какая по счёту это влюблённость у тебя? Я не помню ни одной, кроме того странноватого декана, который носил стрёмные круглые очки, рассказывал древние анекдоты и каждый день обедал картошкой на пару. – М-м… Третья? Там ещё мим был. В цирке выступал, умел букеты из рукава доставать. Английскую классику любил, но член маленький. – Пиздец, я с тебя хуею, – подытожил Ким, нервно хмыкая, – То есть, мы имеем очкастого декана, мима и рэпера. Команда ‘икс-мен’. Дрим-тим. *** Голубое лазурное небо раскрыло свои объятия, жаркое солнце палило макушки жителей и нещадно слепило глаза. Свежий весенний ветер шумел зелёной листвой деревьев. Двухэтажные бежевые здания с белой лепниной находились по обе стороны от шумной проезжей части. Людской гул смешивался со звоночками велосипедистов, гудками машин и лаем собак. Достаточно типичный будний день в обеденное время. – Зачем я здесь? Что тебе от меня нужно? – с каменным лицом поинтересовался Хосок и снял квадратные солнцезащитные очки, после откладывая их на стол. Он выбрал чёрные брюки и максимально лёгкую амарантовую рубашку, чтобы не спариться к чертям собачьим в адскую жару на солнцепёке. – Мне просто скучно, и я хочу есть, – Юнги отзеркалил каменное выражение лица донсёна. Сидя под большим тёмно-серым зонтом за круглым столом цветом слоновой кости, они выглядели донельзя забавно, – концентрат людей с самыми недовольными минами на свете зашкаливал. Чон постарался максимально не раздражённо вздохнуть, и потянулся к потрёпанному летнему меню. Ему пришлось сорваться с запланированного киномарафона с Тэхёном. – Ты не можешь по-сучьи вздыхать, я плачу тебе баснословные бабки за подобную херню, – ещё более недовольно скорчился Мин, который был похож на мешок с мусором в своём максималистском худи с каким-то лозунгом по типу ‘твоя подруга сосёт мой член, лузер’ и дурацких чёрных джоггерах с миллионом заклёпок и молний от ненастоящих карманов. Его осветлённые волосы слегка пушились. Они создавали невероятно яркий контраст. Совсем разные плоскости, вселенные, параллели. – В контракте это не прописано, – безразлично пожал плечами Хосок, – У тебя нет друзей? – Напомни мне, почему я ещё не уволил тебя нахуй? – Потому что никто не может терпеть тебя, и потому что я единственный личный ассистент, с которым тебе интересно, – напрямую ответил Чон, несмотря на то, что вопрос был риторическим. – Справедливо, – хмыкнул Юнги, – Имеется желание посмотреть новый набросок? Хочу попробовать сегодня записать. – Если это работа – да, если нет – нет, – с пресным лицом выдал Хосок. – Это ещё почему? – Мин звучал возмущённо. – Я выгляжу так, будто люблю рэп? – Хосок выгнул бровь. Господи, он ненавидел всей душой то, что писал хён. Его раздражал незамысловатый посыл, бесконечная брань и гиперболизированное времяпровождение по типу ‘сучки, наркотики, тачки’, потому что на самом деле Юнги занимался подобными развлечениями не так уж и часто, а когда занимался, Чону хотелось блевать дальше, чем видеть. Вообще, донсён ненавидел всего Мина от начала и до конца, он раздражал его, казался недалёким и излишне напыщенным, но каким-то образом одновременно с этим и любил. Просто любовь Хосока была другой, она отличалась от привычного её понимания. – Ты выглядишь так, будто ты блядь. – Уно ревёрс кард, бро. – Пиздец, – хохотнул Юнги. Мало, кто мог заставить появиться улыбку на его пресном лице, а уж тем паче – засмеяться, но Чон и тут успел выделиться. Он относился к Мину на равных, не носился и не ходил на цыпочках, имел своё мнение, говорил напрямую и при этом отлично делал свою работу. Для хёна – как доктор прописал. – Лично я отказываюсь давиться этим хрючевом, могу ограничиться просмотром того, как ты заработаешь отравление, – Хосок убрал меню туда, где оно находилось изначально, и сложил руки на груди, в очередной раз удручённо вздыхая. – У меня запись только через два часа, водитель на том конце улицы, поехали. – Странно, я думал у тебя в планах ёбнуть пару-тройку экстази, качественно поиметь горяченьких моделей, а потом набить ёбла хейтерам, – Чон подавил ироничный смешок, поднимаясь и задвигая за собой стул, после надевая солнцезащитные очки. – Пошёл нахуй, – ответил Юнги, но всё равно хохотнул, не сдержавшись. *** Панорамные окна выходили на пульсирующий жизнью город: высотки, магистрали, торговые центры, аттракционы и прочие атрибуты шумного мегаполиса. День выдался пасмурный, серый и дождливый. Небо затянулось тучами, что спазмами извергали ливень, следом за которым следовала пронзительная гроза, полосующая холст яркими вспышками. Просторная кровать, бежевое постельное бельё, рядом – небольшая белая тумбочка, пушистый ковёр, на котором валялся огромный серый распотрошённый чемодан. Вещи тут и там, бардак. Хосок поднялся, сладко потягиваясь и громко зевая. Грёбанный двадцати часовой полёт высосал из него все соки, слава Господу Богу, что хотя бы отоспаться выдалась возможность. Рыжие волосы растрепались ото сна, на щеке остался отпечаток от подушки, лицо слегка припухло. Он чувствовал себя достаточно сносно. Пить хотелось так, будто вчера кое-кто навернул добрую половины бутылки текилы. Желудок требовательно и недовольно урчал. – Как же я ненавижу эти ебучие окна, – скривился в отвращении Чон, разглядывая дивный пейзаж, – Кто, блять, придумал, сука, гигантское окно заебашить на всю стену? – Ты что, сам с собой разговариваешь? – послышался хриплый сонный голос Юнги из гостиной. Донсён закатил глаза, резко отпихивая пуховое одеяло и ныряя ногами в тапочки. – С твоей мамкой, – постно хмыкнул Хосок, выходя из комнаты и оглядываясь по сторонам: чёрный стол в центре, по правую руку огромный диван пудрового цвета – на нём и лежал грёбанный Мин Юнги, который к огромному сожалению уже успел раздуплиться тоже и глядел своими этими идеальными, будто резким движением скальпеля высеченными, глубокими-глубокими глазами. Красиво, красиво, красиво. Почти больно. – Ты решил охуеть с самого утра? – хён приподнял брови, но звучал совершенно не удивлённо. Чон сглотнул желание потрогать распушившиеся высветленные волосы, пропустить пряди сквозь пальцы, вдохнуть их запах. Проглотил, оно застряло в горле склизким комом, но по итогу покорно ухнуло в желудок. Почти? – Я не выхуёвывал, – блекло отмахнулся донсён, преодолевая гостиную и направляясь прямиком в кухню, которая была смежной с комнатой. – Такого слова нет, – Мин буквально свалился с дивана, решая не заморачиваться использованием ног, и подумал, что было бы неплохо скончаться на месте – всяко лучше четырёх концертов подряд. – Нет моего самоуважения, раз я работаю с тобой, а слово есть, – Хосок включил электрический чайник, достал пачку любимого чая с мелиссой, а следом за ней и кружку, которую всегда возил с собой – подарок Тэхёна на пятилетнюю годовщину дружбы, на ней дурацкие совместные фотки, селфи, уродливые кадры, но так тепло, так важно, так очень-очень надо. – Я тебя уволю, – Юнги кивнул как бы в подтверждение своих слов. – Наконец-то. Папочка, не медли, – лицо донсёна оставалось безэмоциональным, но взгляд наполнился такой издёвкой, иронией и сарказмом, что Мин невольно улыбнулся. Идеальная совместимость характеров – две язвительные бесчувственные глыбы, которые вертели на большом и толстом практически всё на свете. – Кофе будешь? – Юнги соизволил подняться, являя миру вид на бесформенную тёмно-серую толстовку с Мэрилином Менсоном. Чон скрыл эмоцию, отвернувшись – злость, раздражение, отвращение. Потому что хотелось попробовать носить чужие вещи, чувствовать чужой запах на себе, донельзя банально принадлежать. Хосок ненавидел себя за чувства, за глупость, за неосторожность. Вляпаться в клиента в первую