P.S. догадайся сам

Where You Lead I Will Follow — Carole King 1 марта 2010 год Бархатная ночь мягким покрывалом опустилась на остывающий после знойного дня Лондон. Стрелка часов близилась к двенадцати, и последние пабы и рестораны убирали стулья и столики с уютных веранд. Убаюкивающую тишину нарушали лишь беззаботные возгласы официантов, таскающих мебель с улицы, да торопливый стук острых каблуков о каменную кладку тротуара. Драко, расстегнув пуговицу черного пиджака, ускорил шаг в попытке догнать ускользающую от него Гермиону. Стоило ему потянуться к ней рукой, стараясь ухватить за тонкую кисть, увешанную серебряными браслетами, как она вновь уворачивалась от него, злобно сверкая взглядом. Малфой закусил щеку, стараясь спрятать невольную улыбку, что так просилась коснуться его губ. — Знаю, я сам должен все понимать, — уверенно заявил Драко, мимолетно дотронувшись до тыльной стороны ее ладони в момент, когда Гермиона вбежала в вестибюль многоэтажного дома и принялась поспешно подниматься по лестнице. — Ты на меня обиделась? — он перекинулся через перила на очередном повороте, стараясь взглянуть в ее рассерженное лицо. — Я, наверное, что-то натворил… Что-то плохое, и должен это понимать… Малфой приспустил тугой узел серого галстука и, не сдержавшись, усмехнулся. — Может, тебе кажется, что я это сделал… — улыбка так и не сползла с его тонких губ, как и озорные искры не успели спрятаться от сурового взгляда Гермионы, в котором буквально кипела разрушительная лава. Драко на мгновение округлил серебристо-голубые глаза и приподнял руки в примирительном жесте. — Нет, я сделал. Сделал. Я сделал ужасную вещь, — он замер за ее спиной, пока Гермиона вновь и вновь не могла попасть ключом в замочную скважину, едва ли подавляя злобный рык. Малфой закусил губу, наблюдая за Гермионой сверху вниз и возвышаясь над ней широкой скалой. — И мне жутко жаль… — растягивая гласные, он было коснулся ее острых плеч, но она дернулась, наконец совладав с дверью, и, распахнув ту, влетела в гостиную их апартаментов на последнем этаже. — Постой, ты обязана мне сказать, милая! — беспомощно воззвал Драко, переступая порог. — Ну не знаю, что я такого мог сказать. Ты обязана поделиться! — Ты сам знаешь, — недовольно крикнула Гермиона, агрессивно скидывая с ног черные лаковые туфли. — Нет, не знаю, — Драко вновь направился к ней, но она, подскочив с дивана, скрылась за дверью общей гардеробной. Малфой устало закатил глаза, а его губы слегка дрогнули. — Наверняка я сказал это не всерьез… — Всерьез, — донеслось из другой комнаты, и Драко услышал звук расстегивающегося платья. — Ты всегда говоришь все всерьез. — Иногда я говорю не всерьез на полном серьезе, — Малфой неоднозначно повел бровями, бросая пиджак на спинку белого кресла, чем спугнул дремавшего под зеленым пледом Живоглота. — Нельзя говорить не всерьез на полном серьезе, — раздался недовольный голос Гермионы, и Драко буквально представил, как в этот самый момент ее лоб нахмурился и она закусила губу, как делала всегда, стоило кому-то вывести ее из себя. Малфой тихо засмеялся себе под нос, едва слышно похлопывая себя по ноге и подзывая рыжего кота, чьи глаза все еще сонно открывались и закрывались по очереди. — А я говорю. Просто чтобы поддержать серьезный разговор, — в его мягком тембре сквозила успокаивающая насмешка, когда он, встав на одно колено, неторопливо почесал Живоглота за пушистым седеющим ухом. — Ты сказал… Ты ска… — она резко замолчала, выйдя из гардеробной и скрестив руки на груди. — Теперь и кота моего лапаешь?! — Мне казалось, что с тех пор, как несколько лет назад ты согласилась взять мою фамилию и вроде бы даже подписала брачный договор, твой кот стал и моим котом… — все так же спокойно проговорил Драко, заставляя Живоглота продолжать урчать и растянуться у его ног, подставляя живот. Затем Малфой медленно повернул голову, положив локоть на согнутое колено, и окинул взором закипающую Гермиону. — Милая пижамка. Разделим опеку над уткой, выглядывающей из верхнего кармана твоей розовой рубашки? — его губы расплылись в широкой улыбке, а на радужке сверкнули веселые голубые огоньки. Гермиона быстро прикрыла ладонью вышивку желтой птички на груди. — Даже не думай. — Так что же я сказал такого, дорогая Гермиона? — Ты всем рассказал, что я два месяца встречалась с Берти, когда у нас с тобой был перерыв в отношениях! — Так ведь это правда забавная история. Малыш Берти приглашал тебя жить с ним и его мамой, а еще он коллекционировал фигурки каких-то странных человечков со светящимися мечами. Ты же встречалась-то с ним так долго только из жалости, не знала, как его не довести до сле… Малфой едва успел увернуться от полетевшей в него туфли, но не заметил следующей за ней подушки. — А вот про жалость ты ничего не сказал! Теперь родители думают, что я встречалась с ним из-за великой любви. — А это не так, что ли? — Малфой лукаво оскалился, вставая с пола. — Нет, черт возьми! Я встречалась с ним, чтобы тебя позлить, чтобы ты, идиот, приревновал меня, а потом уже и из жалости тоже. — Ну и выбрала же ты подопытного для ревности… — он откинул светлую челку со лба и, заметив ее каменное лицо и пристальный взгляд, серьезно добавил: — Я ревновал, — и для пущей убедительности кивнул, не сводя с нее темнеющих зрачков. Малфой шагнул к ней, аккуратно касаясь вздернутого подбородка, словно этим действием старался растопить ледяные шипы на ее коже. И на мгновение ее маска треснула, а на кофейных радужках встрепенулись золотые ураганы. — Мы