◄⨉⨉⨉►
Умеренные постукивания ночного весеннего дождя сплетаются в переливчатую музыку с тихим чириканьем птиц на ветках промокших деревьев. Кажется, на часах три часа ночи, чего это им не спится? Словно непослушные маленькие птенцы, сбежавшие куда-то в тайне от родителей. Вот увидите, погуляют сейчас немного, порезвятся, а под утро вернутся в свои родные гнезда, будто ничего и не было. Хёнджин просыпается в прохладной постели в совершенном одиночестве. С трудом открывает заспанные глаза и, потирая их тонким запястьем, окидывает взглядом всю комнату, замечая лишь одиноко стоящую на столе кружку с водой и наполовину изрисованный мольберт в углу. Хван Хёнджин – слишком неправильный альфа, ему так говорили многие из старшего поколения. Слишком утончённый в свои двадцать с лишним лет, слишком аристократичный, слишком изящный, слишком красивый на лицо, слишком впечатлительный и творческий. Альфа, а с ранних лет обожает рисовать, великолепно танцует, гипнотизируя своими движениями-волнами, с искорками в глазах глядит на свои снимки в фотоаппарате, чуть ли не прыгая от восторга, и рыдает с сопливых дорам. Куда это годится? Так говорили многие. Но не родители и не друзья, учившие парня быть самим собой, учившие тому, что такие стереотипы выдуманы неуверенными глупцами, уверяющими, что животная природа должна превосходить разум. И впрямь, глупость чистой воды и ничего больше. Хёнджин отталкивается рукой от пружинистого матраса и садится на кровати, поправляя упавшие на глаза светлые пряди волос. Кутается в одно из тёплых одеял и спускает ноги на пол, аккуратно ступая по ворсу ковра босыми ногами, а после выходя из спальни. Пару тройку лет назад в институте Хван встретил его – очаровательного светловолосого парня-австралийца на пол головы его ниже, с манящими созвездиями веснушек на лице, сверкающими кофейного цвета глазами, обворожительной улыбкой и ярким заражающим смехом. При первом взгляде просто воплощение всех стереотипов об омегах, тот самый позитивный солнечный лучик. Но, когда этот лучик заговорил, Хёнджин аж подавился своим американо, услышав низкий бас. У такого ангелочка и такой дьявольский голос, это ж с ума сойти. Но потом они стали хорошими друзьями, провожали друг друга до домов, сидели вместе на парах, обсуждали что-то, помогали с учёбой, приходили навещать друг друга при болезнях, а через несколько лет впервые поцеловались, поддавшись какому-то неясному порыву трепещущих сердец и переплетению их запахов. Обычная клишированная история любви в каком-нибудь романтическом фильме, но им ли не было на это плевать? — Феликс? — Хван зовёт негромко, чтобы, если вдруг что, не разбудить, осторожно проходит через коридор и заглядывает на кухню. Да где этот сорванец может быть? Только после пары секунд изучения помещения взгляд падает на приоткрытую балконную дверь, и развевающиеся от лёгкого ветра светлые шторы. Только тогда Хёнджин всё же успокаивается, уже смелее шагает по направлению к виднеющемуся силуэту и, отодвигая мешающие стеклянные преграды, выходит на балкон. В сон всё ещё продолжает клонить, Хван щурится, словно маленький щенок, тихо подходит к Ли со спины, заставляя его вздрогнуть от неожиданности, и заботливо укрывает их обоих тёплым одеялом, до этого висевшим на плечах. Опускает руки на стройную талию и, оглаживая, тычется губами куда-то в шею, целуя и игриво покусывая. Феликс в его толстовке… — Доброй ночи, ангел, — зачем-то произносит на английском. В освежающей ночной прохладе их природные запахи перемешиваются с моросящим дождём, свежая хвоя и кислая клюква Хёнджина гармонирует с яблоком и приторно-сладкой вязкой карамелью, создавая какой-то нереально пьянящий микс, от которого просто сносит голову. Ёнбок улыбается уголками губ, охотно подставляется под любовные ласки и тихо выдыхает, расслабляясь. — И тебе того же. Хёнджин прижимается ближе, насколько это вообще возможно, обнимает крепко, чуть ли не стирая в пыль солнечные рёбра, носом в мягкие волосы зарывается и дышит. Дышит глубоко, будучи не в силах насытиться кисловато-сладким ароматом. Феликс такой тёплый, домашний и родной, что аж плакать хочется. Старшее поколение скажет, что негоже ему, альфе, чью сущность запрограммировала на силу сама мать-природа, плакать, ведь он должен показывать, кто в доме хозяин и рычать