очередь непрофессионально, так ещё и проблемно до ужаса, а если уж безответно, – то всё, тушите свет, – вот лопата, вот земля, копай, дружище. Ему не нравились эмоции, не нравилось отсутствие контроля над ситуацией и не нравилось хотеть, хотеть, хотеть. – Я должен заказывать тебе кофе, – Чон как можно более тише сглотнул, подхватывая пачку шоколадных сигарилл и зелёную зажигалку с амаргазавром. – Мокко с корицей? – Без. Хосок, конечно, стальной, но тут уж сердце затрепетало как у девчонки, увидевшей своего ‘того самого, ну, из одиннадцатого’. – Это тапочки-кролики? – Юнги подавил громкий смешок и выгнул тёмную бровь, разглядывая очаровательный, пушистый, розовый атрибут, который прекрасно дополняла светло-голубая пижама с жёлтыми полумесяцами. – Зайчики. – А по-моему кролики. – Напомни, когда твоего мнения кто-то спрашивал? – Это забавно. И мило, – слова сами вылетели из горла, Мин даже не успел их осмыслить. Они с Хосоком уставились друг на друга как два истукана. Эмоция булькающая. Как после рисования вода для кисточки. Оттенок не самый приятный: то ли болото, то ли гнильё, то ли тухлятина. Палитра тоже грязная, всё смешалось в отвратительную кашу. Но игра стоит свеч, верно? – Ага, типа того. Спасибо, оппа, – наконец насмешливо хмыкнул Чон, лениво улыбаясь, – Я курить. *** К вечеру воздух наконец подостыл, сумерки спустились на город, который принялся сверкать, гореть, светиться. Весёлые поддатые компании горланили песни, из клубов доносилась громкая музыка, парки развлечений атаковали толпы людей. Атмосфера, когда хочется вдохнуть поглубже тот самый запах свободы, – он всегда особенный, у каждого свой, а потом думать, что мир под подошвой, встречать рассвет на заброшке и чувствовать, как жизнь пульсирует, течёт по венам. – Отпразднуем? – предложил Юнги, когда они вывалились из машины с тонированными окнами: такая вся из себя ‘да-да, тут едет чувак, трек которого слушает твоя двенадцатилетняя дочь’. – Я уже говорил, что юзать с тобой не собираюсь. Можешь кого угодно приводить, я уеду, – бесцветно ответил донсён, слегка кривясь в отвращении и направляясь ко входу в отель. Не ему препятствовать, но внутри, естественно, ныло, и нехило так: горько, как зубная боль – самая острая, невозможная, неутомимая. – Я в завязке, – ударило обухом холодной воды, лёд за шиворот и по позвоночнику. Острые мурашки, мерзкая гусиная кожа. – Сколько? – ‘пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста’. – Полтора месяца, – ‘вдох – выдох, и по накатанной’. – И как ощущения? – Чон не стал имитировать пресность, показал эмоцию – участие. – Лучше, чем в прошлый раз, – Юнги привирал. И они оба это знали. Игра в прятки. Хосок остановился, потирая свои предплечья от холода. Он глубоко дышал, поджимая губы. Рыжие волосы развевались на ветру. В глазах – ‘только, блять, попробуй’. Ну, само собой, они не были друг другу чужаками, – полтора года бок о бок так или иначе сблизит даже ярых врагов. Но дело было не совсем в заботе, не совсем в принципах и каких-либо чувствах. У Чона старшая сестра умерла от передозировки амфетамином ещё пять лет назад. Донсён в один момент собирался отказаться от своей должности, когда уж совсем тошно становилось и толстокожесть не спасала. Юнги просто убрал все смены, хотя бы как-то связанные с употреблением, Хосока заменяли. – Водка, – Чон заговорщицки улыбнулся, глазки шаловливо сверкнули, – Белый русский. – Господь спаси наши души. *** Кондиционер на полную, звук льда о стекло, на фоне ‘deep purple’. Кофейный ликёр. Юнги. Сливки. Хосок. Чон надел максимально бесформенную светло-оранжевую толстовку с Ханной Монтаной и приталенные, атласные, бордовые шорты. Голые костлявые лодыжки, аккуратные стопы, подтянутые голени и достаточно мягкие, полноватые бёдра. Chef’s kiss. По закону жанра Мин был похож на подростка в самом расцвете пубертатного периода, – нет, ладно, он так не выглядел, просто донсён критиковал его двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, без перерыва на обед и выходные. Абсолютно, – нет, ни в коем случае не сексуальная, – дурацкая камуфляжная ветровка, чёрные шорты, футболка с каким-то ужасающе недовольным рэпером и очередной подписью в стиле ‘я подтираю задницу кэшем’. Хосок устроился на полу в позе лотоса, опираясь спиной о диван и складывая на него свой локоть для удобства. Хён – напротив. Они уже не раз пили вместе, Юнги в принципе использовал должность ‘личного ассистента’ в качестве ‘друга на час’. Естественно, Чон выполнял и свои основные обязанности как швейцарские часы – дотошно, тщательно и накрепко – так, чтобы работало без осечек, но львиную долю ‘рабочего’ времени было занято: ‘хочу в боулинг’, ‘хочу гулять’, ‘хочу есть’, ‘мне скучно’. – Ты никогда не говорил, чем занимаешься, – подметил Мин, отпивая солидный глоток из своего стакана. Кубики зазвенели. Хосок приподнял брови, снисходительно улыбнулся, лениво моргая, – мол, воу-воу, ковбой, неужели. Ладно, хёну пришлось признать, что эти чёртовы шорты, взгляды, характер, да много чего – жарко. Ну, правда. Объективно. – В те две минуты, что не подтираю тебе задницу? – иронично хмыкнул Чон, – Рассказы пишу. Мемуары, иными словами. Глядишь, заработаю на то, чтобы печататься, и наконец избавлюсь от твоего общества. Юнги был достаточно удивлён, потому что по сути их жизненные пути как-никак, но пересекались. – О чём? – теперь хён был заинтригован. – Тебе будет неинтересно. У нас разные м-м… Области творчества? Взгляды на него? You know? – блядская-издевательская улыбка не сходила с лица. – Ты сейчас принизил себя или меня? – Мин выгнул бровь, усмехаясь, хотя прекрасно знал ответ. – Ну что вы, товарищ-начальник, как я мог посметь, – саркастично хохотнул Хосок, Юнги хохотнул следом. – Скажи. Мне интересно. – Это личное, – Чон не изменился в лице, лишь щёки раскраснелись от выпитого алкоголя, рыжие волосы слегка растрепались. Он выглядел очаровательно, горячо, он выглядел как непростой конструктор, как пазл, как головоломка. – Ты серьёзно? – хён приподнял брови. – Серьёзно. – Почему? – Потому что ты – моя работа, а я – твой расходный материал. Пешка, – Хосок безразлично пожал плечами и говорил пресно, без эмоции, чистую правду, своё мнение. Юнги был даже слегка удивлён, потому что не настолько холодно относился к их рабочим отношениям. Ещё и учитывая признание в любви донсёна, картинка не складывалась. Спустя долгую паузу, Мин совершенно уверенно, твёрдо и напористо выдал: – Ты не расходный материал. Интимный зрительный контакт. Не такой, как обычно, в нём было больше… Попытки в глубину? Только попытки. У Хосока горячая водка по горлу, спиртовая отдушка, кофе на кончике языка, предательски замершее дыхание и пресловутый кульбит в желудке. В третий раз в жизни ему хотелось лезть на стены. Он ненавидел чувства, ненавидел любовь, ненавидел слабость. А Юнги был огромным слабым, провисающим и деликатным местом. Чон не сказал бы, что не смог бы уйти, если того потребует ситуация, – сможет, уйдёт. Сейчас донсён добровольно держал себя в плену, но оставлял пути отступления. Дурацкий Мин Юнги, с его дурацким рэпом, с его дурацким стилем бомжеватого подростка, с его дурацкими концертами, автограф-сессиями, тучей визжащих фанатов. Хосок не понимал самого себя. Что, чёрт возьми, он нашёл в этом человеке, который в его понимании мира был наиглупейшим, плоским, пластиковым? Здравый смысл не распространялся на декана, мима и рэпера. Какой кошмар. Катастрофа невиданных масштабов. – Расходный, – настаивал Чон, – Если смотреть на ситуацию с холодной головой. Я уйду – придёт другой. Так яснее? Юнги молчал, размышляя, какие ощущения у него бы вызвал уход донсёна, и приятного в них