«Investigation Records»

Записка, подброшенная накануне в комнату Кемпбелла, была исчерпывающе короткой, но тем не менее весьма интригующей. Богатый писатель решил провести интервью с непосредственно прямым участником несчастного случая и одновременно единственным выжившем в той катастрофе, чтобы после использовать полученную информацию в своем новом романе. Как забавно. На столь занятное предложение грех не откликнуться. Деньги никогда не бывают лишними, а интерес к тому, что изо всего этого выйдет лишь подливает масло в огонь. С такими мыслями Кемпбелл отворяет дверь гостиной гораздо позже назначенного времени, выказывая сильным опозданием полное неуважение к богатому мужчине, и смеряет того презрительным взглядом. Если этот самодовольный выскочка собирается получить из него информацию, ни к чему сдерживать себя в выказывании отвращения. Писатель стерпит, коли правда нуждается в информации. Да и, будем честны, лишний раз нагрубить напыщенному богачу – чем не услада? От мыслей подобных ядовитая усмешка на устах расцветает, кою Кемпбелл не собирается скрывать. — За каждый ответ, — даже не поздоровавшись, Кемпбелл с порога начинает диктовать собственные условия. Со скрипом Нортон пододвигает к себе стул и вальяжно падает на мягкую обивку, — Деньги вперед. Действия Орфеуса контрастируют с Кемпбеллом. Писатель, до этого загадочно смотрящий в окно, спокойно передвигает мебель без единого звука, присаживается напротив нарочито медленно и так же размеренно достает записную книжку в абсолютной тишине. Каждое движение, каждый вздох и взгляд свидетельствует о том, что Орфей выходец из высшего общества, и это непомерно раздражает. Бесит. — Я состарюсь быстрее, чем мы начнем, — Нортон не скрывает ни свое презрение, ни раздражение; пальцы по обивке мягкой постукивают, становятся лишним свидетельством эмоций, что в душе шахтера тлеют, — Или ты уже передумал? — Обождите еще секунду, — неспешным действием Орфеус переворачивает испещренные чернилами листы и, наконец открыв на пустом развороте, чуть удобнее перехватывает перьевую ручку, — Начнем? Ответом писателю служит раздраженный рык вкупе с тяжелым вздохом. Пожалуй, Орфею стоит расценивать это как положительную реакцию. — Вы участвовали в незаконных взрывных работах, которые привели к обвалу в прошлом году? Шахтер неверующе вскидывает бровь вверх. «Серьезно? Ты сейчас смеешься надо мной?» — немой вопрос читается во взгляде Кемпбелла. Но если писатель готов платить за очевиднейшие факты, не стоит спорить. Так, пожалуй, даже лучше будет. Проще. Не придется подбирать сдержанные ответы на неудобные вопросы. Когда горсть монет оказывается в руке, Нортон дает исчерпывающее мнение: — Это обычное дело в горнодобывающей промышленности. Не нужно быть гением, чтобы знать, что взрывчатые вещества дают гораздо более быстрые результаты, нежели чем дрели. Достаточно кратко, но достаточно развернуто, дабы богатенький выродок не потерял интерес из-за сухих ответов. По тому, как поджались губы Орфеуса, Кемпбелл может понять, что писатель недоволен, однако возразить ему нечего. От этого факта ядовитую усмешку сдерживать становится сложно. Да и все еще не хочется. «Ты привык, что за деньги сможешь купить что угодно? Кого угодно? Пора отвыкать». -Следующий ответ будет стоить дороже, - в ответ на возмущение в чужих очах, Кемпбелл пожимает плечами, мол, ничего личного. Писателю остается только смириться. Задокументировав полученную информацию, Орфеус продолжает: —По данным следствия, вы входите в шахту на 30 минут раньше всех... Писатель либо издевается над ним, либо совершенно точно страдает слабоумием. «По данным следствия…» - судя по постановке вопроса, Орфеус явно ознакомлен с отчетом полиции. Знает, что Кемпбелл зашел в шахту гораздо раньше остальных. Однако при этом несколько мгновений назад спрашивал об участии шахтёра в инциденте в прошлом году. У всех богатых отпрысков проблемы с элементарной логикой или этот писатель особенный? — Это просто моя привычка, — звон монет в ладони шахтера нарушает тишину комнаты. Прежде чем продолжить, Нортону необходимо пересчитать полученную сумму, желая этим уничижительным действием задеть хрупкое эго богатого отброса. Судя по реакции, план работает, — Эти бездельники умеют только следовать за мной и ждать, пока деньги и руда попадут к ним в руки. Следующий ответ стоит как два предыдущих вместе. Некоторое время в комнате слышны только скрежет ручки по пергаменту и тяжелое дыхание Кемпбелла – неизгладимое прошлое шахтера можно уличить даже в столь жалких мелочах. — Все остальные погибли под завалами после обвала, а вы отделались легкими ожогами лица, — Орфеус бесстыдно указывает ручкой на свой глаз. Как раз в том месте, где оный находится у Кемпбелла, — Это потому, что вы были ближе к источнику взрыва, но успели спрятаться в безопасном месте? А вот и первый неудобный вопрос. Нортон на долю секунды морщит нос, но деньги в руке чуть сглаживают появившееся в комнате недружелюбное напряжение. — Почему бы тебе не обратиться в полицию? – брови подымаются вверх в неприкрытой издевке, — Их расследование гораздо более подробное, чем все, что я могу описать. Или вы не доверяете полиции, господин