на своего омегу, если тот не дай боже решит возразить. А Ли, как прилежному омеге, нужно молчать в тряпочку, сидеть смирно дома, присматривать за очагом и раздвигать ноги по первому зову своего парня, ведь именно так должны говорить ему инстинкты! Таких «очень умных» Хёнджин посылал далеко и надолго. Да и Феликс тоже. Буквально крыл матом так, что Хван к нему в такие моменты подходить боялся, очень уж угрожающе звучал раздражённый низкий голос, чуть ли не переходящий на рык, из-за которого некоторые начинали сомневаться, правда ли этот парень омега. В чём смысл развития и эволюции, если единственное предназначение альф – идти на поводу у своих инстинктов и трахать всё, что попадается на глаза, а омег – позволять нагибать себя первым встречным и потом находить отмазки? В конце концов, они не дикие животные из леса, у которых «настаёт самый пригодный период для размножения, во время которого надо сделать больше себе подобных», а умеющие адекватно мыслить люди. Хёнджин презрительно смотрел на все эти разговоры о долгах перед природой. Хёнджин не грыз глотки всем омегам в целях присвоить их себе, он грыз глотки и дрался с теми, кто посмел обидеть его главное сокровище, если обидевший индивид не хотел решать проблемы словами. А потом ночью приходил к Ли под бок, потому что приснился кошмар. Феликс не тёк из-за всех альф, он скалился и заступался за Хвана, если к тому начинали проявлять признаки агрессии. Они были опорой и защитой друг друга, самыми близкими людьми, в которых нуждались больше всего на свете. В их отношениях не было чёткого разделения на обязанности, Хван никогда не брезговал помыть посуду или приготовить завтрак, Ёнбок никогда не был против вкрутить перегоревшую лампочку или поработать, оба старались помочь друг другу, как могли. Единственное, что напоминало о принадлежности к определенному вторичному полу – неяркая зализанная метка на светлой шее Феликса, согласие на которую он обговорил тысячу раз с беспокоящимся парнем. Течки и гон, к слову, с детства не сопровождались безудержным желанием переспать с кем попало и немедленно зачать ребёнка, время было уже не то, двадцать первый век всё-таки, существовала осознанность. Это было чем-то вроде обычного всплеска гормонов, только более сильного и немного болезненного, поэтому все циклы переживались без диких порывов и суточных марафонов в кровати, они переживались с тёплой поддержкой, заботой, просмотрами фильмов, принесёнными обезболами и сексом лишь по согласию и желанию обоих. Как и в обычные дни. Возможно, сложно для понимания людям старого воспитания, но так было заведено у них. Утверждение о том, что они не ссорились, – наглое враньё, ведь разногласия бывают у всех. Они также раздражались, становились жертвами недопониманий, расходились по разным комнатам, но никогда не позволяли себе повышать друг на друга голос и абсолютно всегда после этого не выдерживали, сливаясь в примирительных объятиях и нежных, словно лепестки цветов, поцелуях. Они были зависимы, тонули, растворялись друг в друге и сходили с ума. Всегда сходили и продолжают по сей день, ведь с каждой проведённой вместе минутой их любовь лишь крепла. Хёнджин млеет от объятий, от общей атмосферы, витающей во влажном воздухе, тянется к повернувшемуся через плечо Ли и спонтанно целует куда попало: в уголки сверкающих прищуренных глаз, укрытых тёмными ресницами, в россыпь маленьких веснушек на щеках, в мягкие алые губы, отдающие приторной сладостью сильнее, чем обычно. В таких моментах была своя, особенная магия. Их магия. И эта самая магия ценилась и хранилась в привязанных друг к другу сердцах, как самые сокровенные тайны магических существ. — Почему не спишь? — Хван всё-таки заглядывает в глубокие глаза, в очередной раз убеждаясь, что готов ради этого парня хоть Луну зажечь, безвозвратно утопает и неконтролируемо нежно улыбается, как какой-то дурак. — Живот крутит и температура поднялась, не могу уснуть. Хёнджин хмурится, обдумывая сказанные слова, на пробу касается губами прикрытого растрёпанными волосами лба, таким образом определяя, сколько выделяется тепла. И вправду температура. Не особо высокая, кажется, но температура. — Ты не подхватил что-нибудь случаем? — Ёнбок размышляет пару секунд, вспоминая свои недавно законченные дела и примерно прикидывая