явно было бы мало. Хосок стал некой константой, привычкой, – неважно, плохой или хорошей, – врос в механизм, став неотделимой деталью. – Я так не думаю, – по итогу выдал Мин, поджимая губы. Они смотрели друг другу в глаза. Отличительная черта прямолинейных, толстокожих и сухих личностей – открытая конфронтация, отставить зажимания. Только вот донсён не выдержал, опустив взгляд, потому что слова Юнги ударили в солнечное сплетение, обезоружив. Он молчал, понимая, что грёбанная попойка была отвратной идеей. От сказанного лишь сильнее засосало под ложечкой, потяжелело на душе, заскреблось изнутри донельзя острыми когтями. Это просто было абсолютно лишнее. Оно неприятное, оно только горчит и разъедает кислотой, потому что привязывает сильнее без шансов на побег. Хосок молча добил стакан, встал, направляясь к своей комнате и бросая через плечо: – Я спать. Секунда. Вторая. Третья. Мин схватил донсёна за руку, притягивая обратно и впечатываясь своими губами в его. Он вцепился в тонкую талию, прижимая их друг к другу вплотную, ни миллиметра между. Чон издал изумлённый негромкий стон. Вот блять. От этого тихого стона по всему телу Юнги прошла волна едкого жара, до костей. Губы Хосока были на вкус как ‘белый русский’ и больше ровным счётом ничего, – только если нетрезвая вспышка влечения. В груди донсёна треснуло ещё сильнее, надломившись окончательно. Громкий оглушающий хруст добил. Грёбанный ледник раскололся. Вот теперь больно. Теперь не ‘почти’. Он не отвечал на поцелуй до тех пор, пока Мин не отлип от него, – в глазах вопрос. – Меньшее, что я хочу получить от человека, которого люблю – снисхождение, пьяный секс и действия, которые ты попытаешься замять утром, а ты попытаешься. Я знаю тебя как свои пять пальцев, Мин Юнги, а вот ты понятия не имеешь – кто я, – Хосок с отвращением вытер свои губы тыльной стороной ладони, будто бы те испачкались в мазуте, и одарил хёна неприязненным взглядом. Воздух стал тяжёлым как мокрое пуховое одеяло, он душил, сжимал горло в спазмах. Воздух стал горьким. Воздух стал густым словно болотная тина. Мин был знатным дерьмом как человек, его мало, что заботило, и мало, что вызывало эмоции, но сейчас ему захотелось блевать от собственной персоны, захотелось отмыться до скрипа мылом. Вот оно. Его отражение смотрело прямо на него, и даже его грёбанное отражение разочаровалось и оттолкнуло Юнги, который отрезвел в момент. Он не любил Хосока, но поступить с ним так не имел никакого права. Хён и совесть в жизни друг друга не видели, но вытереть ноги о Чона было той самой низостью, до которой упасть точно являлось признаком прогнившей насквозь души. Донсён скинул с себя чужие руки и исчез за дверью. Блять. *** – Забей, – всё, что Мин услышал от Хосока следующим утром. И они забили. Они коллективно, совершенно обоюдно и достаточно пластиково сделали вид, что ничего не происходило. А о чём, собственно, говорить? Всем всё понятно. Работу никто не отменял. И нет, вопреки законам жанра, Чон не стал избегать, игнорировать и драматизировать. Толстокожесть, взрослый человек, холодная голова. Донсён не побежал увольняться, усложнять всё скандалами и истериками, а Юнги совершенно точно не осознал вдруг, что любил своего личного ассистента всё это время. – Я боюсь тебя, Сок-а, – на лице Тэхёна застыла гримаса ужаса, когда он услышал полную историю произошедшего, – Какого хуя?! Ты даже не заплакал? Ни разу? Вообще? – Не-а, – незаинтересованно ответил Чон, продолжая собирать их гигантский пазл с динозаврами. – Но тебе же больно… – Ким звучал потерянно. – Есть такое. – И какой дальнейший план действий? – Никакой, – пожал плечами Хосок. Ни одна его эмоция не была напускной. Боль – да, но больше ничего. Стерпится – слюбится. Смысла совершать лишние телодвижения не было. Невзаимная любовь – последний пункт в списке того, что его заботило. Есть – пусть будет, со временем пройдёт. – Может, всё-таки стоит уволиться? – Он платит мне большие бабки. На горизонте пока не появилось ещё одного смазливого рэпера, готового за парочку походов в кафе отписать солидный чек. Как только, так сразу, – цинично хохотнул Чон, победно хмыкая, стоило поставить последний пазл на место. *** Окна нараспашку, жара под тридцать градусов, последние летние деньки, казалось, решили наверстать упущенное и обвалиться на ни в чём не повинных граждан праведным гневом. Сахарно-ватные облака плыли по ярко-голубому небу, что резало глаз. Птицы задорно щебетали, детская площадка кишела младшеклассниками, которые собрались выжать из остатка каникул всё, что только можно и нельзя. Гигантских размеров трёхкомнатная квартира казалась пугающим огромным лабиринтом. На полу чёрный блестящий паркет. Хосок лежал на спине на огромном, коричневом, мягком диване. Он держал над собой журнал про оленей и увлечённо вчитывался, хмурясь от усердия. Бёдра обтягивали атласные изумрудные шорты, которые шортами назвать было крайне сложно, верхом послужила розовая лёгкая кофта с лягушкой в забавной ковбойской шляпе. Ноги сложены друг на друга, одна болталась туда-сюда, волосы ещё мокрые после душа. В последнее время ‘мне скучно, пошли поедим’ Юнги перешло в новую фазу, эволюционировало в ‘мне скучно, сиди у меня дома в качестве домашнего питомца’. И формально это, чёрт возьми, действительно было работой Хосока, он буквально не имел права сказать ‘нет’. Если раньше у него имелось хоть какое-то свободное время, то сейчас жизнь превратилась в обитание в колоссальных размеров будке Мина и развлечение его же самого. Ну, вообще, не всегда, в основном хёну было достаточно того, что кто-то живой, дышащий и двуногий находился в радиусе двух метров. У Юнги имелась домашняя студия для звукозаписи, гостиная с кучей побрякушек по типу ‘плойки’ и спальня с теми самыми панорамными окнами, которые так ненавидел Хосок. – Представляешь, размах рогов гигантского оленя, вымершего около 7,5 тысяч лет назад, достигал 3,6 метров, – Чон едко ухмыльнулся, – Вот такие твоя мамаша наставила бате. Мин поперхнулся ‘пепси’, начав громко заливисто смеяться. Он успел привыкнуть к своему новому обитателю, теперь жилище казалось более уютным, домашним и тёплым. Ну, и что, что у донсёна не было выбора? – Не могу поверить, что я действительно плачу за шутки про свою мать, – Юнги покачал головой, возвращаясь к муторной работе над текстами. – А вот выпустишь меня на волю, концентрация уменьшится! – Ишь чего захотел, сиди смирно, – довольно хмыкнул Мин. – Ты, блять, дракон ебучий, где мой Шре-ек, – недовольно взвыл Хосок, – Помогите! Хён хохотнул, краем глаза наблюдая за тем, как Чон ворочался с боку на бок, пытаясь найти удобное положение для чтения. Юнги специально добыл тому какие-то определённые журналы из девяностых, которые донсён хотел собирать в детстве, но не имел возможности из-за плохого материального положения. – Это просто работа, всё абсолютно честно, никакого мухлежа, – злорадствовал Мин. – Я личный ассистент, а не эскортница или домашняя крыса! – Я бы поспорил с данным утверждением, – хён хохотнул, уворачиваясь от полетевшего в него журнала. – Пошёл нахер, – удручённо вздохнул Хосок, вставая с дивана и сладко потягиваясь. Юнги не мог упустить настолько чудесного момента попялиться на его отличную, упругую и мягкую… – Прекрати смотреть на мою задницу. – Она сама на меня посмотрела, – Мин поднял ладошки, как бы сдаваясь. С их прошлой поездки в Бангкок, ну, той самой, где хён имел честь попробовать поцеловать Чона, он признался себе, что считал того достаточно горячим персонажем. Если бы не чувства Хосока, они могли бы уже сто лет назад как переспать. Но увы и ах. Юнги нередко вспоминал о маленьком донельзя интимном стоне донсёна, и это