Хочешь, я останусь?

Достоевский Федор Михайлович был человеком болезненным. Худой, бледный, с мешками под глазами, вечным недосыпом и слабым иммунитетом. Стоило наступить осени или зиме, как он тут же подхватывал какую-то заразу и валился с ног с температурой, больным горлом и кашлем. Обычно люди, заболев, берут больничный и отсиживаются дома, но Федя обычным не был. Он был нелюдим, молчалив и мрачен, и о здоровье своём не шибко-то и заботился. Ну, подумаешь, простуда! И что с того? Учёба превыше всего. Брать больничный, отлёживаться дома неделю, а потом обращаться к однокурсникам за конспектами и навёрстывать упущенное? Увольте! Благодарю покорнейше, но нет. «Лучше уж отсидеть пары в поту и с больной головой, чем отставать потом по всем темам» — так размышлял Достоевский. И всё же, несмотря на все странности юноши, его нелюбовь к окружающим и чрезмерную тягу к знаниям, даже у такого как он был друг. Хотя, другом его назвать было сложно: они вроде как были и приятелями, но порой неожиданные выпады товарища вгоняли в краску даже хладнокровного Фёдора. И звали этого неугомонного человека Николай Васильевич Гоголь. Он был как бы местный факультетский шут. Преподаватели его не любили, а студенты — обожали. Он был всегда весел, мог выкинуть что-нибудь необычное в самый неподходящий момент, шутил шутки и разряжал обстановку. И почему-то, в один прекрасный (или же ужасный — тут уж как посмотреть) день, из всей заурядной толпы гогочущих от его глупых слов сверстников он выцепил лишь его одного — тихого и молчаливого парня с задних рядов, что не обращал на него и малейшего интереса. Всё Колино внимание с того момента переключилось на Достоевского. С самого начала, как это всегда бывает, когда с ним желают познакомиться, Федя не шёл на контакт от слова совсем. Скорее он даже противился ему, но от судьбы в лице Николая не убежишь — он даже мертвого разболтает. Сначала, конечно, в ответ Гоголь получал лишь игнорирование, но затем начались раздражённые ответы на его глупые выходки, а вскоре Фёдор, кажется, уже смирился со своей участью и стал даже как-то участвовать в диалогах. Как позже оказалось, Коля был вовсе не глуп, просто дурковат и самую малость ленив. Он оказался отличным собеседником: с ним можно было обсуждать множество абсолютно разных тем, а порой и вовсе часами философствовать о смысле бытия, сидя в старой обшарпанной кухне дешёвой фединой квартирки. В общем, каким-то образом общий язык они нашли достаточно быстро. Прониклись друг к другу доверием, что было и вовсе удивительно, зная недоверчивый нрав Достоевского, и вскоре стали прямо-таки лучшими друзьями. Но всё описанное выше произошло ещё года два назад, когда Достоевский и Гоголь были ещё зелёными первокурсниками. Сейчас же они переходили вот уже на третий курс университета. Начиналась осень — холодная, промозглая. Осень Федя не любил так же, как и зиму, и весну. Ему нравился лишь май, когда всё уже высохло, расцвело, на улицах потеплело и близилось лето. Лето Достоевскому нравилось. В детстве он каждое лето уезжал к бабушке в деревню, дыша свежим воздухом, наслаждаясь тишиной далёких мест. Но детство проходит, и теперь Федя вынужден был на этот жаркий сезон оставаться в грязном городе, в компании одного гиперактивного юноши. Что же до него, так Гоголь все времена года любил: морозную, снежную зиму; золотую осень; теплую, цветущую весну и жаркое лето. Он же и мог похвастаться крепким здоровьем — болел Коля крайне редко. И вот, в один очередной ненастный день, когда лило как из ведра, небо затянуло черными тучами, а поднявшийся ветер сдувал с головы белую шапку-ушанку, Федя, без