помирились, милая? — шепнул Драко, носом касаясь ее скулы и вдыхая аромат жасминовой воды. Ее ресницы дрогнули, а губы расплылись в сладкой улыбке, напоминающей вкус забвения. Но золото вспыхнуло охрой в ее глазах, и она, резко развернувшись, бросила короткое «нет», прежде чем начала петь себе под нос, заглушая тяжелый вздох Драко. — Ты не можешь вечно на меня дуться. Гермиона на миг смолкла, сев на широкий подоконник с подушками, и потянулась к гитаре, облепленной наклейками. — Думаешь? — фыркнула она, сведя тонкие брови. — Уверен. Она неоднозначно хмыкнула, проведя пальцами по струнам, возобновляя песню, больше похожую на нечленораздельное мурлыканье. — Мерлин… Почему я не могу, как ты, в любой непонятной ситуации начинать петь?.. — Драко принялся расстегивать рубашку. — Потому что, когда ты поешь, у всех уши вянут. — Ты невыносима. — Еще скажи, что я тебе наскучила, что тебе не хватает грязного секса и той беззаботной Гермионы, — она подскочила и в секунду пересекла гостиную, вскинув заискивающий взгляд на теряющего терпение Драко. — Безусловно, хотелось бы, конечно, побольше грязного секса, — сказал Малфой, шагнув к ней еще ближе, так что она отчетливо проследила за тем, как дернулся его кадык. — А что на насчет тебя новой и тебя старой: я не считаю, что какая-то ты лучше или хуже — ведь это все ты. Да, ты меняешься, но это не значит, что я перестаю тебя любить. Он не понимал, какие эмоции вертелись на окантовке ее кофейных радужек, как и не слышал, что шептали ей шестеренки в мозгу, которые не переставали вращаться даже ночью. Он был не в состоянии ее прочитать, и это его в ней и привлекало — вечная загадка, ребус, на который не существовало ответов. Она всегда таинственная и всегда непредсказуема, он сходил с ума по ней, но в то же время это его и сжигало — нескончаемое незнание того, что на самом деле у нее в голове, постоянное ощущение поражения, ведь она изучала его, читала словно открытую книгу, выуживая все секреты, а Драко так и не мог до конца понять, что чувствовала Гермиона, находясь рядом с ним. — Чего же ты хочешь, Гермиона? — он обхватил ее за плечи, смотря с мольбой в сосредоточенные глаза. — Объясни мне! Потому что я не понимаю. Точно знаю, чего хочу я, потому что держу это сейчас в руках, но чего жаждешь ты? — Ты дурак, — ее губы сжались, и каждый мускул на лице обвинял его в чем-то, чего он никак не мог понять, словно он оскорблял ее своей неосведомленностью. — Oh mon Dieu. Tu me tuera. — Кичишься своим французским?! — вновь взорвалась только успокоившаяся Гермиона. — Могу себе позволить! — Ну и уходи тогда! — Ну и уйду, — с этим словами он хлопнул дверью гардеробной. Гермиона вздохнула, расправляя складки пижамы. Шеи касалась подвеска в виде цветка жасмина, которую подарил ей Драко во время войны, и Гермиона вдруг тепло улыбнулась, вспоминая его робкие касания и неозвученные чувства, теплящиеся на дне серебристых глаз. Она тихо засмеялась, прикрывая веки и окунаясь в воспоминания прожитых совместных лет, но под осуждающее постукивание хвоста Живоглота о пол она прогнала наваждение и двинулась к дверям гардеробной. — Прости меня… Ты знаешь, иногда я становлюсь безумной… — Гермиона покачала головой, прислоняясь плечом к углу стены, и губы дрогнули в печальной улыбке. — Не представляю, как ты меня терпишь. Если я сама схожу с ума от себя… — В твоей голове ветер, и он… — И он не попутный, — закончила за Драко Гермиона, открывая деревянную дверь и вытягивая шею, чтобы утонуть в глубине его глаз. — Ты говоришь мне это каждый раз. И я еще ни разу этого не отрицала. — Так мы помирились? Гермиона мягко коснулась оголившегося торса и пробежалась пальцами по выступающим ребрам, пуская морозные мурашки по коже Драко. — Заткнись и давай целова… Он поглотил ее слова жадным поцелуем, вынуждая привстать на носочки, чтобы оказаться ближе к жару, исходившему от его тела. Гермиона сжала волосы на его затылке, заставляя Драко еще ниже склониться к ней, после чего он подхватил ее на руки и направился в сторону широкой кровати. — Прости меня, Драко… У меня часто сносит крышу… — она задыхалась от его ласк, от движений языка по шее и ключицам, когда ее окружил запах свежих простыней. — Ты — тридцать три несчастья, но… я сам виноват. Всегда нервничаю рядом с твоими родителями. — Она обхватила ногами его талию и потянулась к пряжке брюк, сдавленно вдохнув, когда он закусил кожу на ее плече. — Вот уже девять лет… Иногда мне кажется, что они меня не любят, — последнее слово сорвалось на рык, потому что Гермионе удалось расправиться с ремнем, и теперь она ногтями старалась подцепить ткань боксеров, параллельно оставляя жадные поцелуи на его шее. — Они и правда тебя не любят, — почти простонала Гермиона, стоило ему коснуться кожи на внутренней части бедра. — Да? А я думал, может, все-таки любят… — он навис над ней, исследуя грудь губами, пока пальцы уже проникали под трусики. — Я вышла за тебя в двадцать, — находясь за гранью осознанности, промычала Гермиона, сжимая светлые волосы в кулак. — Ты захватил мое сердце слишком рано… Малфой резко прервался, серьезным взглядом уперся в кофейные омуты, покрытые дымкой забвения, чем вызвал беспомощное разочарование на лице Гермионы. — Прекрати меня прогонять. Я ведь никогда от тебя не уйду. Гермиона задрожала от стали, проступившей в его голосе, и почти сгорела в синих искрах, мелькающих на фоне темного серебра. — А ты правда ревновал меня к Берти? — она прошептала ему в губы с бесконечной мольбой продолжить начатое, положив