возбуждало. Да в принципе донсён возбуждал. Временами приходилось скрывать очевиднейший стояк, ещё и Чон выбирал самые блядские на свете шорты каждый день без исключений. Справедливости ради, жара и вправду стояла адская, у него было полное право носить подобное непотребство. – Я хочу колечки с молоком. Ты будешь? – Я хочу почитать твои рассказы, – хён не оставлял своих попыток увидеть творчество Хосока. Ему стало невероятно интересно, о чём пишет донсён, да и в принципе из какого теста сделан, ведь Чон был прав – он понятия не имел, кто такой Хосок на самом деле. – Я уже говорил, что не буду их показывать, – отрезал донсён, ему не хотелось, чтобы Юнги пробрался в него ещё сильнее, существующей влюблённости вполне себе достаточно, больше не надо, спасибо. – Что мне нужно сделать, чтобы ты показал? Хотя бы один? – М-м, – задумчиво протянул донсён, – Напиши как минимум два нормальных трека. И они должны мне понравиться. – У меня нормальные треки! – Мин возмущённо воскликнул. – А я павлин, – насмешливо подначивал Хосок. – Пидарас ты, а не павлин, – хён обиженно фыркнул, – Ладно, будь по твоему. Готовь поэмы свои. – Ну-ну, – Чон ехидно улыбнулся, – Не дели шкуру неубитого медведя. По рукам. *** Глубокая ночь опустилась на Пхукет, что никогда не утихал даже на минутку или жалкую секунду – город безостановочно активно пульсировал туристами. На широком полотне неба были раскиданы звёзды, как если бы художник с нажимом провёл пальцем по щетинистой кисти – мелкие капли полетели на холст. Громко трещали сверчки. Открылся вид на бассейны, лежаки и кафешки, принадлежащие отелю. Шумел океан. Юнги курил на балконе, стоя в шёлковой, блестящей, изумрудного цвета пижаме. Уже как пару недель он раздумывал над их с донсёном спором. О чём можно написать? Что могло понравиться Хосоку? Что-то лирическое? Баллада? Ему явно не придётся по вкусу типичный рэп, который пачками клепал Мин. Стоило поднять какие-нибудь более серьёзные темы, чем обычно. Своего рода вызов и себе тоже. Может, их общение заслуживало перейти в музыку? Всё-таки, полтора года, будет о чём рассказать. Хён вспоминал начало их сотрудничества и улыбался, в груди был тот самый трепет, который ощущаешь ранней весной, – всё цветёт, солнце палит, но ещё не греет, нечто вроде предвкушения. ‘– Чем ты отличаешься от других кандидатов? Почему именно тебе стоит стать моим ассистентом? – Юнги выгнул бровь, задавая вопрос, но выглядел донельзя незаинтересованно, звучал пресно. – В смысле ‘почему’? Потому что я умею делать эту работу, – было ответом, который дал Чон, отзеркалив пресный тон. Он сидел, сложив ногу на ногу, локоть – на спинку стула, поза расслабленная, ноль эмоций – тем паче, переживания. Вообще побоку. Мин приподнял брови в лёгком удивлении: – Расскажи о себе. Хосок негромко скучающе вздохнул. – Я классный, – наконец выдал Чон, не изменившись в лице. Хён сначала изумлённо опешил, после начав смеяться: – Ты классный? – Ага, – кивнул донсён. Кажется, его вообще не волновало, что перед ним сидел достаточно известный человек, который спокойно собирал стадионы, имел огромную фан-базу, подписывал контракты на миллионы. – Мы его берём, – Юнги крикнул за спину Чона, где находился рекрутер. Их с Хосоком ленивые взгляды встретились, оба ухмыльнулись ака ‘мы сработаемся’. И они не ошиблись.’ Мин отщёлкнул бычок, – тот безучастно полетел вниз, сверкая оранжевым. Он прошёл в номер отеля, погружённый в темноту. Во время туровых разъездов они с донсёном изначально брали номер с двумя комнатами, чтобы быть в шаговой доступности. Если с другими личными ассистентами это было… Обычно? То с Чоном превратилось в полный нескончаемый уморительный хаос. И хён обожал данный аспект. Да и вообще обожал самого Хосока. Как друга. Донсён редко закрывал дверь в свою комнату, потому Юнги остановился в проёме и облокотился об него плечом. Он сразу подметил, – пахло Чоном, как и все люди, тот имел свой особенный запах: сладковатый аромат кожи, кондиционер для окрашенных волос с лимоном, одеколон с персиком, мятой и лилией. Хосок мирно посапывал на своей двухместной кровати, раскинувшись морской звездой, – это заставило Мина подавить тихий смешок, тот спал так всегда, лишь иногда переворачиваясь на левый бок: ‘Никогда не спи на левом – это плохо для сердца. А мне можно. У меня его нет’. На нём была одна из любимых пижам, – розовая с чёрно-белыми коровами. Сначала хён высмеивал данную деталь гардероба, но на самом деле всегда считал достаточно милой, даже очаровательной. Рыжие волосы разбросаны по подушке, ресницы подрагивали. Рубашка слегка задралась, открыв обзор на небольшой животик, пирсинг пупка с жёлтыми кристалликами и небольшое тату в виде Клеопатры, – он обожал мифологию. Красивый, точёный, стройный, идеальный. В принципе, про такого грех не написать песню. *** В большом зале был постелен красный палас, свисали громоздкие люстры со звенящими стеклянными чашечками, бесконечные столы с приборами и номерками посетителей, сцена на возвышении в центре и бордовые шторы, обрамлявшие её. Очередное бесполезное сборище людей, которых связывало лишь то, что у них было хотя бы какое-то мало-мальское признание. Борщ из актёров, певцов, даже блоггеров прихватили, рэперов в топку. Вот потому Хосок и стоял у дурацкого, бесполезного, чёрного рояля, опираясь об него бедром и попивая такое же дурацкое шампанское из дурацкого стройного бокала. Ему буквально пришлось напялить несуразный, велюровый, тёмно-фиолетовый костюм с гигантской охристой рубашкой, чтобы влиться в ‘официальную’ тучу. Он чувствовал себя чёртовым клоуном, красного носа не хватало. Тут и там мельтешили ‘он снимает ‘кринжовые’ пранки в ‘тикток’, ‘слышал где-то, но не помню – где’, ‘моя мама вас смотрит с пяти лет’ и ‘а, вы тот самый, кто сыграл поросший мхом пень в малобюджетном артхаусе в две тысячи шестом’. – Добрый вечер, – раздался бархатный мужской голос, и Хосок поднял свой взгляд на молоденького парня, выглядевшего как концентрированная влажная мечта, ноль изъянов: идеальный профиль, небольшие губы, мягко очерченные глаза, ровный нос и светлая кожа. – Добрый, – кивнул Хосок, а в голове: ‘Нихуя подобного’. – Можно с вами познакомиться, загадочный молодой человек у рояля? – Не возбраняется, – Хосок улыбался, лениво моргая и мысленно радуясь хоть какому-то развлечению в виде очаровательного юнца. – Чон Чонгук. Рад знакомству. – Чон Хосок. Взаимно. Только умоляю, не надо жать мне руку, я выгляжу как Самый Главный Гей в этой комнате, это будет как минимум нелепо. Чонгук рассмеялся, открыв вид на свою красивую шею и кадык. Он в принципе был достаточно конвенциально красив, горяч, привлекателен. Самый обычный чёрный костюм, белая рубашка, галстук – ничего лишнего, классика, но на такого мужчину можно было надеть и картофельный мешок, а он по-прежнему бы остался Ален Делоном на корейский лад. – Я – актёр, а вас каким ветром сюда занесло? – Я – обычная сошка на побегушках, ассистент. Можешь не церемониться. – Вот оно как, – Чонгук удивлённо приподнял брови, – Не подскажите, где можно найти настолько очаровательных ассистентов? Мне нужен один. Один конкретный. Хосок задорно хохотнул, оценив глуповатый подкат: – Сомневаюсь, что я тебе по зубам. Я та ещё язва. – М-м, я – агностик. Верю только, когда увижу на практике, – донсён казался пуленепробиваемым и напористым, от него за версту веяло запредельно ‘пришёл – получил’ вайбом. Видный мужчина. Такой на вес золота. – Неплохо, донжуан. Вижу, флиртун ты знатный. Похвально. – Заработал номерок? – Чонгук ухмыльнулся и стал похож на сытого кота. – Заработал, – довольно кивнул Хосок, принимая протянутый ему телефон и вбивая заветные цифры. – У меня