Убедиться, что он в порядке

— Ремус. Когда она находит адрес, а потом и квартиру, ей едва верится, что он откроет ей дверь. Но Мэри все равно нажимает на кнопку звонка и прислушивается к звуку поспешных шагов за нелепой, слишком тонкой входной дверью. У двери нет глазка, поэтому Ремус открывает сразу — слышно только короткий щелчок замка. — Мэри? — удивленно отвечает он сдавленным голосом, и она молча разглядывает его. Лунатик — она слышала, что его так называли друзья в школе, но никогда не называла так сама — выглядит чуть хуже, чем в последний раз, когда они виделись у Поттеров. Немного оброс, синяки под глазами, на щеках проступила щетина. Кажется, он похудел, но Мэри не может толком вспомнить, не был ли он таким худым и внешне изможденным всегда. Кажется, был. — Хочешь зайти? — спрашивает, отходя в сторону, Ремус, не дождавшийся от девушки объяснений, почему она здесь. Мэри кивает и заходит внутрь, как-то нервно сжимая пальцами ручки своей объемной сумки. — Тебя непросто было найти, — наконец, произносит девушка, пока хозяин квартиры закрывает дверь. Она стягивает пальто и, повесив его на предложенную вешалку, выуживает из сумки бутылку маггловского вина, прихваченную в местном продуктовом. — Я надеялась, ты не откажешься со мной выпить. Как в старые добрые. Ремус принимает бутылку из рук Мэри и зачем-то несколько секунд смотрит на этикетку, поглаживая большим пальцем выпуклые буквы названия. Девушка думает, что это связано с воспоминаниями о том, как он сам приносил вино к Поттерам, а Блэк всегда ругался и говорил, что настоящие мужчины пьют только огневиски. Но вот наваждение сходит, Ремус тихо вздыхает, опуская бутылку, и жестом приглашает Мэри пройти в комнату. Пока она осматривает скромную и потрепанную (как и сам хозяин квартиры) обстановку, Лунатик приносит стаканы и уже открытую бутылку. Он не суетится, но по нему заметно, что он не привык принимать гостей. Ни здесь, ни где-либо еще. — Ты голодна? У меня еще осталась картошка, я варил, и пирог, кажется... — его голос слышится громче, чем звуки роющегося в холодильнике человека, а Мэри идет на голос, останавливаясь в дверном проеме и прислоняясь к косяку. — Я не голодна. Разве что у тебя завалялись овощи? Не люблю пить без закуски. Ремус рассеянно кивает и достает что-то из холодильника, даже не глядя на девушку. Она пытается вспомнить, видела ли кого-то более хозяйственного — даже Джеймс не всегда с первой попытки находил тарелку или нож в кухне их с Лили дома. Они пьют медленно, говорит больше Мэри. Рассказывает какие-то лишенные смысла новости о тех, кто еще остался в живых из их знакомых и однокурсников. В квартире Ремуса холодный пол, поэтому девушка забирается на диван с ногами, не спрашивая на то разрешения, когда чувствует, что вот-вот замерзнет. Лунатик в общем-то и не возражает, хотя сам сидит немного скованно, еще больше выдавая свою непривычку быть среди людей. Мэри знает, что Ремус сторонится людей еще больше с тех пор, как не стало Лили и Джеймса. На это намекает даже тот факт, что она с трудом нашла его адрес и получила едва ли пару писем за последний год. В конце концов новости иссякают, а вино в крови добирается до головы — щеки девушки краснеют, и где-то в сознании появляется четкая мысль: «Давай, ты готова поделиться этим». — Я никому не рассказывала, — начинает говорить Мэри, глядя в свой опустевший стакан. Надо бы подлить вина, разлить остатки, но ей кажется, что алкоголь ей еще пригодится чуть позже, а у Ремуса едва ли есть что-то другое. — У меня был... мужчина. Уильям, — имя ее Уильяма звучит так обыденно, но вместе с этим так тягостно. — Я... не думаю, что мы действительно любили друг друга. Или просто оба обманывались, не знаю. — Что с ним случилось? — спрашивает Ремус, когда девушка замолкает вместо того, чтобы продолжить. — А ты не догадываешься? — Вопрос звучит с долей горькой усмешки, в которой спрятано понимание: они действительно настолько хорошо скрывались, что никто не мог бы догадаться. — Наверное, стоило называть его по фамилии, ты бы сразу понял. Мальсибер. Его посадили. Мэри ждет, что Ремус отшатнется от нее, сядет подальше, а может, даже выскочит из комнаты. Пожиратель. Она смела встречаться («Спать, ты посмела с ним спать!» — вопит внутренний голос) с Пожирателем, последователем того, кто убил их друзей. А теперь еще с такой тоской рассказывает об этом, как будто потеряла любимого — жалкое зрелище. Но Ремус остается сидеть на своем месте, только медленно выговаривает: — Ты знала, что... что он... — Пожиратель? — заканчивает за него Мэри и ловит взгляд, в котором не находит удивления или чего-то еще, только сочувствие