Терапия

- Вам не кажется, доктор, что вы перегибаете палку? Уилл заранее знает ответ на свой вопрос - Лектер никогда не считает, что где-то перегибает, и, возможно, в этом прелесть его как консультанта ФБР. Грэм обычно легко спускает любые неуместные предположения, но сейчас он отчего-то злится, нервно мнет край свитера, не зная куда деть вспотевшие руки. Совершенно глупая, нерациональная и бессмысленная догадка, ничего не имеющая с реальностью, думает Уилл, и злится еще сильнее за свой испуг. В груди жжет, будто у маленького ребенка, собирающегося зареветь, и Грэм в ужасе думает, что это было бы самым унизительным, что могло бы произойти в этом кабинете. Рыдать под внимательным, немигающим взглядом доктора Лектера, вот до чего ты опускаешься, Уилл Грэм, осталось только попросить бумажные платочки. А потом завернуться в плед, попросить какао и назвать Ганнибала папой. - Да это какая-то чушь, доктор Лектер! - Уилл подрывается из кресла, делает несколько шагов к столу и застывает, сгорбившись. - Просто ваши догадки. Я ничего такого не помню, а я бы запомнил, как в меня... "Засовывали что-то довольно большое" - хочет закончить он, но ничего не говорит, натирая пальцем рог бронзового оленя на столе. Становится как-то брезгливо и мерзко от таких мыслей, но гораздо больше Уилла занимает то, что Лектер может быть прав. В конце-концов, доктор в этой комнате не единственный психиатр, и не один он знает про вытеснение из памяти. - Уилл, я ничего не утверждаю, я просто предполагаю. Это лишь один из возможных вариантов, к которым я пришел, когда... "Изучали меня как подопытную крысу". Уилл морщится, снова заводясь, и старается не думать о голосе Ганнибала, полного интереса, слишком спокойного, слишком успокаивающего. С каких пор спокойный психиатр стал нонсенсом, Уилл Грэм, и с каких пор ты едва не плачешь от злости, когда кто-то ошибается? Может дело в том, что доктор слишком прав? Уилл чувствует себя, словно лягушка на стекле для опытов, над которой наклонился некто со скальпелем в руке, и вот-вот залезет внутрь. Только лягушка не переживет этого вторжения, а Уилл сможет, но вот хочет ли он знать хоть что-то? А ведь доктор доберется до самого сокровенного уголка, найдет все его забытые тайны, и вытащит наружу, как грязное бельё, чтобы ткнуть Уилла носом в его проблемы. Да, определенно, доктор Лектер это сможет. Уилл вздрагивает, когда рядом с его нервно сжатым кулаком опускается бокал с вином, и едва не опрокидывает его на пол, в последнюю секунду успевая схватить. Ганнибал приподнимает бровь, как будто удивлен поведением своего пациента (но Уилл прекрасно знает, что это не так), и примиряюще произносит: - Простите, Уилл, я не хотел вас обидеть или задеть. Просто слегка поторопился с выводами. Уилл быстро кивает, закрывая неудобную тему, и отпивает из своего бокала, следя за лицом доктора. И прекрасно знает, что тот ни капельки, ни на секунду не сомневается в истинности своих предположений. Уилл не совсем понимает, как так получилось. Кажется, еще минуту назад Ганнибал подливал вино в бокал, и рассказывал какие-то странные догадки о жизни Грэма, а вот сейчас он лежит на широкой жесткой кровати, не чувствуя рук. В комнате достаточно светло, чтобы рассмотреть панели из темного дерева на стенах, одинокую картину над комодом и дверь. Дверь почти не отличается по цвету от панелей, а может и вовсе такая же, и в этом весь Ганнибал - педантичный до самых мелочей. Доктор заходит бесшумно, и Уилл тут же замирает, как кролик перед удавом. Он не боится, даже ни на секунду не задумывается о неправильности всей этой ситуации, просто удивленно рассматривает Ганнибала, подняв брови. Облизывает резко пересохшие губы, следя за лицом