и по счастливой случайности в декрет ушла ассистентка, – Чонгук задорно подмигнул. Хосок призадумался – а ведь неплохой шанс разобраться с беспорядком в своей жизни. Он как раз хотел уйти к другому клиенту, чтобы пережить чёртову неукротимую влюблённость, что окутала отвратительным склизким коконом, душила щупальцами, затуманивала голову. Почти превратилось в больно. Подвернулся невероятно удобный случай, нельзя его упускать. – А я по счастливой случайности ухожу от своего клиента, – Хосок привычно обворожительно улыбнулся, даже несмотря на то, что внутри шипело, как калёными щипцами прижигали там, внутри, где особенно уязвимо, горько, тяжко. Очередной привычный ком встал в горле, не проглотишь. – Вот это да, судьба, ни дать ни взять, – Чонгук очевидно был неимоверно рад, даже глаза блеснули. Ну, вот и отлично. Вот и хорошо. Прекрасно. – Она самая, красавчик. Юнги поодаль наблюдал за происходящим. И почему-то как минимум неприятно, как максимум засосало под ложечкой. Неоднозначные ощущения, будто бы терпкие, но не как приятный миндаль, смола, жасмин, а как землянистый мох, придорожная пыльная трава или на первый взгляд приятная мимоза, но сорняковая – вырвешь, цветёт снова. Дело пахнет керосином. *** Пушистые облака окрасились в пылкий красный у горизонта, что выше уходил в глубокий оранжевый, далее становясь жёлтым. Начало осени принесло пряный свежий ветер, хроническое ощущение беспокойства в груди ещё со школьных времён и запах прелых листьев. Практически пустой переулочек, частично заброшенные двухэтажные дома по обе стороны от дороги. Прохожие до сих пор не потеряли запал с лета, потому угрюмых экземпляров практически не было. Рядом пробежала задорная оранжевая такса с выпавшим изо рта языком, её пытался удержать на поводке мальчишка лет восьми с большущим забавным мешком для сменной обуви, на котором был изображён ‘Бэтмен’. Безразмерная голубая рубашка в белую полоску, голубая повязка на голову, бежевые брюки, – Хосок был налегке. Желудок скручивало в жутких спазмах, от напряжения ныли виски, в кончиках пальцев – рябь. Уже как несколько дней он обдумывал предложение о работе, правда думать там, если честно, было не о чем. Ответ плавал на поверхности. Холодная голова, расчёт, адекватное восприятие мира. Отставить эмоции. Неизвестность пугала, но не настолько сильно как чувства, потому что те уже переросли все возможные пределы, – на Юнги стало просто больно смотреть и не иметь возможности трогать так, как трогают самых страстных любовников, как трогают до скрипа на зубах нежные руки, как трогают самого близкого, самого важного, самого-самого. Душа в клочья, и всё равно рвётся сильнее и сильнее с каждым мгновением. Тяжело. Ну, правда. Хосок он ведь стальной, сильный, пуленепробиваемый, но одно-единственное местечко таки проседало и проседало нехило. Страшно, невероятно страшно не иметь контроля над ситуацией, происходящее сжирало с головой. Юнги шёл рядом, – каждая деталь казалась совершенной, будь то нос-кнопка, аккуратный изгиб губ, тёмные брови, идеальные глаза, – по ним Чон больше всего сходил с ума, если бы стоял выбор, на что смотреть до конца своих дней, то это стопроцентно были бы они. Лакированная чёрная куртка, тёмно-синие джинсы с дырами на коленях, жёлтая футболка с ‘the rolling stones’, – ‘красиво’ подумал Хосок, всяко лучше, чем привычные мешки, украденные у обезумевшего бродяги, который до этого успел посетить грязевой оздоровительный пляж. Донсён обожал и высветленные волосы, они создавали приятный контраст, получался эдакий ‘недо-рок-стар’. Чон подкурил привычную сигариллу с вишней и затянулся так глубоко, как только мог, чтобы после выпустить огромное облако дыма и произнести, собрав всю свою достаточно сильную волю в кулак: – Мне предложили работу. Мин почувствовал то, как земля ушла из-под ног, а сверху и ледяной водой окатили. Нет, нет, нет. – Тот смазливый режиссёр? – хён не смог скрыть неприязни, чуть ли не выплюнул эти слова, в глазах появилась сталь. – Он – актёр, – поправил Хосок. ‘Да, какая, блять, разница’, – подумал Юнги, но выдал лишь: – Ты хочешь уйти? – Элементарно, Ватсон, – невесело хмыкнул Чон, – Так будет лучше. Для меня. – Почему? – Давай не будем прикидываться дурачками, Юнги, – донсён раздражённо закатил глаза. Он ненавидел подобные игры в прятки. Карты на стол, – Ты знаешь – почему. Я не хочу, чтобы всё продолжалось так, как оно есть. Я чувствую себя плохо, уязвимо. Я чувствую себя не в своей тарелке. И прежде всего это непрофессионализм. Я должен был уволиться ещё давно, мой проёб, дал слабину. Сейчас идеальная возможность. – Я не хочу, чтобы ты уходил, – обычно подобные слова кое-как выходили из горла Мина, но не в этот раз, сейчас это не ощущалось унизительно, позорно или оскорбительно. – Я знаю. Ты ошибаешься, если думаешь, что мне даётся легко данное решение. Я не железный, несмотря на то, что часто прикидываюсь таковым. У меня тоже есть чувства, и конкретно с недавних пор они не самые позитивные, я хочу избавиться от груза, – Юнги резануло слух слово ‘груз’ про любовь к себе, – Мне не нравится не иметь контроля над ситуацией. – И общаться мы не сможем тоже? Хосок шумно раздражённо вздохнул и резко повернулся к хёну. Он громко дышал, метая глазами молнии: – Блять, ты тупой? Ну, естественно, мы не будем общаться! Мне хуево! Что непонятного? Я люблю тебя! Мне плохо рядом с тобой из-за этой ебучей хуеты! Мне мерзко от самого себя! Рядом с тобой я чувствую себя слабым! Я ненавижу чувствовать себя слабым! И тебя я ненавижу тоже! Твоя музыка – хуйня, твоя одежда – хуйня, да и сам ты – инфантильная хуйня тоже! Ты пишешь ебейшее дерьмо! Серьёзно, бро? Охуеть как круто, ты выебал рандомных женщин, закинулся ксаном, а ещё у тебя дохуя бабок! Точно, забыл! Сто миллиардов треков про то, как ты пихаешь за шиворот хуёв хейтерам! Да блять, я их понимаю, чувак! Я не смог осилить больше пяти твоих треков! Я, сука, не знаю, почему я тебя люблю, и это бесит ещё сильнее! Ты мне буквально не нравишься, какого хрена? Мин слушал ушат брани, который свалился на него, но ни капли не ощущал себя униженно. Ему просто было чертовски больно, потому что больно было Хосоку. Невероятно тошнило, давление било в виски и скручивало желудок. Как сковородой по голове огрели. Чон резко остановился, шокированно глядя будто бы сквозь Юнги так, словно увидел призрака. Он был в ужасе, чуть ли не дрожал, потому что по щеке сползла предательская слеза. Слеза. Твою мать! Брови заломились, Хосок резко провёл по щеке рукой и уставился на свою ладонь. Не может быть. Этого просто не может быть. Донсён не плакал, наверное, с шестнадцати лет. Ни разу. Вообще. – Сок-а… – аккуратно начал было Юнги, но резко был прерван. – Не называй меня так. И не называй меня в принципе. Замолчи, – Чон звучал отрешённо, говорил как из-под толщи воды. Слеза уже высохла, но он продолжал смотреть на свою руку, – Пиздец. *** Тесную комнатушку обставили достаточно скромно: правый верхний угол заняла двухместная постель с глуповатым жёлтым постельным бельём с синими зайчиками, по левую руку – старенький перекошенный стеллаж на всю стену с несчётным количеством книг, в центре – небольшой чёрный столик с грудой зажжёных свечей, ноутбуком и небольшим кактусом в розовом горшке. На полу скрипящий коричневый ламинат, который вздулся в некоторых местах. За окном вовсю кипела жизнь. Стоял прохладный день, небо голубое-голубое, ни облачка. Кленовые оранжевые листья по-киношному подбрасывал ветер. Раздавался людской гул, звоночки велосипедов, гудки машин. На голове Тэхёна был откровенный бардак, русые волосы торчали в разные стороны. Он изумлённо смотрел перед собой в одну точку и