вероятности, а после отрицательно качает головой, мол, вряд-ли. — Твой запах стал гуще. Малыш, когда у тебя была последняя течка? Сейчас не время для новой? Пара десятков секунд проходит, а он всё молчит. Видимо, не помнит и даже не пытается воспроизвести в памяти. Хёнджин тихо вздыхает. — Скажи, пожалуйста, зачем у нас на кухне висит календарь с маркерами? — А кто-то там что-то отмечает? — Я отмечаю, к тому же, оба цикла, тебе достаточно просто подойти и посмотреть, — медлит пару секунд, задумываясь. — Мой гон должен быть примерно через неделю, я заранее выпросил отпуск на работе. Твои течки в последнее время варьируются по времени, поэтому я который раз прошу сходить к врачу, а ты отмахиваешься. Видишь, уже живот сильно болит в период предтечки, хотя не должен. Мне тебя за ручку взять и повести, как маленького ребёнка? Что за безотве… Феликс в миг разворачивается на сто восемьдесят градусов и затыкает тараторящего Хвана губами, сам убирает одну ладонь со своей талии и, случайно цепляясь аккуратными парными кольцами, переплетает их пальцы. Его кисти просто миниатюрные, значительно меньше, чем у Хёнджина, они заметили ещё давно. И это до сих пор кажется невероятно милым, даже каким-то интимным. Отстраняются они лишь через пару секунд, и Хван позволяет себе маленькую слабость – положить свою ладонь на мягкую щёку и нежно огладить большим пальцем. — Я же волнуюсь, — смягчается он, буквально слыша подавляемую усмешку и заглядывая в глаза. — Джинни, я схожу, обещаю. Могу даже заключение от врача показать, — вот как на это чудо долго злиться? — Но, если у меня правда сейчас предтечка, лучше позже. — Хорошо, — Хван вновь доверяется этим сладким речам и тянет Ёнбока на себя, увлекая прочь с балкона, прямиком в тёплую квартиру, забывая про слетевшее с плеч одеяло. — Пошли, я сделаю тебе какао, а потом мы вместе продолжим созерцать прекрасные сны. Ли только ярче улыбается, беспрекословно следует за парнем и, пока тот разбирается с чайником, подходит к календарю, пролистывая его. И впрямь, отмечал, вот же, красные и синие крестики. Три месяца назад, потом ещё два… Как он находил на это время? И не лень же было. Феликс настолько уходит в изучение, что вздрагивает от неожиданности, чувствуя опущенную на талию руку, а опомнившись, с благодарностью кивает на протянутое какао и аккуратно берёт кружку в свои ладони. Горячее. Первые глотки, приятное тепло разливается по горлу, а после и животу, забирая немного жгучей боли. Хёнджин вновь прижимается ближе, обнимая со спины уже двумя руками, и стоит, уткнувшись в открытые ключицы и шею. Кажется, он медленно сходит с ума. Возможно, слишком по-собственнически так говорить, но Ли сейчас такой открытый и, самое главное, настоящий. Только с ним такой, на данный момент только его и ничей больше. А тот посмеивается. — Хёнджин-а, ты меня так задушишь. Прилипаешь при каждом удобном случае, словно я мягкая игрушка. — Тебе не нравится? — всё же поднимает взгляд и смотрит испытующе, готовясь сделать над собой усилие и отстраниться, если вдруг получит отрицательный ответ. Феликс на это лишь мягко чмокает, можно сказать, клюёт, как цыплёнок, а после быстро допивает какао, отставляя кружку в мойку и разворачивается к Хвану, прижимаясь всем телом, обращая своё внимание на стук сердца. Один, два, три… — Конечно, нравится, глупый, — а после игриво поднимает взгляд, растягивая губы в хитрой улыбке, на которую Хёнджин вопросительно поднимает брови, наблюдая за последующими действиями. Ли не заставляет долго ждать результата, мгновенно срывается с места, проскальзывая под кухонной стойкой и устремляясь прочь из комнаты, а Хван уже знает: это проснулась детская шаловливость, которую в случае этого парня практически невозможно успокоить самостоятельно. Улыбается и, не думая даже секунды, огибает стол, выбегая за Ёнбоком. Они действительно ведут себя, как дети, только немного подросшие. Что сейчас сказали бы другие, увидев их? Впрочем, кому какое дело. Бегают оба быстро, поэтому попасть в длинный коридор и миновать открытую дверь в спальню за считанные секунды им не составляет труда, и вот, наступает момент, когда деваться уже, кажется, некуда, ведь путь преграждают стены, окно и большая кровать. Не успевают на электронных часах смениться светящиеся цифры, как Хёнджин заваливает