его широкую ладонь себе на грудь и сверкнув огнем в кофейной гуще. — Да, — такое тихое. Но Гермиона ни на мгновение не сомневалась в том, что каждый звук был наполнен искренней правдой. — Тогда больше не буду… Shallow — Lady Gaga & Bradley Cooper 3 апреля 2010 год Когда-то Драко считал, что любовь заключается в том, как ее тело выгибалось под его, а ногти царапали спину, пока из груди вырывался стон, смешивающийся с мужским рычанием. Но оказалось, то был просто секс. Драко почему-то раньше не различал понятия. Любовь же Гермионы, как он надеялся, таилась в том, как ее пальцы неспешно перебирали светлые волосы, пока внимательный взгляд наблюдал за витиеватым дымом, что срывался с его бледных губ и касался ее тонкого носа, заставляя дрогнуть уголок рта. И на эту незаметную для другого улыбку Малфою хотелось смотреть вечно. Банальная фраза, банальное определение любви, но правды оно не уменьшало. Он потянулся к стеклянному столику в английском пабе, стараясь подцепить пальцем пепельницу, чтобы потушить окурок. Он редко курил, но это «редко» было раньше — сейчас сигареты не покидали его рук, а дым давным-давно въелся в кожу. Когда-то, в тот избранный момент решив зажечь табак, Драко любил класть голову на колени Гермионы, ему нравилось, каким темным становился ее взгляд, когда она начинала его изучать, медленно перебирая платиновые пряди. Почти месяц. Ему казалось, что он тонет, пока никотин ядом резал мозг. Почти месяц, как ее не стало. Ему казалось, что две недели назад все же стоило дожевать таблетки и догнать Гермиону там, куда она отправилась, а не сплевывать их в унитаз. — Что вы тут делаете? Он не сразу среагировал на слова подошедшего официанта, который, должно быть, устал наблюдать за тем, как Малфой цедит последний бокал виски вот уже третий час. — Думаю, почему Господь убил мою жену… — Драко провел рукой по подбородку, не замечая недельной щетины, и оскалился, смотря в пустоту помутневшими глазами. — И почему же? Драко усмехнулся, хоть и звук, вырвавшийся из его груди, больше походил на скрип ржавого металла. — Должно быть, за то, что была слишком ярой католичкой… — он кисло улыбнулся, потянувшись к внутреннему карману помятого пиджака, чтобы достать очередную сигарету. — Не понимаю, как можно быть волшебницей и верить в этого вашего Бога. На слове «волшебница» официант поджал губы, сморщив нос, решив, что Драко скоро отключится из-за выпитых бутылок алкоголя, раз начал нести такой бред. — Говорила, что Господь ее оберегает, видимо… видимо, и небеса грешат… Мы пережили войну, она пережила войну и так… глупо… машины, дороги, вы, маглы, постоянно куда-то спешите… А автокатастрофы… Почему вы? Ведь она… — его голос срывался, переходя на хрип и шепот, пока глаза блестели голубой мутью. Молодой мужчина, выслушивающий Драко, негромко кашлянул, призывая того прерваться в потоке слов, и, качнувшись на носках, бросил: — Понадобится помощь — зовите, — и исчез за стойкой. — Не понадобится… 3 мая 2010 года — Ты еще будешь искать меня в других, — пропела она елейным голосом, прижимая к груди гитару, — и будешь сходить с ума, — в ее словах сквозила непоколебимая уверенность. Гермиона сидела на подоконнике в Башне старост, и ее сверкающие глаза были устремлены на него, пока пальцы бегали по струнам, наполняя гостиную музыкой. Драко тяжело сглотнул, желая заговорить с ней, но язык не поддавался мыслям, мешая ему даже дышать. Он шагнул к ней, протягивая руку, надеясь вновь прикоснуться к кудрявым волосам и вдохнуть аромат жасминовой воды. Она лишь склонила голову, лукаво дернула уголком губ, и темнота ночи за окном, окружившей Хогвартс, поглотила ее растворяющийся образ, оставляя после себя едва заметный шлейф духов. — Ты еще будешь искать меня в других, — Гермиона недовольно уставилась на него, казалось, она плакала, — и будешь сходить с ума. Теперь она обхватывала себя руками, стоя в метре от него, и все пространство рядом размазывалось, как картина от воды. Ему хотелось стереть каждую слезинку с ее бледной щеки, притянуть ближе и не дать уйти, но тело сопротивлялось указаниям мозга, и Драко лишь с болью пожирал ее глазами. Его сердце истекало кровью, а раны не заживали от перечности порезов утраты, и этот извращенный сон душил его заживо, погребая в собственном бреду, но с другой стороны он так давно ее не видел — настолько, что готов помочь копать себе могилу, лишь бы она не исчезала. Ведь Драко всегда ее хотел, хоть долгое время и отрицал это, но так и не понял, был ли он для нее всем, чего Гермиона хотела, или она продолжала игру, что затеяла в школе, встретив его гневный взгляд при переезде в Башню старост. — Ты еще будешь искать меня в других, — теперь она шептала ему на ухо, едва касаясь губами его щеки, словно соблазняла и в то же время проклинала — с такой уверенностью и обещанием звучали ее слова. Он помнил тот день — день, когда они ушли на войну по разные стороны, когда он промолчал, боясь, что ее слова окажутся правдой. Теперь он в них не сомневался, но к тому моменту они так и не начали встречаться, короткие интрижки прерывались желчью, что они плевали друг в друга. Драко старался от нее держаться подальше, но, словно читая его мысли, Гермиона лишь подступалась все ближе, как будто знала, как он боялся в нее влюбиться, как будто именно так она и хотела его уничтожить и уже тогда, возможно, понимала — все будет так, как она того пожелает. — И будешь сходить с ума… — она обхватила его кисть, нащупывая учащенный пульс, и он вздрогнул от этого морозного