понятия не имел, что делать, в голове на всю мощность выли красные мигалки и толстым курсором: ‘Дерьмо’. Хосок плакал. Хо-сок пла-кал. Не навзрыд, не подвывая, достаточно скупо, но плакал, и плакал действительно весьма горько, жалко, тоскливо. Чон мучился, это можно было заметить лишь посмотрев в его глаза, – эмоция граничила с отвратной, ведь там имелось и отвращение к самому себе, отвращение гигантских масштабов. Стыд окутал с головой. Хосок не плачет. Вернее, Хосок не плакал. Ни над одним из своих кавалеров. Декан не удостоился такой чести, мим тоже, только грёбанный Мин Юнги решил отличиться. Какой-то недалёкий рэпер, писавший про то, как он смачно упоролся и подцепил чужую девушку. Серьёзно? Позор чистой воды. Позор всем позорам. – Тебе станет легче, – тихо попытался Ким, будто корова на льду. – Не говори мне такую хуйню, – Чон брезгливо скривился, – ‘Это пройдёт’, ‘он того не достоин’, ‘жизнь продолжается’, – едко передразнивал Хосок. – То, что ты плачешь – хорошо, так переживать боль намного легче, Сок-а. Ты выпускаешь негативные эмоции, которые до этого держал в себе, – медленно и чётко объяснял Ким, словно стараясь достучаться до ребёнка. – Я знаю, что такое – плакать, – Хосок раздражённо закатил глаза, шмыгнув носом, – Сегодня день очевидных фактов, а меня не предупредили? – Твою мать, Сок-а! Что я должен сказать?! Я никогда не был в такой ситуации и, если честно, мне страшно, – признался Тэхён, озабоченно рассматривая лучшего друга. Вместе с хёном боль передалась и ему тоже. Он не понимал, как стоило поступить, чтобы хотя бы немного помочь. – Извини, – Чон взял руку донсёна. Ким являлся единственным человеком, с которым Хосок обращался куда мягче остальных из-за продолжительной дружбы, у того имелась тысяча и одна привилегия, – Я в норме. Почти. Завтра уже буду в строю. Придётся немного потерпеть, но самый важный шаг уже сделан. – Ты уверен, что стоит выходить на работу так рано? – обеспокоенно поинтересовался Тэхён. – Чем раньше я начну, тем быстрее оправлюсь. Забью голову, и дело с концом. *** Юнги абсолютно точно не имел никакого права так поступать, но он сделал это в любом случае. У больших денег есть прекрасное свойство, – если очень захочется, найдётся, что угодно. Ну, практически. Так или иначе то, что нужно было Мину – нашлось. Он ощущал себя ищейкой, маньяком и извращенцем в одном флаконе. Мин очевиднейшим образом лез не в своё дело, но не смог бы себе простить, если бы не. Аккаунт Хосока обнаружить оказалось невероятно легко, проще простого, данная затея не заняла и дня. Неправильно? Именно. Неуважительно? Естественно. Подло? Возможно. Юнги решил, что терять в любом случае было нечего, и погрузился в чтение бесконечных заметок, рассказов и поэзии. Первые записи публиковались с две тысячи десятого года, – достаточно давно. Получается, Чон явно имел уровень повыше любительского. Больше трёх тысяч постов, чёрт возьми. Серьёзная цифра. Детективы, мистика, романы, фэнтези и фантастика. Наборчик оказался невероятно впечатляющим. Мин смотрел на шестисот страничные рассказы шокированно, даже карикатурно рот приоткрыл. Ему открылась буквально вся душа, нутро, стезя Хосока, его истинная суть. Юнги в жизни не прочитал столько, сколько написал Чон. Были обычные заметки из жизни, размышления и некая отдушина. Естественно, Мин нашёл и про себя, но, к огромному удивлению, негатива там практически не было: Хосок описывал свои переживания насчёт употребления хёна, описывал то, как переживал за него в разъездах, закрытых вечеринках и про сексуальную жизнь написал тоже, но не ревность, а опасения по поводу возможных болезней, которые тот мог подцепить, – резинка защита так себе и подводит ой как часто. Чон рассказывал, что временами приходилось проглатывать обиду, если Юнги был шибко груб, даже несмотря на их и так достаточно жёсткие отношения. Не одного слова ни про деньги, ни про славу, никакой корысти вообще, но Мин, в принципе, и так знал, что Хосоку ничего не было нужно от него. В основном всю злость Чон брал на себя: что не смог предотвратить, контролировать, держать в узде. Грубое каменное сердце Юнги ёкнуло при чтении данных записей, – болело за донсёна, ведь тот буквально травил самого себя, ненавидел за вещи, которыми изначально невозможно управлять. Хосок оказался далеко не стальным, лишь прятался под плотной коркой, желая защититься от мира, – как, в принципе, и сам хён. Они были отражения друг друга в кривом зеркале: уродливые, неотёсанные, грубые, но живые и настоящие. Мин услышал громкий хруст. Айсберг дал брешь. *** Потолки под пять метров, хрустальные, – опять, опять, опять, – люстры, на стенах – лепнина и фрески. Винегрет из околопопулярных личностей, никому неинтересное сборище просто для галочки. Пахло тяжёлыми, уходящими в неприятные, пудровыми духами и классическими шипрами, масла в огонь подбавляли и мужские едкие одеколоны. Получался идеальный борщ. Шумный говор резал слух. Юнги стопроцентно, абсолютно точно, несомненно пришёл сюда не для того, чтобы увидеть Хосока с грёбанным смазливым режиссё… Актёром. Вполне себе довольные жизнью, стояли поодаль ото всех, попивая какие-то дурацкие цветные коктейли. Ещё и вырядились в, – Господи Боже, – парные костюмы. Что за дерьмо?! Это просто абсурд. Чонгук что-то нашёптывал на ухо Хосоку, и тот глуповато хихикал в ответ, даже щёчки краснели. Хосок, которого знал Мин, никогда не краснел! Он и стыд – как чёрное и белое, инь и янь, небо и земля! Но, видимо, не так уж и хорошо Юнги был осведомлён о его личностных качествах. Мин каждой клеточкой тела чувствовал вполне себе однозначную ревность. По ощущениям как случайно выпить кислое просроченное молоко с мерзкими комочками, дотронуться ногой до склизких водорослей в море или получить малюсенькую царапину, – лишь на верхних слоях кожи, но саднит похуже чёртового открытого перелома. Юнги стоял и пялился на голубков наверняка непозволительно долго, потому что подобный испепеляющий взгляд на своей коже ощутил Хосок и обернулся на него. Он удивлённо приподнял брови, но после доброжелательно пластиково улыбнулся и невозмутимо кивнул ему как бы приятельски здороваясь. В смысле? А как же по закону жанра отвести печальный взгляд и после смешаться с толпой? Чонгук обернулся тоже и поднял коктейль в качестве приветствия, при этом очаровательно скалясь, – лапушка, ни дать ни взять. Ну, просто отлично. Фей-ер-верк. *** ‘Милые ямочки’. Хосоку пришлось брать отгул на работе, потому что даже если он и прикидывался волевым, стальным и прочие синонимы сильной личности, но его абсолютно точно не мог не вывести на эмоции трек про него же самого, который играл из каждого утюга: на улице, на радио, из колонок проходящих мимо подростков, в кафе, – проще сказать, где только не играл. ‘Он – классный’. Чон не плакал, не выл и не бился в истерике, но сидел в полном раздрае, смотря в одну точку и чувствуя то, как внутри громко трещало по швам, осколками задевало каждую внутренность, больно так, что не продохнуть. ‘Рыжие волосы’. – Либо он решил таким изощрённым образом над тобой поиздеваться, либо ты ему нравишься, – сделал очевидный вывод Тэхён. ‘Пирсинг пупка’. – Он отомстил мне, – бесцветно ответил Хосок, – За то, что я ушёл. За то, что поздоровался с ним. Он так смотрел на меня, ты бы видел, будто бы хотел к хуям собачьим уничтожить. ‘Мягкие бёдра’. – Но песня достаточно нежная… – начал было Ким и был тут же прерван. ‘Тапочки-кролики, но совершенно точно не зайчики’. – В том-то и дело. Чем сопливее песня, тем мне больнее. На это сделан расчёт. Я знаю Юнги. Если мстить, то подло и дальновидно. И, как видишь, сработало, твою мать. Сукин сын. ‘Острый язык’. – А этот уёбок знает, на что надавить, –Тэхён скривился в отвращении, – Таки сам Дьявол во плоти. ‘Гениальный писатель’. – Но не он один умеет играть в грязные игры, – цинично хмыкнул Хосок, начиная активно шевелить шетерёнками в своей голове. ‘Родинка на губе’. *** План был таков: начать таскаться на каждое мероприятие, где мог бы присутствовать Мин; обязательно здороваться с ним каждый раз, без исключений: кивать, махать, приветствовать; показательно флиртовать, целоваться, отлучаться с грёбанным Чонгуком как можно чаще. Нужно было сделать всё так, чтобы Юнги понял, – Хосоку максимально побоку. Проще пареной репы. Тот изведётся, если его провокации не возымеют эффекта, на который он рассчитывал. ‘Вот сука, – было первой мыслью Юнги, когда он понял, чего же пытался добиться Чон, – Война, так война. Мы ещё посмотрим, кто кого. Уно ревёрс кард, да, солнце?’