зонта, разумеется, вышел из университета. Один. Так уж вышло, что его белобрысый друг умудрился уйти с последней пары. Он предлагал и Достоевскому пойти с ним, но тот, конечно же, отказался, и сейчас был вынужден мокнуть под дождём по дороге на автобусную остановку. К счастью, вскоре он оказался дома. Промокший до нитки, он босыми ногами стоял на холодной плитке в ванной и выжимал воду из сырой одежды. Повезло ещё, что учебники и тетради в кожаном портфеле остались сухими. Развесив всё на еле тёплой батарее, он прошлёпал до небольшой спальни, оставляя за собой мокрые следы на полу. Быстро переоделся в сухую одежду, для удобства собрал отросшие волосы в хвост и пошёл на кухню. Там заварил себе горячий чай без сахара, вернулся в свою комнату и сел за не до конца написанный доклад, который сдать нужно было уже завтра. Ближе к восьми вечера доклад был окончен, а все мелкие дела, запланированные на последующую неделю — сделаны. Раньше оставшееся свободное время Федя всегда посвещал саморазвитию — читал что-нибудь из своей обширной домашней или из университетской библиотеки. Однако с появлением Гоголя в его жизни это дело пришлось отложить на второй план: неугомонный Николай с завидной постоянностью вытаскивал его из дому. Но были и дни, когда Коля после университета признаков жизни не подавал, лишь часов так в одиннадцать вечера писал что-то на подобии «Доброй ночи». Сегодняшний день был именно таким, поэтому Федя мог всего себя посвятить любимому делу. *** На утро проснулся Достоевский с температурой. Собственно, чего и следовало ожидать после прогулки под осенним дождём. Горло саднило, то и дело из него вырывался сухой кашель. Но сегодня была не суббота, не воскресенье и даже не пятница, поэтому пропускать учёбу Федя права не имел. Он с горем пополам собрал сумку, выпил чай, оделся потеплее и вышел из дома. В университете его уже встречал Коля. Всю дорогу до аудитории он о чем-то трещал. Говорил о том, как прошел вчерашний вечер и о прочей лабуде, но в ушах у Феди стоял гул, и он, откровенно говоря, друга не слышал, хоть и пытался вслушиваться в его болтовню. Он односложно отвечал на его реплики, особо не задумываясь над ответами. – Федь, ты заболел что-ли? – когда они уже сели на свои привычные места и началась лекция, Коля озабоченно взглянул в лицо Достоевского и придвинулся к другу. – Не выспался, – хмуро ответил тот. За два года он превосходно узнал Гоголя и его характер, поэтому знал, что стоит ему заикнуться о том, что он простыл — его отправят домой лечиться. Конечно, стоило им стать друзьями, всё это дело заметно облегчилось — конспекты можно было брать у Коли, который ради Достоевского мог бы взяться за ум на недельку, да и пропущенные темы он объяснял не хуже некоторых преподавателей. И всё же, у Феди в привычку вошло даже во время болезней учиться, поэтому он каждый раз, подхватив простуду, тщательно скрывал это, а потом и само как-то проходило. Но иногда подобное не прокатывало, и Гоголь прекрасно всё понимал. Сейчас, например, так и случилось. Теплая рука коснулась обычно холодного, но сейчас — горячего лба. – У тебя жар, – шёпотом воскликнул Коля, с нескрываемым укором во взгляде всматриваясь в темные, поблёскивающие фиолетовым глаза. – Тебе показалось, – он аккуратно отвёл чужую руку от своего лица, отворачиваясь и возвращаясь к лекции. – Не показалось. Тебе нужно домой, – настойчиво произнёс Гоголь. Ему не ответили. Всю лекцию Коля что-то говорил, ругался на Федю за такую беспечность («Кто бы говорил» – думалось ему тогда), и к концу часа окончательно доконал его. Достоевскому всё же пришлось сказать старосте о своём