касания, хоть в нем все равно чувствовалась мягкость ее кожи, по которой он так скучал. Малфой повернул голову, всматриваясь в ее кофейные глаза, сверкающие янтарем, как в тот день, и тихо шепнул, теперь осознавая всю ужасающую правдивость ее слов: — Да, Гермиона. Я схожу с ума. Драко резко сел на кровати, чувствуя, как холодный пот ручьями скатывался по спине. Огромный серебристый диск луны освещал темную комнату. Часы мирно тикали, сообщая о том, что время не встало и продолжало течь. Но иногда ему казалось, что это не новые удары, а все еще старые — удары прошлых минут, ведь все на самом деле замерло, а он вынужден проживать один и тот же день вновь и вновь. Так оно и было, хоть числа на календаре сменяли друг друга. Малфой попытался сглотнуть, но во рту пересохло, и он лишь поперхнулся — так, что заслезились глаза. Ветер завыл, щекоча оконную раму легкими ударами соседних деревьев. Драко машинально коснулся правой стороны кровати, и пальцы погрузились в пушистую шерсть кота. Он поджал тонкие губы, медленно поглаживая Живоглота, а взгляд, как всегда, устремился к гитаре на широком подоконнике. Одна из наклеек поблескивала в свете луны, кажется, это была этикета от клубничного йогурта, и Драко невольно улыбнулся, чувствуя, как в груди потянуло тупой болью. 5 июня 2010 года Она ему мерещилась. И будь он проклят, но он радовался каждый раз, когда это начиналось. Он слышал и ее пение, и шипение, когда она настраивала свою гитару. Видел, как она ложилась на спину на пол рядом с Живоглотом, поглаживая его нос. Варила кофе, поглядывая на Драко, читающего книгу, ходила кругами в нетерпеливом ожидании, желая услышать его мнение об авторе и тексте. Сейчас он, как идиот, включил ее любимый диск и мысленно ругался с ней, аргументируя, что песни на нем просто ужасные. Он сходил ума — он это знал, — когда просыпался и когда вырубался на диване от алкоголя и никотина. Поэтому, услышав звонок в дверь, решил, что ему мерещится колокол церкви, и провалился в глубокий сон, где на него давила темнота, даже сквозь которую все равно доносился тихий голос Гермионы. — Мерлин, очнись! Малфой застонал, получив хлесткую пощечину, не в состоянии открыть глаза, все еще видя образ Гермионы, протягивающей к нему руку. — У него что, передоз? — второй голос был намного ниже и грубее предыдущего. Очень похоже на Блейза, но его тут не могло быть… Колючая от холода вода обожгла веки и щеки, и Драко резко открыл серо-голубые глаза, перед которыми все плыло и пылало. — У тебя совсем крыша поехала? — говоривший резко дернул Малфоя за плечи, усаживая. — Хотя я не удивлен, здесь душно, как в гробнице? Ты решил удушиться? Очередная пощечина заставила кровь бурлить, и зрение прояснилось вместе с появлением мигрени. — Эй! Я с кем разговариваю, коматозник?! — еще один удар вынудил зрачки сузиться и наконец-то сфокусироваться. Блейз. Ну конечно. — Все-все, успокойся, Забини, ты сейчас на нем места живого не оставишь, он и так выглядит как бездомный, — Тео оттеснил друга, наклоняясь к Драко. — Ты в норме? — Не хочу быть негостеприимным, но не могли бы вы пойти вон из моей квартиры? Так уж и быть, я не буду спрашивать, как вы вообще сюда попали… — Идиот, у тебя дверь была даже не заперта, — Блейз вновь замахнулся для пощечины, но Малфой успел перехватить его кисть, гневно сверкнув. — Вон, — тихо выдохнул он. — Посмотри на себя. В кого ты превратился? Ты вообще ешь что-то или виски и сигареты стали твоей диетой? Прошло три месяца, она бы этого не хотела. Малфой резко подскочил, хватая Блейза за горло, и, прижимая к стене, прорычал, ловя испуг в карих глазах: — Я не знаю, чего она хотела! Она никогда мне не говорила этого! Лишь сводила меня с ума и, возможно, даже не любила! Забини грубо оттолкнул Драко, и тот повалился на диван, сбивая ряд пустых бутылок на полу. — Ты мудак, Малфой. Я пытаюсь войти в твое положение и позволить тебе быть мудаком, но сомневаться в ее любви — новый уровень кретинизма… — Может, прекратите это, вы оба?! — Тео долгим взглядом окинул тяжело дышащих друзей и примирительно поднял руки. — Не думаю, что она хотела бы, чтобы твой день рождения, Драко, проходил именно так. — Лучшим подарком будет ваш уход, так что исчезните. — Есть идея получше, — Тео странно посмотрел на Блейза, и тот вынужденно кивнул, поджав губы и достав палочку из кармана серого пиджака. Малфой едва ли успел среагировать, когда в его сторону полетел странный серебристый прибор, которой бросил Нотт. Металл приятно холодил кожу, но Драко продолжал недоуменно покручивать его, исподлобья смотря на Тео. — Гермиона сказала, что у диктофона должна быть кнопка. Драко вздрогнул, заслышав имя жены, и нахмурился, потирая черный выпуклый круг. Что-то странное трепетало в груди, и это пугало так, что легкие сжало, мешая нормально дышать. Ладони вспотели, и сталь заскользила в руке, пока по телу бежала дрожь. Казалось, в комнате наступила гробовая тишина: ни тиканья часов, ни веток за окном, ни дыхания Нотта и Забини, лишь пульсирующая боль в висках и шум крови в ушах. Мгновение. И Малфой задохнулся, не чувствуя жжения в глазах и вкуса пепла на языке. — Поверить не могу, тебе тридцать! — Что за?.. — Драко недоуменно уставился на Тео, сложившего руки на груди. Его по-настоящему била дрожь, бросая тело то в жар, то в холод, пока кончики пальцев, сжимающие диктофон, немели. Ее веселый голос звучал так, словно она сидела рядом, по-обычному закинув ноги ему на колени, его носа даже коснулся запах жасминовой воды. Гермиона