. Мин полностью отзеркалил все действия Хосока до единого. И на тебе невозмутимые приветствия; на тебе новую симпатичную ассистенточку; на тебе дурацкие прилюдные заигрывания и лобызания. Как доктор прописал. Что они имели в итоге: взгляды, полные ненависти; ‘случайные’ удары плечом и ‘привет’ сквозь зубы. – Кошмар, я такой неуклюжий! – невинно произнёс Чон, глуповато хлопая глазками, когда пролил целый бокал шампанского на толстовку Юнги, – Всё из рук валится! Как слон в посудной лавке! – Ничего страшного. Тебе не о чем переживать, – процедил Мин, метая молнии глазами. Хосок самодовольно провёл языком по внутренней части щеки и едко улыбнулся, продолжая лепетать извинения. Хён понял, – настало время новой песни. Он ведь обещал две, а обещания надо сдерживать. – Мразь ебучая, – зло выплюнул Чон, когда услышал последнее творение Юнги. Недо-баллада про новую ассистентку была до ужаса приторной, бессмысленной, сахар скрипел на зубах, уменьшительно-ласкательные резали ухо. Трек казался плоским, ненастоящим и надуманным, – каким, в принципе, и являлся, но таки получил нужную реакцию, – раздражение, ревность, желание убивать. – Согласен, – кивнул Тэхён, шумно сглатывая и отодвигаясь на приличное расстояние, чтобы не попасть под ударную волну. Но прицепиться было не к чему, – Хосок и правда счёл обе выпущенные песни неплохими: ни тебе пердящих басов, ни бесполезной брани, ни пропаганды употребления, ни хвастовства солидным состоянием, ни ‘боя с тенью’ в сторону ‘хейтеров’. – Я в долгу не останусь, – разъярённо произнёс Чон, пугающе-маниакально улыбаясь, в глазах сверкнул недобрый огонёк. Мин хотел рвать и метать, когда ему на почту пришёл обещанный рассказ про загадочного ‘мистера икс’, которым очевиднейшим образом являлся гадостный, поганый, напыщенный актёришка в лице Чонгука. Попсятина из ближайшего киоска по типу: ‘Он затмил всех и каждого, кто касался меня до. Его губы были на вкус как мёд, как утренняя роса со свежей розы. Вены на мускулистых руках затуманили разум. Наши бренные тела слились в грешном танце любви. Я и припомнить не могу, когда было настолько хорошо с кем-то’. – Пошёл нахуй, гандон, – неприязненно фыркнул Хосок, когда они вместе мыли руки в туалете. – Пошёл нахуй сам, – грубо отзеркалил Юнги. – Бесталанное чмо, – донсён скривился в отвращении. – Бесполезная пешка. – Бывших наркоманов не бывает, а? – аморально решил давить на больное Чон. – Бывших блядей не бывает, а? – Конечно, прекрасный пример – твоя мамаша, – на губах Хосока расцвела издевательская ухмылка. Они стояли друг напротив друга, недовольно поджав губы и сдерживая злостный зрительный контакт. – Ебать ты мразота, – Мин даже рот приоткрыл от возмущения, – Подстилка актёра-однодневки. – Я хотя бы могу посчитать количество своих половых партнёров. – Интересно – почему, – саркастично хмыкнул Юнги, как бы намекая на не слишком приятную внешность донсёна, и тут же понял, что сболтнул лишнего, откровенно переборщил с колкостями, потому что Хосок изменился в лице, запал прошёл, брови заломились, глаза расстроенно, разочарованно и обиженно блеснули. Чон огорчённо поджал губы, чувствуя, что вот-вот и по щеке поползёт дурацкая предательская слеза, – только грёбанный Мин мог заставить его плакать. Сейчас было всё равно на глупую перепалку, он просто поверженно замолчал, обходя хёна и направляясь к выходу из уборной. Какая к чёрту разница? Всё это изначально не имело никакого смысла. Юнги как было всё равно на его чувства, так и осталось. Человек, которого он любил, считал его уродом. Какая прелесть. – Хосок, стой, – Мин схватил донсёна за предплечье, но тот мгновенно скинул с себя руку. – Не трогай меня, блять, – выплюнул Чон, – Сука, как же я тебя ненавижу, нахуй. Сторчись уже, пожалуйста, избавь мир от мусорного рэпера, который двух слов связать не может. Ого-го, а вот это было чересчур, край. Оба почувствовали шумный скрежет внутри, но теперь это была не трещина и не брешь, теперь неопределённое ‘что-то’ сломалось к чертям собачьим окончательно и бесповоротно. Они прекратили провокации целиком и полностью. Никаких прилюдных кокетств, никаких приветствий. Ничего. Хосок так вообще всё реже и реже стал появляться на подобных мероприятиях, Чонгука сопровождала другая ассистентка. Через месяц Юнги решил проверить интернет-дневник Хосока и то, что он увидел там, заставило его каменное сердце пропустить удар, желудок скрутило. Обычная заметка, не рассказ или стих. ‘Недавно человек, которого я люблю, сделал достаточно очевидный намёк на то, что я уродлив. У меня никогда не было комплексов. Ну, только если насчёт работ и любого творчества. Теперь мне кажется, что я и вправду некрасив. Гигантский нос, слишком толстые ноги, торчащие уши, нелепое телосложение, будто бы у маленького мальчишки, большой живот, пальцы как ветки, да и волосы знатно испорчены окрашиванием, тусклые. Странно, что я не замечал этого раньше. Наверняка, никто не комментировал о подобном из вежливости. В последнее время стараюсь носить более мешковатую одежду, вне работы надеваю маску. Подумываю накопить на ринопластику или взять из тех денег, что были отложены на печать. В жизни я не говорю об этих вещах, только тут могу свободно высказываться. Не хочу чувствовать себя уязвимо, не хочу давать слабину или позволять людям играться с моими чувствами. Кстати о чувствах, чёрт бы побрал мой язык без костей. Я сказал ему невероятно отвратительные слова, которые не имел и малейшего права говорить. Хочу вымыть свой рот с мылом. Господи, он совершенно не заслужил этого. Мне очень стыдно. Я хочу, чтобы у него всё было хорошо, несмотря на то, в каких мы отношениях. Ну, в никаких, получается. Сейчас меня заменяет новая ассистентка и, вопреки ревности, что я испытываю, если она действительно им любима, то я счастлив. Он уже очень давно не был в отношениях из-за прошлого крайне негативного опыта, пусть его жизнь наладится. Я жду, когда мои чувства пройдут. Чем больше работаю, тем меньше думаю. Стараюсь пахать на износ и забываться в м-м… Что-то вроде любовнике? Глупое слово, оно мне не нравится, потому что подозревает любовь, которой и в помине нет рядом с ним. В любом случае, он довольно неплох: красив, не глуп, достаточно горяч, такой весь из себя джентльмен. Актёр он прекрасный, на самом деле! Главное, чтобы наши с ним игры не стали чем-то большим, чем рядовая интрижка, я не вынесу очередную санта-барбару, ребят, я уже правда заебался. Помогите!’