***
Ничего не меняется. Запах в кофейнях, прогноз погоды в этом Богом покинутом городе, расстояние от дома до работы, распорядок дня, как бы ты его не переделывал, не меняется. Всему миру будто плевать на твои неуверенные попытки что-то предпринять, что-то изменить в свою пользу — выученная беспомощность во всей своей красе. И если кто-то ещё старается, другие смирились и больше не волнуются «по пустякам». Бэйзил относится к первой категории, Санни — ко второй. И их уже давным давно ничего не связывало, никакой ниточки, за которую можно было бы ухватиться, ни друзей, ни школы, ни общих интересов, абсолютные противоположности, но почему-то вместе. Сколько бы ни пытался Санни закончить всё это, прервать бесполезное и тяжелое общение, он всегда возвращался. Возвращался ярким напоминанием обо всём, что было, о всех его смертных грехах, Бэйзил был грязной кровью на его запястьях, белыми шрамами ненависти к потерянному себе. И ничего не могло его, глупого-глупого Санни, спасти. Дверь щёлкает, открываясь, вместе с ней щёлкает что-то в сердце парня. Какая-то тревога с противным, сладким предвкушением, отголоском счастливого прошлого. Он поудобнее проваливается в компьютерное кресло. Пытается спрятать в нём всего себя. — Ну, как ты, милый? — пряди светлых волос мешают, спадают Санни на глаз, отчего парень совсем не видит, но ощущает чужое присутствие ничуть не хуже. Чужие руки обвивают его шею удушающе нежно, трепетно и чувственно, словно Бэйзил вообще способен что-то чувствовать. — Хорошо. Как на работе? — отвечает, чувствуя чужие руки у себя в волосах. Тонкие пальцы, хрупкие, внезапно тёплые. Иммитация жизни. — Никому нет дела до цветов в наше время. — короткий миг нежности заканчивается. Бэйзил отстраняется, относит пакеты с продуктами в их кухню, потрёпанную годами. Надо бы сделать ремонт, но времени как-то не находится, да и денег тоже. Суровая взрослая жизнь. Стоило бы признаться, что без трудолюбивого Бэйзила было бы ещё труднее — он-то работает, в отличие от Санни. У него есть связи во внешнем мире, он не привязан к креслу невидимыми сетями интернета, бессмысленностью своей жизни. По крайней мере, двумя первыми пунктами точно. Санни до сих пор не понимает, зачем он тогда нужен, почему это светловолосое существо не уйдет, как сделали все кошмары прошлого? Почему не оставит его? Но гораздо больше пугает собственный внутренний мир, полярность эмоций внутри. Если Бэйзил уйдёт… Нет. Этого не случится. Бэйзил был напоминанием обо всём плохом и хорошем, что было в жизни Санни. Даже проще — напоминанием обо всём.***
Мягкие-мягкие поцелуи в губы, нежные, настоящие — Санни стал ценить всё настоящее, что давал ему Бэйзил. Он, вообще-то, с трудом отличал таковое от фальшивого, но то было его видение мира. То самое «что-то», на чём держалась их непрочная связь. Хрупкий мостик доверия, построенный на месте, где сплетались их тела, мысли и души. Тонкая ниточка слюны между ними. Горячие ладони, прижимающие к себе, твердый лоб, аккуратный носик и нежные волосы, совсем не такие, как у Санни — мёртвые, чёрные, неухоженные. Так они и сидели, соприкасаясь лишь частично, лишь точечно и как-то неуверенно. Воздух был холодный и очень сырой. Санни не проветривал их комнату, хотя стоило бы хоть иногда открывать дверь в спальню. Ему отчего-то было проще, когда она закрыта. Санни неуверенно прижимается ближе, вдыхает тёплый запах солнца, исходящий от парня, успокаивающе поглаживает по спине. Бэйзил обнимает в ответ, без всякой осторожности сжимая в крепких объятиях, целуя много раз короткие пряди волос, очертания лица, расплывающиеся в полумраке, принимающие жуткие и безжизненные формы, если всматриваться слишком долго. — Тебе лучше? Вот так. Когда мы обнимаемся. — Мгм. — Я рад, правда… И спасибо тебе, Санни. Ты знаешь, ты единственный, кого я так сильно люблю. — Ну, могу сказать тебе то же самое. Светловолосый смеётся в ответ, как-то грустно и, скорее, с сожалением, нежели радостно. Он всегда так смеётся. Будто вечно помнит и никогда не забывает, какие печальные события привели Санни к такому образу жизни. Бэйзил сожалеет. Санни хочется, чтобы он сожалел, хотя никто из них не виноват, просто принять это не получается. «У меня не получается.» — думает Санни. У Бэйзила-то всё хорошо. Он всё понял и принял. У него всё получается. Почему тогда он цепляется за одноглазого несостоявшегося музыканта, который приносит ему одни страдания? Он словно великий мученик, весь такой благородный и святой. И лживый. Но никто не отстраняется, даже чувствуя это напряжение, неловко повисшее в затхлом воздухе. Санни не скрывает своей неприязни. Слишком устал, чтобы жаловаться или наоборот, просить помощи. Однажды у него появилась надежда — он всё испортил. Этого хватило, чтобы накрепко убедиться, что всё, чего он достоин — Бэйзил. Вся его жизнь — Бэйзил. Санни думает, что, наверное, ненавидит его, но и любит тоже только его одного, потому что больше в его жизни ничего попросту нет. — Давай спать. Как только взойдёт солнце, мир снова станет немного лучше. — шепчет светловолосый в тёмную макушку, обнимая. Это он, скорее всего, самого себя убеждает. Санни молча прижимается ближе, чтобы не видеть силуэтов за окном, над кроватью, за приоткрытой дверцой шкафа. Он жмурится, погружаясь во тьму ночную, но тьма внутри него никогда не исчезнет, никогда не пропадёт, сколько ни жмурься и ни пытайся. У него только один шанс облегчить свои переживания. Бэйзил был не только кровью, шрамами и болезненными воспоминаниями, он был светом, когда-то давно, но был. Санни практически не помнит то время, когда он искренне, полностью доверял этому солнечному мальчику, растерявшему всё своё сияние за долгие годы. То, что от них осталось, лишь блеклая память о детстве. И им обоим, наверное, не стоит держаться за прошлое, но отпустить его — потерять самих себя окончательно. Это спасение мнимо и временно, но они по-прежнему выбирают медленную смерть. С другой стороны, кому, как не им, знать, что смерть попросту не бывает быстрой и безболезненной?