была здесь, она говорила, возвращая его к жизни. Но холодный металл убеждал: ее здесь нет, а Драко, должно быть, горит в аду. — Наверное, твои волосы тронуты сединой, поверить не могу! По ее интонации Драко понял — она широко улыбалась, и он улыбнулся в ответ. — Седой Драко. Забавно, да? — Вовсе нет, — он невольно нахмурился, смотря на диктофон. — Ну ладно, согласна. Не так смешно, как это выглядело в моей голове, не дуйся. Надеюсь, Тео и Блейз уже начали украшать дом? Драко поднял глаза как раз в тот момент, когда Нотт поспешно достал палочку и начал колдовать шарики, пока Забини вставлял свечи в неизвестно откуда взявшийся торт. — Так и знала, что им нужно вечно напоминать… — Как она это делает?.. — голос Драко охрип, и он тупо уставился на кремовый торт с изображением утки. — Ты наверняка повсюду ищешь меня взглядом и, наверное, сходишь с ума. Я подумала, что тебе может быть одиноко в первое время, — продолжила Гермиона, — поэтому написала несколько писем, первое придет завтра. Но ты должен делать то, что я скажу, хорошо? На секунду наступила тишина. — Хорошо? Хорошо? — Хорошо… Его сердце забилось чаще, все, что он сейчас хотел, — это схватить Нотта за грудки, впечатывая в стену, и узнать, какого черта здесь происходит. — Так-то лучше, — она одобрительно улыбнулась, он понял это по тому, как прозвучало последнее слово. — Тебе, должно быть, интересно, откуда этот диктофон. Не хочу, чтобы ты избил несчастных Забини и Нотта, поэтому опережу… надеюсь, события. Я оставила что-то вроде завещания на случай моей смерти. Драко вздрогнул, мир накренился, а голова закружилась, он потянулся к сигаретам, но вместо этого уронил диктофон, и теперь голос Гермионы доносился из-под кофейного столика. — Не пытайся выяснить, откуда будут приходить письма… Я умнее. Даже Тео это подтвердил, когда мы напились после командиро… О нет, он это слышал… Я и забыла, что он тоже там. Драко вдруг рассмеялся, опускаясь на пол в поисках источника звука, краем глаза замечая, как Нотт улыбнулся, качая головой. — Сегодня твой день рождения, и ты должен позволить Блейзу и Тео помочь тебе, чтобы после вы пошли отмечать праздник, и ты поклянешься мне, что будешь выполнять все их указания и действительно отвлечешься. Я хочу, чтобы сегодня ты хоть на несколько минут пришел в себя и от души посмеялся с друзьями. Пожалуйста. Блейз дернул пальцами раскрытой ладони, призывая Малфоя принять руку и встать с пола. Драко сглотнул привкус металла во рту и, кивнув, ухватился за его предплечье. P.S. догадайся сам. Он долго еще смотрел на смолкнувший диктофон, ожидая продолжения, но Гермиона больше не появлялась, желая добавить что-нибудь еще. Облизнув пересохшие губы, Малфой хрипло спросил, оборачиваясь к друзьям: — Куда пойдем? 6 июня 2010 год Равномерное постукивание в окно словно выдалбливало гвозди в опухший мозг Малфоя. Ему казалось, что обезумевшая сова клевала его в висок, а после громко ухала, сверкая золотыми радужками. Драко, призвав все силы в онемевшем теле от неудобной позы для сна, приоткрыл один глаз как раз в тот момент, когда серая упитанная птица недовольно склонила голову и, прищурившись, устремила взор на Малфоя. Его мутило, а к горлу подступала тошнота, пока события предыдущего вечера постепенно вторгались в пепелище памяти. Картинки мельтешили перед глазами: Блейз, широко улыбаясь, достает из внутреннего кармана пиджака проходки в премиум-клуб, Тео заказывает половину меню, музыка рвет перепонки, от смеха сводит живот, кто-то вяжет ему галстук на голову, и вот они уже идут по улице, выкрикивая обрывки сумбурных мыслей, а после Драко бежит босиком — и это лишь начало вихря, вызывающего сильную мигрень, моменты продолжали мелькать. Тяжело сглатывая сухую слюну, Драко встал на негнущиеся ноги и поплелся к окну. Поднять раму получилось лишь с третьей попытки под осуждающий взгляд сипухи как раз в тот миг, когда комната наполнилась противным трезвоном, заставляя зажмуриться и закрыть уши, — кто-то отчаянно продолжал стучаться в дверь, и, не успев отвязать от лапки совы письмо, Малфой поплелся на источник звука. — Нет, — коротко выдохнул Драко, сверкая злобой в серо-голубых глазах и сжимая до боли в костяшках дверной косяк. — Да-а… — елейным голосом протянул прыщавый парень, одетый в костюм ангела: за его спиной топорщились потрепанные перьевые крылья, а пальцы сжимали лук, украшенный сердечками. — Пошел вон, — Малфой почти захлопнул дверь, но ангел придержал ее ногой, сверкая ямочками на румяных щеках. — Я должен вам спеть… — Если это извращенная шутка Нотта или Забини, то я готов заплатить вдвое больше, лишь бы ты не пел, — устало потирая виски, процедил Драко. — И даже шарики не возьмете? — он потряс рукой, демонстрируя розовые сердца. — Их я не возьму тем более, — Малфой сунул парню несколько магловских купюр и пнул его ступню, чтобы с шумом захлопнуть дверь. Мысль о том, чтобы приложиться спиной к стене, тут же покинула мутный разум от одного взгляда на недовольно вышагивающую по столу сову. Бросив несколько сиклей в кожаный мешочек на лапке птицы и сунув той печенье в клюв до того, как она недовольно ухнула, Драко отвязал письмо и выгнал сову за окно. Пальцы задрожали, и разряд тока пробежался по телу — это было послание от Гермионы. Как она и обещала. Он чувствовал трепет и вместе с тем страх, от которого выворачивало, а глаза слезились. Малфой аккуратно разломил печать и развернул небольшой лист, мелко исписанный аккуратным почерком. «И как ты планируешь объясняться?!» Брови Драко