. Юнги захотелось разможжить свою голову об асфальт. Последнее, чего он бы желал, так это того, чтобы Хосок начал из-за него комплексовать. Сексуальный Хосок. Красивый Хосок. Очаровательный Хосок. Умный Хосок. Идеальный, мать вашу, Хосок, который подходил ему по всем возможным параметрам. И, кажется, любимый Хосок? Не кажется. Последние месяцы Мин находился в неясной… Нет, вполне ясной прострации. Он чувствовал себя не на своём месте, не в своей тарелке. Новые треки не были опубликованы, потому что они все, блять, до единого были про Хосока. Удалось кое-как выжать из себя ту провокационную песню про новую ассистентку, которую он, на самом-то деле даже не потрахивал. Вообще. Ни разу. И напрямую сказал ей, что подобные выходки – игра на публику. А вот для кого – не посвятил, негоже третьим лицам вмешиваться в данную историю. Неприятное было в том, что сам Хосок спал со своим чёртовым Чонгуком и, видать, на постоянной основе. Как расхлёбывать получившуюся кашу – совершенно непонятно. *** Чистый ухоженный подъезд в достаточно неплохом жилищном комплексе близ густого леса с высокими крепкими елями. Белый блестящий кафель, который Юнги сверлил донельзя нерешительным взглядом. Мысли клубились непозволительно огромным роем, сжирая переживаниями с головой. Плана никакого, чистая галимая импровизация. Время 01:34. Он пришёл сразу же, как прочитал запись, потому что внутри ныло, саднило до ужаса, Мин просто-напросто не смог бы заснуть с этим невероятно большим чувством вины. Юнги нажал на звонок. Долго за дверью не было слышно и звука, но после та отворилась с громким щелчком замка, являя миру милого, домашнего и тёплого-тёплого Хосока, который выглядел донельзя печальным, оделся в чёрные невероятных размеров толстовку и такие же безразмерные штаны, – он стал похож на большое, грустное, уютное облако. Мин мгновенно почувствовал, как скрутило в спазме всё, что можно и нельзя. Наверное, впервые в жизни он возненавидел себя настолько сильно, до скрипа зубов, до прокушенных изнутри щёк, до боли в висках. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Чон сложил руки на груди, но выглядел не напыщенно, а как бы защищаясь. Обстановка грузная, неприятная, липкая и густая. – Я не хотел. И не считаю так. Прости, – негромко произнёс Юнги, виновато поджимая губы, – Конечно же, ты красивый, Хосок. И нос у тебя красивый, и ноги, и уши, и тело, и живот, и пальцы, и волосы. Всё красивое, Хосок. Без исключений. Чон молчал, оленьи глазки блестели, он казался невероятно беспомощным, обделённым, несчастным. Мин ощущал себя настоящим чудовищем, потому что донсён всегда держался молодцом, активно зеркалил все несерьёзные нападки, да и нередко был зачинщиком. – Ты правда так думаешь? – неверяще прошептал донсён. Казалось, вот-вот, и он расплачется. – Разумеется, – утвердительно кивнул Мин, – Ты же знаешь, сгоряча треплюсь много, эти слова не имеют никакого веса. Некоторое время они просто смотрели друг на друга, находясь будто бы под толстой неопознанной толщей, когда Хосок резко изменился в лице, возвращая свою привычную едкую ухмылку и язвительный огонёк в глазах. – Купился, – издевательски хохотнул Чон, карикатурно тыкая пальцем в хёна. Юнги даже рот приоткрыл от неожиданности, шокированно пытаясь прогрузиться: – Но как ты… – М-м, своего рода проверка, сталкер. Хотел узнать, читаешь ли ты мой ‘бложик’. Лошара, – продолжал подначивать донсён, – Ты реально подумал, что я из-за тебя комплексовать буду? Юнги, если бы секс был человеком – это был бы я. Нужно же как-то тебя проучить, наглое трепло, а то совсем распоясался. Пиздеть – не мешки ворочать. У тебя на меня стоит, какие комплексы? Вот конкретно в данный момент все сомнения насчёт чувств у Мина пропали окончательно. Грёбанный Хосок – самый невыносимый, беспринципный, саркастичный, но идеальный по всем параметрам, вне конкуренции. Не полюбить такую занозу в заднице просто невозможно, заведомо проигрыш. – Пиздец ты сука, – скорее восторженно выдал Юнги, прежде чем ступить за порог квартиры, крепко ухватить донсёна за талию и вжать их тела друг в друга, – Терпеть тебя не могу, нахуй, – он взял Хосока за подбородок и резко поцеловал. От быстрых движений зубы ударились друг о друга, но это уже не имело никакого значения. Блять! Вот опять! Тихий удивлённый стон Чона! Хён поплыл далеко и надолго, безвозвратно. Эта игрушка Дьявола должна быть незаконной. Громкий хлопок двери за спиной, густое дыхание, влажные звуки глубоких поцелуев. Языки встречались, руками по всему, до чего можно достать, ноги путались. Ближе, ближе, ближе, хотя куда уж? Между ними и миллиметра не было. Хосок смеялся в поцелуй, просто до невозможности злостно смеялся. Ему невероятно понравилось обвести Юнги вокруг пальца, раз плюнуть. – Ехидна, блять, – Юнги не выдержал, тоже засмеявшись и смотря в до ужаса довольные глаза напротив. – У-у, не может быть, оппа сказал, что я некрасивый. Какая потеря, – напускно высоким голоском щебетал Чон, глуповато хлопая глазами, с маниакальным наслаждением вдыхая уже родной, заученный наизусть, отпечатанный на подкорке мозга одеколон с шафраном и пачули. – Борщанул, каюсь, – Мин всё ещё чувствовал стыд даже спустя месяц. У них действительно был достаточно аморальный вид шутливых перепалок, но иногда стоило притормозить. – Да, я тоже. Но мои извинения ты уже видел, ищейка бессовестная, – хмыкнул Хосок. – Милые, кстати, – хён шептал губы в губы, рассматривая очаровательную родинку. Ему нравилось, с Хосоком нравилось, просто нравилось, Господи Боже. Спустя столько времени поодаль внутри появился глупый подростковый трепет, как когда бежишь на второе свидание, вы уже как бы виделись, но все равно боязно встретиться вновь: ‘Вдруг не понравлюсь?’. – Знаю, – ещё поцелуй, а за ним второй и третий: то глубже, настойчивее, то мягче, ласковее. Идеальнее некуда, – Как тапочки-зайчики. – Кролики, – игриво упрямился Мин, – Пошёл нафиг, – густо выдохнул Чон, после издавая протяжный негромкий стон, когда губы Юнги оказались на его шее – щекотно, мокро, горячо. Две феерически ироничные язвы – идеальный тандем. Донсён упёрся в спинку дивана позади себя, Мин откровенно зажал его, пригвоздил и не давал проходу, но очень обоюдно, даже слишком. Грёбанные балахоны мешали им ощущать друг друга: на Юнги – привычный мешок, на Хосоке – для полноты образа ‘обиженного закомплексованного мальчика’. – Ты правда спал с ним? – ну, естественно, хён не мог не задать этот вопрос. Немного унизительно, да, есть такое. – Да, два раза, – безразлично пожал плечами Чон, и Мин ощутил ошеломляюще мерзкую волну ревности, – О-о, я знаю этот взгляд. Просто пар выпустил, Ромео, не кипятись. Я же думал, что мы больше не увидимся. Что, мне до конца дней своих стоило хранить розочку для одного тебя? – А я её не трахал, – Юнги пытался сделать как можно менее обиженный тон. Какой позор. – Серьёзно? – Хосок звучал невероятно изумлённо. Вот такой поворот был неожиданным. – А-ага, – Мин многозначительно приподнял брови, заставляя донсёна расхохотаться. – Еба-ать, прошу меня простить, целомудренница нецелованная, – Чон примирительно поднял две ладошки, – Мона-ашечка, – довольно протянул Хосок, закусывая губу и оценивая открывшийся ему вид, а вид был горяч. Безусловно, ему грело душу то, что хён держал, так сказать, негласную верность. Да вообще грело душу то, что Юнги пошёл навстречу, самый безразличный, циничный и грубый человек искренне извинился перед ним, чувствовал вину, хотел исправить ситуацию. Их забота по отношению друг к другу была немой, была между строк, была безусловной. – Поедешь в моё праведное логово? Молитвы почитаем, – нахально выдал Мин. Да, да, да. Куда угодно, мать вашу. Вот теперь куда угодно. Теперь не больно, теперь не ноет внутри, никакого хруста, никаких надломов, никаких айсбергов и никакого льда. – У тебя окна дурацкие, – ‘да похуй мне на эти окна’. – Заебатые окна. Улёт. Типа Лос-Анджелес, детка, – Юнги довольно хмыкнул, нагло выгибая бровь. – А, ну раз Лос-Анджелес, то вопросов нет, – хохотнул Хосок.