Лектера, в полумраке ставшее совсем другим - под глазами залегли тени, скулы заострились, и Уилл заторможенно думает, что мог бы порезаться о них. Он хотел бы порезаться о них. Доктор Лектер все делает неторопливо, и сейчас не исключение. Он расслабляет галстук, расстегивает пуговицу за пуговицей тонкими пальцами, и снимает рубашку, аккуратно устраивая ее на вешалке. Уилл пьяно улыбается, разглядывая грудь доктора, и знает, что ему никогда не нравились волосатые мужчины, ему вообще не нравились мужчины до этой секунды. А потом отстраненно понимает, что доктор никогда не ошибается. Уиллу очень больно, очень. Если раньше он думал, что самое ужасное, что может случиться – это сломанная в порыве драки рука, то сейчас он понимает свою ошибку. Сейчас в тысячу раз больнее, чем когда врач вправлял его кости, ласково хваля Уилла за мужество, сейчас никто не говорит ему: «Молодец, боец, ты отлично держался». Этот человек вообще ничего не говорит, только пыхтит и постанывает, дергаясь над распластанным под ним Уиллом, и каждое его движение отзывается горячей волной боли. И Уилл забывает, что мальчики не плачут, захлебывается слезами, беспомощно перебирая ногами. Уилл почти не помнит лицо матери, когда она открыла дверь. Нет, гораздо лучше он помнит жгучую боль, опоясывающую тело ниже спины, саднящие губы, каждое прикосновение к которым отдает во рту металлическим привкусом. И кровь на его новеньких, только вчера купленных кроссовках, белых и сияющих. Кровь, за которую ему стыдно. И Уилл думает, что может быть тот человек хотел его новые кроссовки. Гораздо легче, когда можешь обвинить хоть что-то, если не понимаешь, что произошло. Глаза закрываются сами собой, но Ганнибал цокает языком, и за этим почти не слышно, как жужжит молния. Уилл вздрагивает, вынырнув из полудремы, и кажется видит за спиной доктора чьи-то тяжелые рога, покачивающиеся в такт неторопливым шагам. - Доктор будет меня лечить? Уиллу смешно, и он не отказывает себе в удовольствии посмеяться, откинув голову, громко и слегка истерично. В какой момент он забыл о том, что произошло? Когда его детский мозг отказался воспринимать эту часть реальности, засунув воспоминания так глубоко, в самый темный уголок разума. Но доктору наплевать на все замки, он просто пришел и все сломал. Сломал то, что и без того было сломано, и ничуть не раскаивается. Уилл часто моргает, избавляясь от жгущих глаза слез, и тихо смеется, совершенно не задумываясь, что выглядит жалко. Ганнибал слегка кривит губы в улыбке, следя за истерикой, но не мешает, продолжая обнажаться деталь за деталью. Галстук на голой груди смотрится слегка неуместно, но в этой комнате это последнее, что кого-либо волнует. Уилл замолкает так же резко, как и начал, и почти стонет: - Ты будешь лечить меня, Ганнибал? Лектер вовсе не нежен, но Уиллу этого и не нужно. Ему нужно исцеление, нужно забыть о мертвых, побыть в мире живых и живым. И ему необходимы жесткие ладони на бедрах, грубые поцелуи, обжигающие губы не хуже огня, и ледяные глаза напротив. Ему нужен его доктор, забывший о всякой этике ради блага пациента. Уилл чувствует запах крови, но не чувствует раны, пока Ганнибал не задевает её пальцами - тонкий порез чуть ниже ребер, взрывающийся болью от легкого прикосновения. Жарко, больно и скользко, но Уилл умоляет о большем, скулит униженно, пока Лектер не забирается кончиками пальцев в рану - тогда Грэм уже визжит, захлебывается слезами, но требует продолжения. Если бы он мог сказать хоть слово, он бы попросил доктора залезть внутрь него обеими руками, и починить его, поставить все на место, а потом зашить обратно. Но Уилл может лишь невнятно мычать, глотая слезы, обламывая короткие ногти о спинку кровати. Ганнибал