взлетели вверх, в каждой петельке каждой буквы дышала Гермиона, одурманивая его собой. «Почему отказался от песни и шариков? Я, вообще-то, очень долго выбирала между розовыми и пурпурными, а ты так просто от них отказался». На его губах медленно расцвела недоуменная улыбка, и он глянул в сторону двери, где еще несколько минут назад стоял щуплый парень в костюме ангела. «О, теперь-то тебе понадобились мои шарики. Какой ты предсказуемый, ты знаешь, да? Ладно, придурок, выгляни в окно, у тебя еще есть шанс на них посмотреть. Я попросила Бобби (ослепительно прекрасного ангела, надеюсь, ты это оценил) отпустить шарики в том случае, если ты откажешься от них. Я все предусмотрела. Кстати, на тот случай, если бы ты их все-таки захотел взять, у меня тоже было решение — Бобби бы от тебя убежал и все равно отпустил шарики в небо. Мне почему-то очень хочется, чтобы ты смотрел, как они летят». Драко тихо смеялся, читая письмо и подходя к окну. Трепетное тепло разливалось по телу, словно Гермиона мягко приобняла его за плечи, аккуратно поддевая пальцами подбородок и заставляя взглянуть на голубое небо, подернутое первыми мазками пастельного заката, по которому летела связка розовых воздушных сердец. Слишком похоже на Гермиону. Она всегда любила подобные клишированные мелочи, не упускала возможности заставить Малфоя смотреть рождественские фильмы в сочельник и принуждала идти на парад в день Благодарения. Это была она — простая и в то же время непредсказуемая, с вечно гуляющим ветром в голове. От разглядывания удаляющихся воздушных шаров Драко оторвал пронзительный вой на улице напротив его окна, который через секунду превратился в ужасное пение, фальшивящее на каждой ноте раздавшейся мелодии. Малфой поморщился, замечая ангела, потряхивающего острыми бедрами и пританцовывающего рядом со входом в книжную лавку. Случайные прохожие сменяли хмурость на веселый смех и подбрасывали несколько монет в его корзинку с цветами. Драко зажмурился в надежде, что это лишь мираж, но ужасное пение никуда не делось. Потирая виски, он вернулся к чтению письма, уверенный, что и это очередная проделка Гермионы. «И да, у тебя был шанс выслушать песню у двери дома, но, отказавшись, ты подписался на то, что этот славный молодой человек будет орать ее под твоим окном несколько часов. А как ты хотел, милый? Ты что, смеешься? Не смей смеяться!» Малфой рассмеялся, машинально потирая грудь, словно надеясь, что так сможет убрать тянущую боль под сердцем. Ее слова звучали так, будто она была рядом и наблюдала за ним, прищурив карие глаза. Как бы ему хотелось, чтобы все оказалось затянувшейся шуткой, — сейчас она появится за его спиной и пропоет «та-дам», а после обнимет, улыбаясь в шею. Однако она не появлялась, не пряталась за шторой или за дверью гардеробной. Ее нигде не было. Гермиона умерла. Глупо. Просто космически глупо. Легендарная волшебница и магловская автокатастрофа. И запах жасмина превратился в яд для легких, а не чарующее наваждение. Вчера он страстно ждал это письмо, а сегодня оно его душило. Душила Гермиона своей беззаботностью, своим весельем и своим непониманием, как он раскалывался на части, горел в собственном аду, расплачиваясь, видимо, за свое холодное поведение с ней в школе. Возможно, за те дни она мстит ему до сих пор, возможно, заставила его влюбиться в нее лишь с одной целью — уничтожить в конце, чтобы он умирал от желания разорвать себе грудную клетку, голосом срываясь на рык, потому что это невыносимо. Ему тяжело. И он не мог все отпустить, не мог жить дальше, потому что это не так работает, потому что жизнь не подчиняется простым словам истины, потому что нельзя избавиться от боли фразами «все будет хорошо», «отпусти», «она бы хотела». А чего хотел Драко? Почему никого не волновал этот вопрос? Почему он должен был делать после ее смерти то, что хотела бы она? Почему она не могла сделать то, что хотел он, — просто не умирать? Малфой швырнул, не дочитав, ее письмо на подоконник и быстрым шагом пошел к гардеробной. Распахнув двери — так, что те с шумом отбились от стен, — принялся срывать всю ее одежду, швыряя в кучу на пол и поджигая палочкой. Он не знал, как обезумел его взгляд от боли, как не чувствовал, как по щеке струились слезы, а если бы почувствовал, то стал бы до красноты тереть глаза, давясь собственной беспомощностью. Потому что ему не убежать. Ему не скрыться от Гермионы Грейнджер, ныне покойной Малфой. В школе он старался ее подавить, обыграть своей жестокостью, подорвать столбы непоколебимой стойкости и уверенности, на которых держалась Гермиона, но вместо этого она приручила его, словно озлобленное и одинокое животное, заставив сходить с ума в стенах собственного мозга, что начинал трещать от зарождающихся чувств и потребности обладать Грейнджер. Он видел ее слезы от своей грубости, но эти слезы ранили его определенно больше, чем ее, видел насмешку во взгляде, когда он кричал на нее, но Гермиона словно знала уже тогда, что он по уши погряз в ее умело расставленных сетях. Отчетливо помнил их прощание перед войной: «Ты еще будешь искать меня в других и будешь сходить с ума». В тот день он в очередной раз ей сказал, что все, что между ними было, ничего не значило, а оцепенение в теле от ее шепота предупреждало, что он лжец и скоро поплатится. Уже через несколько месяцев войны Драко понял и, главное, принял неизбежность своей участи, стоило ему однажды увидеть ее мельком на поле сражения, как ее кудрявые волосы взметнулись вверх, как огонь вспыхнул в кофейных