Феликса на подушки, мгновенно нависая сверху, глядя прямо в сверкающие глаза. В темноте, разгоняемой лишь неярким желтоватым свечением настольной лампы он кажется ещё прекраснее. — Попался, котёнок, — английский, английский, чёрт бы побрал этот английский, у Ли от него мурашки по всему телу. Светлые волосы, разбросанные по подушке, переливаются, словно волны в течении реки, тёмные ресницы подрагивают и осыпают сказочную магию, а на щеках неясный румянец. От всей этой красоты аж дурно становится, слишком волшебно, слишком нереально. — Поцелуй меня, — Феликс шепчет тихо, томно и тоже на английском, притягивая взгляд, не давая отвернуться. Возможно, они просто два отбитых на голову и влюблённых идиота? Хван проводит большим пальцем по ровной скуле, а после, опуская веки, сминает мягкие губы, срывая с них приглушённое довольное мычание и сладкий вкус карамели. Течка ещё даже не началась, а Феликс уже такой чувствительный, невероятно. Нужно действовать осторожно, чтобы ни в коем случае не причинить боли. Возможно, завтра они выйдут гулять в какой-нибудь парк, пока не настало время недельного сидения дома, или сходят на аттракционы, поедят в любимом кафе и снова будут ловить мечтательные вздохи прохожих о таких комфортных отношениях. А потом Хёнджин приготовит им что-нибудь вкусное, и они вместе лягут смотреть какую-нибудь увлекательную дораму, во время которой Ёнбок, конечно же, будет завороженно глядеть в экран и изредка комментировать происходящие на нём события. В любом случае, у них очень много времени. Ли поднимает одну руку, кладёт её на чужой затылок, несильно оттягивая отросшие высветленные пряди, а второй опирается о грудную клетку Хвана, сжимая пальцами лёгкую ткань ночной пижамы. Прикусывает пухлую нижнюю губу и неконтролируемо улыбается из-за своей маленькой шалости, а после приоткрывает рот, впуская внутрь юркий язык, уже обследующий ровный ряд зубов и переплетающийся с его собственным. Хёнджин тянет бегунок на середине молнии объёмной толстовки, расстёгивая её до конца, забирается рукой под открывшуюся белую футболку и оглаживает подтянутый живот, пытаясь отвлечь от боли в этом районе тела. Работает, ведь Феликс полностью выходит на эмоции, отвечая на щекочущие прикосновения рваными вздохами через поцелуй. Хван отстраняется от губ, напоследок проводя по ним кончиком языка, и переключается на нос, щёки, уши и шею – всё, до чего может дотянуться, довольствуясь сдавленным сопением. А после открывает глаза и тепло улыбается, пуская по телу Ли волны мурашек и заставляя ответить тем же. Через секунду оба в один момент устало зевают, смеясь с этой синхронности. Хёнджин тяжело падает рядом, поворачиваясь на бок, и, притягивая к себе парня, накрывает их обоих лежащим у стены одеялом, — благо, на кровати их изначально было два, а то пришлось бы идти за первым на кухню, — напоследок переплетая их пальцы. — Ты мой самый родной человек, Феликс, запомни это. Что бы ни произошло, — произносит он тихо, уже впадая в дрёму, — я всегда буду рядом. Прямо здесь, с тобой. Ты всегда можешь на меня положится, мой ангел. А тот отвечает лишь короткой улыбкой, что всегда была и будет красноречивее любых слов. — Я люблю тебя, Хёнджин-а, — вновь прижимается ближе, устраиваясь поудобнее и плавясь от исходящей изнутри нежности. — Всей душой люблю. И буду любить. — Сладких снов. И тишина. Даже чирикавшие до этого птенцы замолчали, погрузившись в манящее царство Морфея. Сейчас они отдохнут, видя прекрасные сны, а завтра возьмут максимум от насыщенного и яркого дня. А главное, они будут вместе.***
3 марта 2023 г. в 17:09
Многие в силу определённых факторов думают об альфах, как о диких зверях, подверженных необузданным животным инстинктам, зверях без чести и даже малейшего навыка здраво мыслить, рвущих и разрушающих всё на своём пути. Об омегах – как о слабых и ничего не стоящих созданиях, думающих лишь о том, как бы поскорее найти себе какого-нибудь неадекватного альфу с гоном. Но, поверьте, всё далеко не так плачевно.
Возможно, в давние времена омеги и были безвольными куклами для создания себе подобных, куклами, желающими лишь принадлежать.
Но здесь и сейчас, в современном мире, где люди перестали бросаться друг на друга из-за чистых животных инстинктов, где люди стали отличны от зверей, они нашли друг друга.