знает, как сделать так больно, чтобы стало хорошо, как сломать так, чтобы починить, и сейчас пользуется этим знанием, заставляя Уилла выворачивать руки в беспомощной попытке выбраться из пут. Добрый доктор, оказавшийся сумасшедшим садистом, что может быть хуже, сюжет для фильмов ужасов, но Уилл жаждет страшной развязки больше, чем чего-либо на свете. Он дергает руками, отчаянно желая зарыться пальцами в волосы, и прижать это некрасивое, но такое прекрасное лицо к своему животу, заставить сделать еще рану, чтобы доктор смог быть внутри по-настоящему. Лектер улыбается жалким попыткам, словно его забавляет беспомощность Уилла, и проникает кончиком языка в порез, вырывая из груди Грэма сдавленный стон. В этом прикосновении больше интимности, чем в сексе, больше чем в любом поцелуе. Ганнибал так близко и так глубоко, как никто не забирался, и Уилл больше всего боится, что доктору не понравится внутренний мир его пациента. Грэм сейчас готов на все, совершенно все - он бы лично дал доктору скальпель, и помог размотать собственные кишки, придержал бы легкие, пока Ганнибал вырезал бы печень. Если бы он только попросил, если бы он только захотел, сказал бы всего одно слово. Лектер знает об этой маленькой слабости Уилла, но не спешит ей пользоваться, растягивая удовольствие. Воздуха не хватает так сильно, что перед глазами плывут круги, а на грани слышимости чудится цокот копыт. Вот она, твоя смерть, Уилл Грэм - темно-фиолетовый галстук, пахнущий дорогим одеколоном. Знал ли ты, Уилл, что последним, что ты увидишь в жизни будут эти прозрачные глаза? Думал ли, что будешь так отчаянно желать умереть именно здесь и сейчас, хватая ртом воздух, как рыбина? Нет, ты думал, что умрешь в своей кровати, где-то в семьдесят шесть, просто уснешь навсегда. Или, на крайний случай, под пулями, как настоящий герой. А вместо этого ты умираешь в чужой постели, хрипя и задыхаясь, ощущая, как мучительно горит в груди. И на тебя смотрит, как на забавную обезьянку, твой самый страшный кошмар, за секунду превратившийся из доброго доктора в чудовище, и твоё самое тайное желание, в котором стыдно признаться себе самому. Воздух возвращается резко, врывается в легкие, и Уилл кашляет, сипит едва слышно, пробуя сказать хоть слово. Потом закричать, но из горла вырывается надсадный хрип, прерывающийся приступом кашля. Ганнибал улыбается уголком губ, следя за своей жертвой, и Уилл забывает о боли, когда видит эту кривую улыбку. Зато прекрасно помнит, что хочет, чтобы эти губы сделали ему больно, чтобы влажно блеснувшие зубы впились в его шею, до крови, оставляя страшные синяки. Он думает, что во всем виновато вино, но знает, что врет самому себе, и виноват вовсе не напиток, но он сам. И хочет, чтобы доктор наказал его, как мальчишку, отшлепал по заднице, чтобы она горела и было больно сидеть. Уилл хочет, чтобы Ганнибал стал его отцом, строгим и немного пугающим, но не говорит ни слова, надеясь, что его желания видны в его глазах. Чтобы он стал для него отцом, который скажет, что все будет хорошо, и все пройдет, а не кричал за закрытой дверью, что во всем виноват Уилл. И Лектер видит, знает и чувствует Грэма лучше, чем кто-либо другой, и даже лучше, чем сам Уилл. Но не собирается быть ему отцом, и точно не собирается облегчить муки. Он хочет получить Уилла целиком, душу и тело, поглотить его сущность, и навсегда запрятать маленького, забитого мальчишку в себе. И Уилл предлагает себя, бесстыдно, как распутная девка, отдается со всей страстью, на которую способен. Каждое движение Ганнибала, отдающееся болью внизу живота, смешанной с удовольствием и стыдом, каждый жесткий толчок, приближающий к полному бесчестью, Уилл принимает с готовностью. Каждый