О том, как Бегемот напортачил, но не слишком

— Мессир, добрый ве… Коровьев напоролся на суровый взгляд и в шоке прикусил себе язык, затыкаясь. Вероятно, взгляд Воланда означал что-то вроде «заткнись и укатывайся отсюда к своей матери». Если хорошо приглядеться — а Коровьев, таращась во всю ширь глаз, пригляделся превосходно — можно было различить еще и «боже… в смысле ЧЕРТ, она… она… такая… ОНА» и мольбу о помощи, но Коровьев бессердечно проигнорировал немые вопли восхищения, оставляя Воланда как-нибудь самому с этим справляться. Разумеется, Коровьев не ушел (он сам себя дери, ну как уйти, когда там такое поразительное в своей невинности милейшего вида уютное зрелище с Сатаной в главной роли? когда еще в вечности такое будет, что Сатана хоть каким-то из боков замешан в чём-то, что можно назвать «уютным», «милым» и «невинным»?). Коровьев остался. Воланд молча сверлил его обоими глазами, причем делал это одинаково яростно и живым травянисто-зелёным, и утопленным во тьме мертвым, будто в честь такого случая в Коровьева решила даже незрячая тьма вглядеться и прожечь в нем дыру, как окурком. Коровьев елейно улыбнулся самой сладкой подобострастной улыбочкой и поступил ровно противоположно тому, чего ждал от него Воланд — на цыпочках, по-клоунски раскачиваясь и едва не падая, пародируя циркового канатоходца, бесшумно побрел к диванному столику. Коровьев сел по-турецки на вытоптанный бордовый ковер у столика — ровно напротив Воланда на стеганном диване — поставил острые клетчатые локти на темную обшарпанную столешницу, сцепил паучьи пальцы в замок, положил на них угловатый подбородок и нагло и весело уставился на Воланда в ответ, елейно ухмыляясь. Воланд обессиленно прикрыл глаза, моля себя проявить терпение. Не то чтобы Коровьеву так уж сдался этот столик и факт наличия его непревзойденной персоны именно у него, а не в противоположном конце земного шара: водку пить не хотелось, в карты играть в одиночку от скуки удавиться можно (а Бегемот шляется и дебоширит невесть где), а виноград (на столике стояло блюдо с на треть объеденной черно-фиолетовой гроздью, потому что Маргарита виноград обожала) он не ест. Если только пару ягод… Если только Воланд не съест его сам за то, что Коровьев самовольно таскает виноград королевы. Под недовольным взглядом Воланда Коровьев запихнул в рот пол ветки, ехидно блестя наглыми глазами и наслаждаясь тем, что Воланд буквально ничего не мог сделать, даже шелохнуться. Сидел по струнке молча и бесшумно, боясь дышать, и умирал от восхищения Маргаритой. А Маргарита безмятежно спала на его коленях, свернувшись клубочком, как грациозная кошечка, и посапывая в черные брюки Воланда. Просыпаться, очевидно, в ближайшее время она не собиралась, но судя по Воланду, он не имел ничего против. Он был бы не против провести так примерно треть вечности, храня ее покой и любуясь ее расслабленной грацией, и… прибил бы любого (любого конкретного Коровьева), кто потревожил бы ее блаженный сон. Коровьев пожевал виноград (сытный и сладкий, достойный королевы, но саму веточку, вероятно, ему сгрызать не стоило), с до безобразия красноречивым выражением лица поумилялся Воланду с Маргаритой (на что Воланд конечно же не покраснел, мягко влюбленно розовея по белым щекам, ведь не бывает такого, чтобы сам его величество Сатана краснел. и влюблялся), снова сложил ручки и, сладко улыбаясь, впился любопытным взглядом в Воланда, молча ожидая. Воланд устало вздохнул и едва заметно кивнул головой, до ужаса боясь нормально шевелиться. Коровьев победно вскинул длинные клетчатые руки и искристо просиял, как натертый медный тазик, хотя и его немой вопрос, и немой ответ Воланда могли означать две тысячи различных вещей, и далеко не факт, что они друг друга верно поняли. Поэтому Коровьев решил уточнить. На всякий случай. Он вытянулся во всю длину — насколько это возможно сделать, сидя по-турецки — и двумя торжественными взмахами руки сначала указал на Воланда (тот уставился на руку с немым «ну, я. и что? что тебе вообще от меня надо, чудище?»), потом на мирно сопящую Маргариту. Маргарита (неожиданно) не ответила, а Воланд с озадаченным видом склонил голову набок. Коровьев, видя, что остался всеми не понят, трагично беззвучно вздохнул и снова указал