Мария–дева, но вовсе не святая.

Родилась в крови, не на перинах. Росла в сражениях, не в мире. Дли́нну косу заплела Московская краса, Не схватить её монгольским лапам боле никогда. Люд вопрошает: как хрупкая Петровская душа возлюбила столь жестокие глаза? Глупцы, холодный лёд в чужих очах растаял в лучах северных прелюдий. Юная столица, Александра, слишком сильно любит. Москва не хочет приближаться к этому фарфору, она не удержит, Сильно сожмёт и тонкая кайма уж точно треснет. Москва подальше оттолкнет–Александра вновь вернётся. Жизнь за тщедушное упорство щедро наградила шрамами, Но столица своё Солнце не бросает даже под пушечными залпами. В руки нежные возьмёт и мягко улыбнётся. Контрольный выстрел ровно в девичье нутро пробьётся. Одна, московским ласковым прищуром, разбивает чужие каменные стены, Другая, взмахом веера надменным, Смахивает пыль предрассудков в окровавленные вены. Белоснежная перчатка для Москвы, словно залог для веры. Льдистый шёлк её струится запахом жасмина в сложности своём изви́том. Александра, ланью тонконогой, осторожно подберётся, Мизинцем небольшой ладони прикоснётся, К другой, отнюдь не нежной, Но такой родной. Касание есть выспышка, молния, пожар. Москве гореть уж не впервой, Но от взмаха кукольных ресниц в груди разлился жар. Не из кружев соткана Москва. Душа её из крепкого сукна, Ковалась множество веков. Что там осталось, как ты думаешь? Быть может, лишь горячая любовь. Смотри и бди, о гордый Петербург, Не обожги нежных ланит о мороз Московских вьюг.