самочувствии. Та отнеслась к ситуации с пониманием, и поэтому вскоре Коля и Федя под руку шагали по холодной улице в сторону городской больницы — за справкой. – Ты-то со мной зачем пошёл, дурень? – по дороге спрашивал Достоевский Гоголя, косясь на довольное лицо того. – За компанию. Да и кто тебя лечить будет? – расплылся в улыбке Коля. – Я и сам в состоянии себя вылечить. – Не смеши меня! Ты придёшь домой, выпьешь чаю и завалишься спать, а завтра снова припрёшься на учёбу. Вот каково твоё лечение. – Это просто простуда. Она пройдет завтра же. – Кто знает. Может, ты сейчас так говоришь, а потом у тебя появятся всякие осложнения, ангина, например. Ты опять не предпримешь никаких мер и откинешь копыта, а я потом буду грустно навещать твою могилу, упрекая твой дух в том, что ты не хотел лечиться как следует, – Федя вскинул брови, невесело усмехаясь. В чем-то Коля был прав: он действительно мог запустить свою болезнь настолько, насколько это вообще возможно. Поэтому пришлось смириться и молча продолжить путь. В больнице Федя быстро посетил нужного врача. Приём занял минут пятнадцать. Всё это время Коля терпеливо ожидал его за дверью. Вскоре, получив справку, они направились до Фединой квартиры. Дома у него было как назло холодно — отопление в их доме всегда давали поздно. Сняв всю верхнюю одежду, Коля погнал Достоевского в спальню — переодеваться. Сам же белобрысый направился на кухню, заваривать чай. Уже спустя пару минут он возвратился к Феде, что сидел на краю кровати, ссутулившись и уткнувшись взглядом в одну точку. Коля поставил чашки на тумбочку, а сам же, не церемонясь, полез в шкаф за ещё одним одеялом. – Ложись давай, тебе прописан постельный режим, – скомандовал Коля. Федя без колебаний лег. Гоголь накрыл его сначала одним одеялом, затем вторым, подтыкая края. Сам он уселся на край кровати, протягивая Достоевскому горячую чашку чая. Тот сделал пару глотков и отдал её обратно в Колины руки. – Тебе нужно спать. Сон способствует скорейшему выздоровлению. – Я не хочу спать. – Как не хочешь? Даже я хочу! – изумился Гоголь, откидываясь спиной на чужие ноги, накрытые одеялами. – Тебе пока лучше не сбивать температуру, – задумчиво вздохнул Коля. Спустя несколько секунд он вновь принял сидячее положение, опираясь на собственные руки за спиной. Он прямо посмотрел на Достоевского — да так, что тот сразу понял, что эту светлую головушку только что посетила какая-то мысль. – А хочешь, я расскажу тебе сказку и ты уснёшь? – воодушевленно произнёс Гоголь. Федя чуть усмехнулся, отводя взгляд куда-то в сторону. – Ну, расскажи, если хочешь, – протянул Федя. Честно сказать, он вовсе не был против — скорее даже наоборот, он хотел послушать Колю и его сказку, которую он сейчас наверняка будет придумывать прямо на ходу. – Ну, тогда слушай, – Коля закинул ногу на ногу, устремляя взгляд куда-то вверх, словно бы сквозь потолок. – Я расскажу тебе о птице — прекрасной, непохожей на всех остальных. Особенной. Всё в ней было красиво: мягкие, белые перья, глаза светлые-светлые, песни она пела ангельские. Но вот загвоздка: жила она в золотой клетке, не видела настоящего мира и жила в своём. Но всё когда-то кончается. Человеческая жизнь не вечна. Хозяин её умер, и некому было больше подсыпать корм в позолоченную кормушку, некому было вычищать ей перья. Птицу выпустили на волю, и тогда узнала она, что есть такое «свобода». – Но разве до этого птица не знала, что она живёт в неволе? – поинтересовался Федя с еле заметной улыбкой на губах. Гоголь обернулся к нему, печально улыбнувшись. – Рождённая в золотой клетке и ослеплённая её блеском, она и не замечала, что