глазах, когда в нее полетело заклинание. В тот миг узел нервов, который натянулся до предела в его сердце, заныл от трепета — он видел Гермиону, и он ее любил. Последующие встречи стали самыми страшными в его жизни и, как любила говорить Гермиона, самыми забавными для нее, ведь он робел и трепетал, не понимая, как себя вести рядом с ней. Вся бравада, как вредное вещество, отравляющее кровь, покинуло тело Драко, а он стал добиваться ее, ловя чарующие улыбки и откровенное веселье над его попытками, пока она не согласилась выйти за него замуж. Малфой размышлял об этом всем, смотря, как тлеют ее кашемировые платья и вязаные свитера. Он всегда ее любил. Он это знал. Боялся, что она ему не верит, и потому повторял каждый день, как мантру. Ему было важно, чтобы она чувствовала его любовь, его раскаяние за совершенные давным-давно ошибки. Но смотря на нее спящую, он часто думал и гадал, что испытывала к нему сама Гермиона. Казалось бы, она не из тех, кто вышел бы замуж не по любви, но, быть может, любовь давно утихла в ее сердце и она оставалась с ним из-за привычки? Она редко говорила ему о своих чувствах, и иной раз Драко казалось, что ей чего-то не хватает, что он не в состоянии соответствовать ее ожиданиям. Малфой спрашивал ее, и она улыбалась, нежно целовала, но ничего не отвечала. Он сжег ее вещи, и осознание этого стихийного поступка заставило его оступиться и осесть на пол. Все, что еще сохранило ее запах, Драко только что собственноручно предал огню. Он сжал волосы в кулак, не замечая, как принялся лихорадочно раскачиваться. Одиночество обнимало его колючими руками, а он истекал кровью. Истекал, истекал, истекал, и эта кровь наполняла гардеробную фантомным ароматом жасминовой воды. Драко скучал. Он так скучал по ней, а извращенный мозг вновь задавался вопросом: было бы Гермионе так же плохо, если бы его не стало, или она уже давно жила бы дальше? Он призвал палочкой письмо из гостиной, ненавидя себя за слабость перед ней, но давно уже следовало примириться с вечным поражением. «Я веду с тобой серьезный разговор, а ты улыбаешься». Губы Драко и правда дрогнули, но только не те эмоции выражала эта улыбка, на которые рассчитывала Гермиона. «Ладно, проехали. У меня есть для тебя подарок и просьба. Начнем с первого: под кроватью есть коробка, в ней лежит мой махровый халат. Уверена, он отлично смотрится на тебе, технически он твой… но, вообще-то, мой. Ты в нем никогда не ходил». — Потому что ты его всегда носила, — тихо заметил Драко, направляясь в спальню. «Да, ты прав, я не давала его тебе, но теперь халат в твоем распоряжении. А вот от всей остальной моей одежды избавься: во-первых, я уверена, без нее тебе будет лучше дышаться в этой квартире, ее слишком много, да и к чему все эти напоминания? А во-вторых, открою тебе ужасный секрет, она вся ужасная, я ее ненавидела, лишь это халат прекрасен. Он пах тобой… Понюхай, тебе понравится…» Драко накинул на плечи синий халат, и его окутал аромат жасминовой воды, но сейчас почему-то он улыбнулся, различив сквозь цветочный запах нотки своего парфюма, который Гермиона вдыхала каждый раз, когда надевала. «Я время от времени его прятала под кровать, потому что боялась, что ты у меня его отберешь, ты так долго выбирал в магазине цвет… На нас уже неприлично долго смотрели, словно мы собирались что-то украсть. Помнишь тот день?» Смех впитался в синий мягкий воротник, когда Драко вспомнил их совместные походы по магазинам перед свадьбой — они решили купить и обустроить квартиру, а не жить в его старом доме. «Знаешь, я думаю, тебе надо вновь пройтись по магазинам и купить всю ту ерунду, которую я тебе не разрешала, вроде меняющих цвет полотенец и бесконечно дорогих распорок для обуви, порадуй себя. А сейчас у меня просьба. Тебе не понравится. Готов?» Драко медленно сглотнул, немного хмуря темные брови, и продолжил читать. «Сыграй для меня, Драко. Пожалуйста. И играй всегда. Играй почаще. Ты прекрасно играешь. Не так прекрасно, как я на гитаре в караоке под громкие аплодисменты. Но все равно чарующе. Сыграй для меня, Драко. Пожалуйста. P.S. догадайся сам». И снова это фраза. И снова колющая боль. Он взглянул на фортепиано, накрытое бежевой тканью, поверх которой пылились стопки книг. Но уже через минуту все это валялось на полу. Пальцы дрожали в нерешительности, зависнув над белыми клавишами, пока за окном пурпурные ленты красок на темнеющем небе озарялись первыми звездами. Драко чувствовал, как она выжидающе на него смотрит, положив голову на колени и подперев спиной стену широкого подоконника. В ее кофейных глазах мерцали золотые искры. Он знал, что это лишь мираж, но ощущения никуда не пропадали. Мелодия медленно полилась, а он запнулся на первой же фразе ее любимой песни — оттого, как сильно охрип, голос был чужим и колючим. И Гермиона поморщилась, мягко улыбаясь. А затем потянулась к гитаре, облепленной наклейками, и, поймав ритм, тихо вклинилась, подыгрывая. Драко продолжал едва слышно петь, увереннее перебирая ноты, наблюдая за Гермионой, склонившейся над струнами и одобрительно кивающей, изредка поглядывая на него исподлобья, и он буквально ощущал, как его уносит в золотые вихри ее омутов. Он смолк, и она вступила со следующего куплета. Гермиона всегда просила его исполнить эту композицию, но никогда не могла удержаться от желания пропеть любимые строки, и от ее голоса он падал, падал и падал, играя все интенсивнее и интенсивнее. Ему уже не выплыть на сушу, он был накрыт волной чувств, боялся самого себя, но понимал, что все это неизбежно. Бездна разинула пасть, и он в нее провалился, слыша лишь ее мелодичный голос. А Гермиона продолжала петь. Оставив гитару, она подошла к нему и обняла со спины, произнося последние слова строки ему на ухо, словно они предназначались только ему. Мурашки бегали по коже, и Драко весь дрожал, глубоко вдыхая аромат жасминовой воды. Тишина наступила вместе с последним нажатием клавиши, остались лишь шумное дыхание Малфоя, бешеный стук сердца и ее легкие фантомные касания. 