на Воланда прямолинейным резким жестом, а после этой же рукой жестко и размашисто перерубил себе горло. Воланд ошалело приподнял брови, глядя на Коровьева во все глаза и, очевидно, пытаясь осмыслить, с чего вдруг Коровьев вздумал ему угрожать. Коровьев торопливо замахал обеими руками, мысленно взвыв от разочарования. Он попытался перестроить свое высказывание яснее и втолковать его Воланду еще раз, но тот терпеливо проследил за цепочкой его жестов (указ на Маргариту, указ на Воланда и повторное отсечение головы) и, судя по его скептичному выражению лица, не понял, что это означает «вы, мессир, из-за нее совсем пропали. вы посмотрите, вы — влюблены, вы понимаете? понимаете? я вот тоже не понимаю, но одобряю всецело. королева Марго великолепна, право слово». Коровьев обреченно закрыл лицо руками, повздыхал, хлебнул водки из бутылки, как простую воду, поумилялся спящей на коленях Воланда Маргарите, заметил, с какой нежностью Воланд убрал с ее безмятежного лица черную прядь, соскользнувшую по округлой белой щеке к мягко вылепленным гранатовым губам, снова умилился, вынуждая Воланда бледно покраснеть, и оживленно замахал руками, уже сам не понимая, что пытается сообщить. Его бессмысленную и беспощадную пантомиму прервал слонячий топот не таких уж и маленьких лапок, когда Бегемот, ворчливо шипя себе в усы, кое-как пробрался в приоткрытое окно, оставив на раме пару клоков черной шерсти, и побежал к их скромной компании, за высокой спинкой дивана не замечая спящую Маргариту. — Почему тишина такая? — озадаченно бросил он на ходу, пока Коровьев в ужасе махал ему всем, чем умел, страшно сверкая широко распахнутыми глазами. — Поминки молодости что ли?.. — Бегемот неуклюже забрался на спинку дивана, оставив на обивке несколько лохматых затяжек, и напоролся на яростный взгляд Воланда. — Ой. Привет? А после он заметил на коленях Воланда Маргариту, сонно промычавшую что-то неразборчивое в черные брюки, и, распушившись, как черный ершик, перепугано прижав значительных размеров уши к голове, шумной тенью бросился прочь. Забился глубоко под шкаф, едва его не уронив и заметно так покачнув, и оглушительно чихнул от вековой пыли, распугивая местных пауков. — Мр-х, — неразборчиво пробормотала Маргарита, сонно и по-кошачьи грациозно потягиваясь. — С-сколько времени? — Вполне достаточно, не беспокойтесь, — мягко ответил Воланд и бросил жесткий взгляд, обещающий всякие мучения и лишение селедки с водкой на неделю, любопытно выглядывающему из-под шкафа серому от пыли Бегемоту. — Спите спокойно, Маргарита Николаевна. Маргарита промычала что-то вроде сонного «еще пять минуточек» и устроилась поудобнее, чтобы снова заснуть, позволяя Воланду ласково убрать со своего лица непослушную черную прядь, щекотящую белые щеки. И вдруг вздрогнула, испуганно вскакивая и озираясь по сторонам, будто до нее только сейчас дошло, где и на ком она вообще спала. — Мне очень-очень жаль, — едва не до слез жалобно завыл Бегемот из-под шкафа, пока Коровьев грустно вздыхал. — Я не хотел беспокоить сон королевы, даже и не думал о таком ужасном преступлении. Молю, не велите казнить меня, мессир, я вам еще пригожусь! Маргарита пробежала по ним растерянным взглядом и резво обернулась к Воланду, нечаянно хлестнув его мягкими черными кудрями. И залилась трогательным малиновым румянцем. — Простите меня, ради Бо… то есть нет… ради не знаю кого, ради вас самих простите, я не хотела, вам же… сколько же времени прошло, извините, я… — Все хорошо, Маргарита Николаевна, — мягко, но настойчиво оборвал ее Воланд, глядя на нее нежно и отчего-то печально. — Ничего страшного не случилось, и вам точно не за что извиняться. — Мне очень жаль, — трагично проскулил Бегемот. — Простите, королева Марго. — Все в порядке, господин Бегемот, — приветливо отозвалась Маргарита, все еще растерянно и испуганно мечась взглядом по сторонам. Коровьев, поймав ее взгляд, тепло ей улыбнулся и по-шутовски отдал честь. На Воланда она старалась не смотреть. А Воланд не мог перестать смотреть на нее. На блестящие тревогой красивые глаза, румяную от смущения бледную кожу, взлохмаченные сном черные кудри с тонкой серебряной проседью, тонкую белую шею и трогательный изгиб сахарной ключицы, обнаженной съехавшим с острого плеча