и тоску. — Да. И закрывала на это глаза. Знала, что он никого не убивал, и думала, что мне этого будет достаточно. Уильям говорил, что защитит меня. А потом... — она прерывается, наливает себе примерно половину оставшегося в бутылке вина и залпом выпивает, — я даже в тюрьму к нему пришла, до слушаний. Решила, что стоит попрощаться по-человечески. — Но ты любила его? Маль... — Ремус осекается, потратив секунду, чтобы вспомнить имя, которое она уже называла, — Уильяма. Прежде, чем ответить, Мэри закрывает глаза и вспоминает, как видела его в последний раз. Как ее Уильям едко пожелал ей счастья «с каким-нибудь магглом» и ничего не ответил на последнее «прощай». И что даже там, оказавшись в одиночной камере из-за того, что не выбрал ее, он все еще был ее Уильямом. — Не знаю. Думаю, если бы любила, то пришла бы к нему больше одного раза. А так... — Мэри шумно выдыхает и откидывается назад, чуть двигаясь, чтобы привалиться к плечу Ремуса. — Тебя не хватало там. В Годриковой лощине. Питер вообще был какой-то странный, пришел позже всех и почти сразу ушел. Не знаю, может, боялся, что заявится Си... Блэк, — она, как и многие их знакомые, приучает себя называть некогда друга по фамилии после того, как в Азкабане захлопнулась еще одна решетчатая дверь. Это намного проще, чем отказаться от имени Уильяма — ее Уильяма. — Я знаю, — бормочет Ремус, прислоняясь щекой к макушке девушки. — Питер мне так и не ответил ни на одно письмо. Я даже... мы даже... — Он выпрямляется, и Мэри чувствует, что прислоняющееся к ее колену мужское бедро подрагивает. — Не поговорили... — Она слышит подобие всхлипа. — Не попро... попрощались... Ремус закрывает лицо одной рукой, потирая виски большим и средним пальцами, а потом резко прижимает к щекам обе ладони, и Мэри слышит начинающиеся рыдания — сама проходила через такие в первые дни после известий о смерти Джеймса и Лили (Уильям тогда пропал, и она пыталась объяснить это себе логически), а потом и после того, как навестила Уильяма в тюрьме. Рядом с нею никого не было, и сейчас она рада, что может стать кем-то для Ремуса. Девушка обнимает его за плечи обеими руками и тянется, чтобы прижаться носом и губами к его голове где-то над ухом, а потом позволяет Лунатику, сотрясающемуся от беззвучных рыданий, лечь — головой на ее коленях, свернувшись в угловатый клубок на потрепанном старом диване. Мэри наклоняется к нему и кладет голову поверх его плеча, беспорядочно поглаживая одной рукой плечо, предплечье и колено Ремуса, тогда как другая ее рука оказывается крепко стиснута его пальцами. На ее вельветовых брюках расползаются мокрые следы от его слез, и в какой-то момент Мэри ловит себя на том, что плачет вместе с Ремусом — то ли о себе, то ли тоже о Джеймсе, Лили и Питере, которого Уильям называл мышью и который как-то нелепо пытался выразить ей свою симпатию, пока она не сказала, что встречается с другим. — Почему они... почему он... я не понимаю, Мэри, почему так... — прорываются слова у Ремуса, отвлекающие девушку от школьных воспоминаний. — Он же был нам другом, он же... как он мог, Мэри? Как он... я даже не мог желать ему смерти, понимаешь? Я просто... я не мог поверить, сначала не мог как будто, а потом сразу... Он же виноват, правда? Сириус был хранителем, а потом... как он мог, Мэри? Я не... я не понимаю... Она сильнее прижимается щекой к его плечу и второй свободной рукой находит его руки, чтобы сжать холодными пальцами его горячие. — Никто не понимает, Ремус, — отвечает Мэри, слыша, что тоже начинает хрипеть от слез. — Это еще сложнее объяснить, чем... ну, честную игру за ту сторону? Предательство хуже всего на свете. Но я не... я не так хорошо знала Блэка, как вы. Он никогда не хотел общаться со мной, правда? Да и над Питером мог подшутить... Может, это и было незаметным предупреждением. Для нас. Она сама удивляется, как может так спокойно, так рассудительно говорить об этом, когда в ее руках, на ее коленях все еще вздрагивает Ремус, пытающийся справиться с собственной болью. Наконец, Мэри думает, что это значит только одно: она прожила свою боль, затолкала подальше внутрь, настолько глубоко, что теперь могла иметь дело с чужой. Могла по чуть-чуть забирать чужую боль, хотя, конечно, не так хорошо, как другие целители в Мунго, специализирующиеся на травмах подобного — не физического — характера. Ремус бормочет что-то еще в ответ, а Мэри поглаживает его по голове, легко касаясь спутанных волос, и остается с ним до глубокой ночи, пока Лунатик не начинает успокаиваться, а потом и до самого утра — просто чтобы убедиться, что он действительно в порядке. И если не в порядке прямо сейчас, то хотя бы будет.