поцелуй, обжигающий губы, наполняющий рот кровью, каждый укус Уилл принимает с восторгом. И Ганнибал требует ответа, и требует немедленно, царапая бедра, проникая в раны, заставляя кричать от мучительной боли. И Уилл отвечает, оставляя остатки достоинства в этой комнате, яростно выгибаясь до хруста в костях, скуля имя того, кто причинил ему самую сильную боль. Имя того, кто подарил ему свободу и облегчение, не заботясь о методах ни на секунду. Как будто ничего и не было. Ганнибал похлопывает Уилла по плечу, протягивая бокал белого вина, запах которого кружит голову. На нем темно-фиолетовый галстук, пахнущий дорогим одеколоном и безупречно отглаженная рубашка. Уилл чувствует себя глупым, взъерошенным щенком, которого пнул хозяин, и ненавидит себя за то, что хочет получить немного ласки в извинение. Неприятно саднит бок, больно сидеть, а говорить и вовсе невозможно благодаря разодранным губам и сдавленному горлу, но Ганнибал так уверенно делает вид, что ничего не происходило в комнате наверху, что Уилл сам готов поверить. Доктор Лектер поднимает бровь, ненавязчиво посматривая на часы, и Уилл тупо смотрит на стрелки, замечая, что прошло уже почти два часа. Куда же они исчезли, эти два часа, если он просто сидел тут, в мягком кресле, и рассказывал свои тайны? Его вышвыривают за порог, будто надоевшую собачонку, с неизменной доброжелательностью, и захлопывают дверь, оставляя скулить под окнами. И Уилл скулит, униженно и растерянно, надеясь, что дверь откроется, и его пустят в тепло, на широкую кровать, пахнущую кровью, потом и дорогим одеколоном. Он стонет, как побитая собака, царапая дерево, и шепчет такие глупости, какие не позволил бы себе никогда. Никогда, до этого момента. Знал ли ты, Уилл, что будешь так унижаться, умоляя принять себя? И если бы знал, поехал бы ты поступать в эту чертову академию, а не остался бы чинить моторные лодки? Хотел ли ты, чтобы мужчина стал твоим хозяином, сделал своим домашним животным, и кормил с рук? Дома, где вечно пахнет псиной, жарко и слишком светло (совсем не так, как в той комнате, да, Уилл?), он медленно снимает свитер, небрежно бросает его на кресло, и рассматривает надрез, аккуратно зашитый хирургическими нитками - доктор не стал бы уродовать свою игрушку. Проводит пальцем, морщась от боли, и утыкается лбом в зеркало, едва сдерживая стоны. Собаки недовольно ворчат и топорщат уши, озадаченные звуками, которые издает хозяин, но быстро унимаются, снова проваливаясь в сон. И Уилл сворачивается клубком на кровати, как собака, мечтая о руке хозяина, ласково треплющего его волосы. И в своем тревожном сне он сидит на привязи в большой комнате, следя за спящим хозяином, и там пахнет кровью, страстью и дорогим одеколоном. Знал ли ты, Уилл, что будешь принадлежать мужчине? Знал ли ты, что он тот, кого ты ненавидишь больше всего? Страшно ли тебе так любить того, кого ты жаждешь убить больше всего? И если бы знал, остался бы ты дома чинить моторные лодки? Ганнибал улыбается, сворачивая простынь в тугой ком, и касается её кончиком носа, вдыхая запах. Можно сделать вид, что ничего не было, можно как будто забыть об этой ночи, но семена уже посеяны, Уилл. И скоро ты будешь скулить, умоляя сделать тебя домашней зверушкой, забыв о гордости. И он сделает, он станет твоим спасением, он вылечит тебя. Знал ли ты, Уилл, что будет так легко отдать себя? А если бы знал, приехал бы сюда? Ганнибал разглаживает складки на новой простыни, и бережно взбивает подушки, готовя их к новой ночи, полной крика, жара и крови. Даже если бы ты, Уилл, остался в своем городке чинить лодки, он нашел бы тебя. Нашел бы, чтобы вытащить на свет все твои грязные тайны, сломать и сделать заново. И ты бы не сказал нет.