Честность и смирение

Отец Северус не решался выйти на крыльцо и проводить любимую воспитанницу подшефного приюта. Он знал, что не сможет сдержать греховного уныния и не хотел, чтобы кто-то увидел его состояние и подумал лишнее. Лишнего не было. Эта девочка — то, что заставляло его жить последние несколько лет. Смерть настоятеля Альбуса, после которой он вынужден был занять свой пост, буквально вытрясла из него всю душу. Он исполнял служения механически. Без веры, без жара. Он потерял свою веру в тот момент, когда лишился наставника и друга. Так глупо, так больно. Есть ли Бог в мире, где может случиться такое? Где самые праведные страдают без вины. Где дети, подобные Гермионе, оказываются на обочине жизни. Отец девочки был Джентльменом с большой буквы и должен был получить блестящее образование. Увы, не сбылось — семья, и так находившаяся на пороге разорения, оставила ему только долги, за которые отошли к чужим людям фамильное имение, конюшни, торговые дома… Обладавший блестящим умом мистер Грейнджер и его добрая жена смогли рассчитаться с долгами непутевого брата и сохранить за собой маленький домик в предместьях Лондона, где воспитывали дочь и вели частную врачебную практику, помогая и бедным и богатым в равной степени, что не способствовало финансовому благополучию и не защитило от обвинения в чернокнижии и измене Короне. Настоятель Снейп сам подобрал девочку, невесть чего ждущую на пепелище возле родного дома. Чудо, что она не последовала за родителями, но видимо обвинять в ведьмовстве ребенка было слишком даже для самых беспринципных завистников. Он сам оплатил ее учебу в пансионате, находящемся под патронажем его прихода. Это было неплохое заведение, но жизнь в нем не могла быть радостной. Тем не менее, девочка умудрялась не только жить после смерти родителей и находить успокоение в смиренном труде, но и не лишать себя маленьких житейских радостей, являя настоятелю образец смирения и благонравия, коим сам он не обладал. Не раз и не два он таился в беседке приходского сада, наблюдая, как воспитанница шепчется с цветами и деревьями, как улыбается, словно расслышав ответ. Не раз и не два он прилагал усилия, чтобы ее чудачества принесли ей славу слегка блаженной, но не более. И всякий раз, когда ему было угодно оценить скромные обеды в приютской столовой, которые он был вынужден посещать по праздникам, или похвалить успехи воспитанниц в саду, он замечал благодарный взгляд своей подшефной. Сияющие искренним восторгом и благоговением детские глаза — вот что стало его путеводной звездой после смерти Альбуса. Увы, сегодня Гермиона, оглядываясь на церковь, не испытывала ни благоговения, ни благодарности. Оттого-то отец Северус и не решался выйти проводить ее. Да и провожать предстояло недалеко. Сегодня, в день своего совершеннолетия, она отправлялась в услужение к мистеру Малфою, чье имение располагалось всего лишь через дорогу от готического здания храма, витражи которого скрывали Северуса от возмущенного взора выпускницы. Несомненно она знала, кто приложил руку к назначению, столь же противному самой Гермионе, сколь привлекательному другим воспитанницам. Мистер Малфой был богат, не скуп, хоть и рачителен, вся его прислуга и домашние отличались великолепным воспитанием и неизменно джентльменским поведением. Вопреки слухам, Северус знал, что в этом доме его подшефной не грозят побои и принуждение, а потому некоторое время назад лично побеспокоил хозяина дома визитом и просьбой о протекции. «Лучше бы ты побеспокоил воспитанницу вопросом о том, чего хочет она» — ворочалась в голове неприятная, почти греховная мысль. Раз за разом он возвращался к тому дню, когда маленькая девочка, упрямо тряхнув непослушной челкой, подняла на него решительный взгляд и смело протянула ему руку, прощаясь с пепелищем прошлой жизни. Но что он мог дать этой девочке, кроме приюта, воспитания и хорошего рабочего места? Отец Северус вздохнул и сызнова забубнил себе под нос напутственные молитвы, отгоняя неуместные мысли и утверждаясь в вере, покуда слуги господина Малфоя грузили в карету скромные пожитки отправляющихся в поместье девушек, а когда карета с ними скрылась