черным плащом. Когда до него дошло, что вот так откровенно рассматривать женщину, в которую влюблен, но которая едва ли влюблена в него, неприлично и едва ли не жалко, он быстро отвернулся, делая вид, что его привлекло и невероятно озадачило нечто, затаенное где-то в другом углу квартиры. Маргарита тревожно оглядывалась, не зная, как сбежать или хотя бы объясниться. — А как вы к нам попали, дорогая Маргарита Николаевна? — помог ей Коровьев. — Заглянула на чай, пока есть свободная минутка, а из вас только Воланд, — ответила Маргарита и торопливо добавила: — Не то чтобы я расстроилась, что никого больше не было, и… не смотрите на меня так, господин Коровьев, я не понимаю вашего взгляда и понимать, если честно, не хочу… Здесь очень вкусный чай. — Благодарю, — отозвался Воланд. — Приятно, что мой труд по завариванию чая хоть кто-то в этом мире ценит. Коровьев и выползший из-под шкафа грязно-пыльный Бегемот стушевались. — А потом что было? — любопытно спросил Бегемот. — Мы выпили чаю, потом снова выпили чаю, потом разговаривали… — Маргарита обернулась к Воланду, забыв, что избегала на него смотреть, и поймала его плохо читаемый и смутно печальный взгляд. — О чем мы разговаривали? — Обо всем, что вас только интересовало, Маргарита Николаевна, — с затаенной нежностью ответил Воланд. Бегемот посмотрел на происходящее, плеснул водки в стопку, поставил бутылку обратно на столик, громогласно звякнув, снова схватил ее пухлой черной лапой, залпом вылил всю водку себе в пасть и упал возле Коровьева, будто лапы отказывались его держать. Коровьев сочувствующе похлопал его по спине и отшвырнул в сторону случайно убитого им паука. — Верно, — выдохнула Маргарита, завороженно глядя на Воланда. Коровьев указал Бегемоту на них обоих по очереди и медленным тягучим жестом перерезал себе горло. Бегемот его понял сразу же и не сопротивлялся, когда Коровьев подхватил его на руки, марая клетку серой пылью, и бесшумно удалился прочь. — Я бы хотела еще раз извиниться. — Вам не за что извиняться, Маргарита Николаевна. — Воланд взял ее тонкую белую ладонь, и она, малиново-смущенно алея по округлым щекам, позволила ему нежно ее поцеловать. — И все же вам следовало бы беречь себя и спать хорошо ночами, чтобы не быть днем обессиленной, как сегодня. — Простите, просто мастер этой ночью пал жертвой вдохновения, и я не могла заснуть, изнывая от желания узнать, что он там так увлечённо пишет. Она не спешила одернуть свою ладонь, и они так и сидели, осторожно и нежно держась за руки. — Вы знаете, что дверь этой квартиры всегда для вас открыта, и все ее жильцы вам друзья? — Знаю, — кивнула Маргарита, тепло улыбнувшись. — Заходите сюда почаще. В любое совершенно время. Мы пока не планируем покидать Москву. — А… — она любопытно уставилась на него ясной зеленью глаз, но потупилась и не решилась задать едва не сорвавшийся с языка вопрос. — Спрашивайте что угодно, — вздохнул Воланд. — А если вы здесь, и вы правитель ада, кто же сейчас правит в аду? Он под надежным присмотром? Воланд хрипловато рассмеялся, и Маргарита не то смущенно, не то обиженно вспыхнула. — Не беспокойтесь о таких мелочах, — фыркнул он. — Это последнее, что стоит вашего волнения. Да и любопытства тоже. В аду едва ли может произойти что-то примечательное, а если и произойдет, то мне тут же об этом доложат. — Он помолчал. — Знаете, ад на редкость скучное место. Там нет и быть не может ничего интересного, если, конечно, вас не интересуют грехи и страдания на любой вкус. Мир живых во много раз любопытнее. — Верю, — мягко улыбнулась она, едва ощутимо сжимая тонкими нежными пальцами его ладонь. — А позвольте мне сделать немного безумную вещь. Хотя, едва ли она безумнее того, что я три часа спала на ваших коленях. — Все что угодно, — ответил Воланд, искренне не зная, чего ожидать и к чему готовиться. Маргарита ловко потянулась к нему и нежно поцеловала остро выточенную белую скулу. — Спасибо за чай, — прошептала она в обожженную мягкостью ее гранатовых губ кожу, тепло грея ее дыханием, и резво соскочила с дивана, чтобы тихо ускользнуть в коридор и прочь из квартиры, весело и смущенно улыбаясь, как нашкодившая девчонка. Воланд, оставшись один, растерянно и счастливо улыбнулся в пустоту слабой косой улыбкой.