несвободна. – Какая грустная сказка, – хмыкнул Достоевский. – Почему же? Ведь в конечном итоге птица познала все прелести свободы! – вновь улыбнулся Коля, но уже и без намека на печаль. – Но она не приспособлена к жизни на воле. Она так или иначе умрет через несколько дней. – Возможно. Но умрёт она свободной — это ли не счастье? – Федя пожал плечами. – Может и так. – Ну, что? Ты уже хочешь спать? Ещё одна удивительная способность Гоголя, о которой Федя узнал за эти годы — он мог моментально перескакивать с темы на тему. – Не знаю. Может, тебе стоит рассказать ещё пару своих глупых сказок, – наигранно задумчиво протянул Достоевский. Гоголь с такой же интонацией ответил: – О, я даже не знаю, хватит ли моей фантазии на ещё пару сказок, – Федя тихо рассмеялся. Крайне редко он мог позволить себе это, и только в компании Гоголя. – Ладно, так уж и быть. Персонально для тебя я могу напридумывать ещё парочку, – Коля подмигнул ему, широко улыбнувшись. – Ну, слушай.. Парочка сказок плавно перетекла в пару десятков, а утро сменилось вечером. Стемнело. Включились фонари на улицах, в домах — свет в окнах. И лишь в фединой квартире царил полумрак. Включать свет никому не хотелось. Коля тихо рассказывал очередную свою сказку, а Достоевский внимательно слушал. Голос у Гоголя был мягкий, успокаивающий. – Поздно уже, – вздохнул Коля, подведя к концу последнюю на сегодня сказку. Он потянулся, подобно коту, и протяжно зевнул. – Пойду я, наверное, – он встал с кровати, хрустя позвонками. – Да, – задумчиво и, быть может, даже как-то печально ответил за его спиной Федя. Коля обернулся на него. Несколько секунд молча стоял, а затем тихо, совсем не свойственно ему, спросил: – Хочешь, я останусь? – Федя так же тихо ответил: – Хочу, – Гоголь мягко улыбнулся, садясь обратно на кровать. – Хорошо, – ответил он, уже снимая с белой косы резинку. Где-то за его спиной умиротворённо вздохнул Федя. Он молча наблюдал, как светлые волосы волнами струятся по острым плечам, пока Коля расплетал косу. Пожалуй, этим волосам позавидовала бы любая девушка с их курса. – А спать я где буду? – Гоголь обернулся к Достоевскому, в привычной своей манере усмехнувшись. Федя лишь на пару секунд замялся, но после подвинулся в сторону, освобождая вторую половину кровати — так уж вышло, что больше спальных мест в его квартире не было. Коля быстро стянул с себя рубашку, бросил её на спинку стула, стоящего неподалёку, и улёгся подле Феди. На какое-то время в квартире повисла тишина. Они молча лежали, слушая тихое тиканье настенных часов. Спустя пару минут Коля заворочался. Перевернулся так и эдак, и в итоге обернулся лицом к Достоевскому. Тот в ответ чуть повернул голову в его сторону. – Можно тебя обнять? – Федя тихонько вздохнул, но кивнул. – Можно, – прикосновения он не любил, но Коле зачастую позволял в разы больше, чем остальным людям. Поэтому, когда вокруг него сомкнулись чужие теплые руки, он и бровью не повёл. – Не боишься заразиться? – Зараза за заразу не цепляется. – Самокритично, – хмыкнул Федя. Коля в ответ пролепетал что-то неразборчивое, и уже совсем скоро тихо засопел. Федя в свою очередь позволил себе приобнять белобрысого в ответ, задумчиво перебирая разметавшиеся по постели светлые пряди. Наверняка, когда он проснется завтра утром, Коли рядом уже не будет. Но Федя знал, что после учебы он вновь придёт к нему, отложит на стол конспекты и примется за его лечение. Расскажет с десяток забавных случаев, произошедших с ним за сегодня, а может даже и сочинит ещё несколько сказок. А вечером, Достоевский почти что уверен в этом, — вновь решит остаться у него, и Федя определённо позволит ему это.