за воротами Малфой-мэнора, решительно отвернулся и пошел готовиться к вечерней службе. *** Подспудные надежды на то, что он сможет иногда зреть Гермиону в саду мэнора не оправдались. Две недели он ходил сам не свой — нанести повторный визит без приглашения так скоро было бы непозволительно даже для лица духовного, а увидеть воспитанницу без посещения поместья было невозможно. На третью неделю, встретив мистера Малфоя с его взрослым сыном и супругой на воскресной службе, он деликатно просил. Разумеется, он не желал быть вхож в семейный круг, просто желал убедиться в благополучии выпускниц приюта и готов довольствоваться скромным визитом. Мистер Малфой, ничуть не сомневающийся в порядке в своем поместье, великодушно кивнул, обронил «Конечно, когда вам будет угодно», и поспешил воссоединиться с семьей. Северус понял, что с трудом может дождаться следующего утра. В понедельник, сразу после утренней службы, он пешком решительно пересек разделяющий храм и поместье тракт, а также девятьсот футов парковых дорожек Малфой-мэнора и сразу же направился к дому прислуги. Уточнив цель визита, он был радушно встречен экономкой, оказавшейся добронравной старой девой и лично убедился, что все жители мэнора, вне зависимости от происхождения, содержатся в чистоте, сытости и строгой нравственности. Вот только Гермиона, сидящая за шитьем вместе с другой прислугой, даже не подняла на него взгляда, а сын Люциуса крутящийся вокруг девичьего дома, как кот возле крынки сметаны, Северусу категорически не понравился. *** Разрешилось все довольно неожиданно. Сердце Северуса екнуло, когда он услышал голос Гермионы в темноте исповедальной кабинки. Узнав о причине визита, он был готов нарушить положенную тишину и метать громы и молнии в гневе и с трудом помнил, как смог удержаться от греховной расправы. В глазах темнело от гнева и бессилия… Нет, не сын господина Малфоя опорочил девицу, хотя его заинтересованные взгляды наблюдала на себе не только она одна. Поистине ведьму пригрел на груди настоятель Снейп и… теперь с этим оставалось только смириться. По крайней мере, она была с ним честна. Поселившись в Малфой-мэноре, отвергнутая, как она считала, прежним покровителем Гермиона не спешила воспользоваться случаем и завести нового в лице наследника — Драко. Она притихла, используя свой нетривиальный ум для поиска выхода из сложившейся ситуации. Для поиска возможности вернуть все, как было. Ее устраивала жизнь в пансионате. И службы, и сад, и кухня, и… покровитель. Она смущалась греховных чувств, зажегшихся в ее сердце по отношению к опекуну, не давшему повода к ним ни жестом ни словом, но… не отрекалась от них. С поистине ведьмовским коварством она плела сеть своих слов и настоятель Снейп замер, не в силах прервать рассказ, не в силах сказать хоть что-то, чтобы разрушить дьявольское наваждение — встающие перед глазами картины ее грехопадения. В Малфой-мэноре царил строгий порядок. Провиниться достаточно, чтобы тебя отослали назад было невозможно. Любую ошибку замечали раньше, чем она попалась бы на глаза кому-то из старших слуг или, тем более, кому-то из хозяев. Большая усадьба жила как отлаженный механизм, совершенно не обращая внимания на попытки крошечного винтика внести смуту в его отработанный порядок — вереница официантов в чистых ливреях накрывала на стол в большом трапезном зале, горничные в это время собирали белье в господских покоях, час спустя оно оказывалось в руках у швей, чинящих прорехи и спарывающих дорогое кружево, требующее деликатной обработки, — спустя два оно было постирано. Вернувшиеся с ужина господа не замечали ни присутствия прислуги, ни перемены белья — для них вещи магическим образом оказывались очищены, отглажены и сложены. Смотреть в сторону прислуги было неприлично. Даже если случайно (о ужас!) они сталкивались с кем-то из черни в коридоре, стоило пройти мимо, так, как будто ничего не произошло. Этому правилу господа следовали неукоснительно. Все, кроме молодого наследника Драко. У него в жизни было две страсти — лошади и молоденькие девушки. Это то и стало ключом к переменам в жизни Гермионы. — Не вздумайте строить глазки молодому господину