23 июля 2010 год «…Согласись, запах моря просто восхитителен, уверена, если бы не это письмо, ты бы никогда не выбрался на море. Я права?» Драко закатил глаза, когда над его головой пролетела очередная чайка. Волны шелестели у берега, пока набежавшие тучи оскверняли горизонт своими темными клубами. Запах соли щекотал нос, а теплый песок — ноги, утонувшие в нем. «Наверное, ты догадался, что это конец. Я всегда любила цифру три. Она наполнена магией, но ты считаешь, что это бред. Лучше бы ты был уткой, уверена, они не задумываются о том, что бред, а что нет. Пора мне тебя отпустить. Я должна позволить тебе жить дальше, а эти письма, возможно, делают только хуже. Я не знаю. Я ведь эгоистка, на самом деле. Если бы тебя не стало, я бы тебя возненавидела, я бы посчитала, что ты мне мстишь, что ты пытаешься меня разрушить. Понятия не имею, почему пишу это, но почему-то кажется, что ты должен это прочесть, потому что я не уверена, что писала эти письма, чтобы помочь тебе встать на ноги. Конечно же, и это тоже, но еще потому, что сама мысль о том, что я умру, что у меня не будет больше тебя, заставляла меня сходить с ума и приводила в ярость. Может, я рассматриваю эти письма как своего рода крестражи, где в каждом слове дышит моя душа, которая навсегда останется с тобой. Но пора это прекратить, я хочу освободить тебя от себя самой, от моего безумия, капризов, нытья, раздражительности, глупости на ровном месте и прочего. Я слишком долго доставала тебя, со времен школы не давала тебе покоя. Сначала мне казалось это забавным — постараться растопить холодного Драко Малфоя, а потом я начала к тебе что-то испытывать, какую-то ненормальную потребность. Может, это тот самый комплекс спасителя, о котором ты кричал мне весь шестой курс? Я не знаю. Но точно знаю, что на войне меня спас ты. Когда казалось, что земля трещит подо мной, что меня уволакивает в бездну вместе со всем миром, всеми жизнями и смертями моих друзей и врагов, ты протянул мне руку и с тех пор никогда ее не отпускал, все девять лет брака. Я не жалею ни об одном дне. Просто знай это». Драко медленно шел по песку, и от его шагов взметались золотые вихри. Изредка пенистые волны обнимали его щиколотки, но он не обращал внимания, перечитывая каждое ее предложение по несколько раз, боясь понять что-то не так. На сердце тянуло болью, но в этой боли было что-то успокаивающее, что-то легкое и нежное, словно в конце концов она лишь излечит, заживит давно кровоточащие порезы, оставив лишь едва заметные шрамы. «Я не буду говорить, чтобы ты постарался полюбить вновь, потому что это не должно звучать как просьба, ты должен захотеть этого сам, когда придет время. Главное, не бойся, потому что я как будто бы боялась всю жизнь. Никогда не сомневалась в тебе, однако удивлялась, почему ты выбрал меня, но твое решение говорило лишь о том, что ты такой же безумный, как я». Малфой улыбнулся, чувствуя, как в уголках глаз собирается влага и начинает накрапывать моросящий дождь. А в памяти пронеслись все моменты, когда ему казалось, что еще более сумасшедшей Гермиона уже не может быть, но потом она вновь его удивляла, а он лишь влюблялся сильнее. Как самый настоящий дурак. Как человек, которым ему нравилось быть. Вот она ложится на спину рядом с котом, шепча, что так сможет пробраться в его мысли, а в следующем воспоминании она будит его ночью, заплаканная и растроганная концовкой книги; танцует под радио, готовя кофе и горячий шоколад, не зная, что ей больше хочется выпить; играет на гитаре в каком-то пабе и, улыбаясь, безотрывно смотрит на него, а потом рассказывает, какие эмоции она различила в его серо-голубых глазах. Она стала его жизнью. И пусть это было банально, но любовь такая. Она банальная. А Малфой клишированно любил. «Я редко говорила тебе о своих чувствах. Так и не перестала бояться этих простых слов. Я лишь верила, что глаза говорят лучше, чем язык. Не буду просить тебя отпустить, уверена, ты слышал это множество раз, поэтому поступай как знаешь, главное, продолжай жить, а не существовать. Передай всем нашим друзьям, что я не желаю их здесь видеть, пусть как можно дальше держатся от меня — у себя там на земле. Ни в аду, ни в раю я их не жду. И тебя это касается тоже». — Хорошо, — он покачал головой, колдуя водоотталкивающие чары над письмом. Дождь все усиливался, и чайки с криком покидали песочный берег, лапами цепляя темные морские волны. «Я прощаюсь. На этом все. Вдохни поглубже запах моря, оно прекрасно и в грозы, и в жару. И есть в нем что-то, что напоминает мне твои глаза… Возможно… Нет, не знаю… P.S. я люблю тебя». Драко шумно выдохнул, стоя под проливным дождем, что смывал с него всю боль от крошечных порезов сердца. Даруя облегчение и легкий озноб. Тоска не исчезла, но дышать стало легче, пока одежда промокала насквозь, а капли ручьями струились по лицу. Однако Малфой глупо улыбался, а после немного безумно смеялся, смотря в горизонт, где за темными тучами поблескивало золотое солнце. «P.P.S. сильнее, чем это вообще возможно».