Малфою, — напутствовала старая экономка, проверяя, все ли свечи погашены перед сном в покоях женской прислуги, — распутства господин Люциус никогда не потерпит. Сына, конечно, только пожурит, а вам после этого останется один путь — в монастырь. Наследнику Малфоев повезло, он смог избежать встречи с мисс Грейнджер и ее колдовским очарованием. Жертвой его пал рыжий конюх — Уизли, и… настоятель Снейп. Он превосходно знал, что не может ни отпустить Гермионе грехи (ведь она же даже не раскаивается!), ни посоветовать замять случай женитьбой — парень был обручен с Лавандой, выпускницей того же пансионата на пару лет старше, да и Люциус бы не понял просьбы еще раз вступиться за блудливую сироту. Отправить девушку в монастырь? Это было бы слишком просто. Северус знал, что подсунув в чужую отару сию змею, выдающую себя за заблудшую овечку, предаст не только себя, но и Господа. С тяжелым сердцем Северус велел вернуть девушку в пансионат и закрыть ее в комнате для наказаний. Он знал, что это правильный путь, но это его не радовало и молитва не облегчала душу. Где-то на небесах настоятель Альбус цедил в бороду ехидную, неподобающую божьему служителю усмешку. Отец Северус предпочел бы смерть текущему положению дел, но даже это не было даровано ему свыше — гнев утих, ревность зачахла, признавая торжество духа над плотью и в душе осталось лишь горькое разочарование. Что он сделал не так? Господь не посылает непреодолимых испытаний сынам своим, и Северус знал, что он должен сделать. Он должен перешагнуть через свои ожидания и отцовские чувства к этой девочке. Он должен быть в первую очередь священнослужителем. Наказание должно быть неотвратимым, как каленая сталь, дабы очистить душу грешницы и не оставить путей к последующим прегрешениям. Несмотря на то, что в голове все еще эхом отдавался звонкий голос Гермионы, завершивший свою исповедь простой и совершенно бессмысленной в ее отчаянном поступке фразой «Я просто хотела быть рядом с вами, отец Северус, разве же это грех?», настоятель попытался заглушить его молитвой и сел писать короткое, но очень важное письмо. Начатое однажды, надо завершать. *** Корабль в Австралию должен был отплыть с первыми лучами солнца. Недавно постриженная в монахини Гермиона стояла на причале в толпе растерянных детей. Их было больше трех десятков, они зябко жались друг к другу и иногда тихо переговаривались. Кто-то с надеждой смотрел на восток, где в гуще тумана уже наметились первые лучи солнца, разгоняющие тьму и холод осеннего утра, кто-то затравленно молчал, прижимая жалкий узел с дорожной одеждой, кто-то плакал. Молодая женщина возвышалась среди них в своем черном одеянии как островок спокойствия, скромно потупив взор и прикрываясь тенью покрова она шептала то, что со стороны могло выглядеть молитвой. Сироты должны были начать новую жизнь на новом берегу, где по заявлению настоятельницы их ждали приемные семьи переселенцев, привыкших воспитывать много детей. Гермиону не ждал никто. Но на время пути она была нужна им, как и они ей, она должна была нести свой крест. Господь терпелив и не посылает непреодолимых испытаний. Тем не менее, она ждала. Ожидание оказалось не напрасным. Решительная черная фигура вынырнула из тумана. На корабле наконец-то засуетились, отдали сходни, и дети, сначала несмело, а потом почти весело, с гомоном, потекли в трюм. Гермиона замыкала их неровный строй и черный человек догнал ее раньше, чем она успела сойти с причала. Она подняла на него смелый, сияющий и благодарный взор. — Смири свою гордыню, дитя мое, — с тщательно скрываемой улыбкой ответил ей отец Северус, — епархия постановила, что на этом корабле должен быть хотя бы один миссионер, действительно крепкий в своей вере, дабы паства, подобно заблудшим овцам, не рассеялась и растерялась на чужих берегах. — Воистину мудрое решение, — согласилась она, почтительно опуская взгляд и складывая руки в священном знаке, и, только ему слышным шепотом, добавила, — теперь мы всегда будем рядом? — Всегда, — согласился он, ступая на шаткие доски, чтобы начать путь к новым берегам. — И у нас будет все время мира, чтобы провести его в молитве и смирении.