писатель ? Последние слова Кемпбелл буквально отплевывает, подобно желчи, и узрев, как перьевая ручка дрогнула в пальцах Орфеуса, шахтер понимает. Попал в точку. — Благодарю вас за ответ, мистер Кемпбелл. Орфеус даже не записывает последние слова, ибо понимает, насколько данная Нортоном информация бесполезна. Писатель лишь громко захлопывает записную книжку, давая понять, что вопросы закончены. — Хмф? Неужто уже потерял интерес? – самодовольный яд сочится с уст Кемпбелла, кой с прищуром высокомерным зрит на Орфеуса. Видеть, как писатель явно недоволен ответом, гораздо приятнее чем можно было представить, — Ах, как жаль, мы ведь так хорошо сработались. — Вовсе нет. Продолжим в следующий раз, когда у меня… — чуть поджатые губы в свидетельстве немой слабости, — Будет чуть больше финансов с собой. Ваши кроткие ответы дорого стоят. Несколько секунд требуется Кемпбеллу на переваривание полученной информации, после чего он неожиданно заливается звонким смехом. Чтобы у такого богача, и не было финансов? Какой вздор! Кемпбелл смеется. Искренне, от души, под конец даже заходится в хриплом кашле. — Значит, у тебя кончились деньги… — успокоившись, загадочно тянет Нортон, чуть ерзая в кресле, — Что же теперь ты будешь делать? Побежишь к папочке и попросишь дать еще? Влезешь в долги, надеясь, что новый роман все окупит? – подобно самому сладкому яду с уст льются варианты дальнейшего развития событий, — Но знаешь, у меня есть способ куда лучше. Кемпбелл чуть ерзает на кресле, усаживаясь более расслабленно, и, слегка промариновав заинтригованного писателя, после небольшой паузы продолжает: — Я вижу у тебя осталось еще много вопросов, Орфеус. Великодушно войдя в твое положение, за четвертый вопрос я могу взять плату не деньгами, — ехидная улыбка расцветает на устах Кемпбелла, когда тот видит реакцию мгновенно воодушевившегося писателя. Ощущать над кем-то подобным власть – прекрасно. — Чем именно Вы можете взять плату? Давящая пауза воцаряется в комнате. Кемпбелл вновь оттягивает момент ответа, покуда душит Орфеуса высокомерным взглядом; изводит сильнее дозволенного, наслаждаясь как с каждой секундой гнусный аристократишка нервничает все больше. Жалкий высокомерный богач, привыкший решать все деньгами. Но таких приятнее всего спускать с небес на землю. Иногда буквально. — Отсоси мне. — ...Что? — Отсоси мне, — каждое слово льется с уст тягуче подобно самому сладкому меду. Кемпбелл смакует триумф, наслаждается целым каскадом эмоций на смазливом личике писателя. — Один отсос — один вопрос. О, этот спектр эмоций на лице писателя – слаще самого дорогого вина. Нортон не может, нет, не хочет сдерживать ухмылку, от которой даже скулы несколько сводит. Калейдоскоп эмоций от раздраженного возмущения до смущения, что сверкает в янтарных глазах Орфея, вынуждает собственное эго трепетать в сладострастном танце. Кемпбелл уверен, что Орфеус откажется. Где это видано, чтобы комнатный выходец из высшего света опускался на колени перед низшим слоем? Перед каким-то жалким грязным шахтером? Отказ не станет чем-то неожиданным, но то, какие эмоции при этом промелькнули на лице – даже заранее отвергнутое предложение стоило того. Однако Нортон не учел одного. Орфеус далеко не всегда был частью элит; писатель прошел через такие низы жизни, что границы дозволенного давно стерлись. И когда мужчина, нервным действием заправив прядь за ушко, медленно поднимается на ноги, крохотная доля сомнения проскальзывает во взгляде шахтера. — Условия, — голос писателя чуть подрагивает, хоть внешне Орфей держится привычно холодно, — Мне нужно дополнить твои условия. — Ну-ка? — Ответ на вопрос ты дашь максимально подробно и развернуто. Без увиливания, без сокрытия даже самой неприглядной информации и с упоминанием всех мелочей, включая те, которые ты можешь счесть недостойными внимания. Договорились? Орфеус чуть одергивает, нервно поправляет и без того идеально накрахмаленный пиджак, с небывалой серьезностью смотря на Нортона. Неужто… В самом деле не шутит? — Договорились, — Кемпбелл сползает чуть ближе к краю, чтобы после раздвинуть ноги до неприличия широко, — Приступай, не тяни, — он постукивает ладонью по собственным бедрам, — Или мне тебе помочь? Нортон хоть и провоцирует, он все еще не верит, что Орфей сделает это. У подобных ему аристократов кишка тонка преклонить колени перед низшим слоем. — Я… — Орфеус чуть прокашлялся. От нервов в горле предательски пересохло, писатель вынужденно мнется, так и не сделав ни единого шага к шахтеру, — Я сам. Сжать всю свою гордость в кулак – дело нелегкое. Но с жизнью среди кровожадных акул высшего общества, где за любой косой взгляд сулил чуть ли не расстрел из сплетен, и вкупе с тяжелой юностью в приюте, когда за кусок хлеба приходилось буквально вгрызаться зубами и ради выживания идти на самые низшие поступки, Орфеус научился проглатывать свое эго. Абстрагироваться от ужасов окружающей его реальности. Существовать так, будто все это происходит не с ним. Все это – просто текст на страницах очередного романа, где Орфеус выступает сугубо в роли читателя, а не непосредственно главного героя. Протагонист не он. А вот Нортон – главный антагонист. Вдох. Выдох. На долю секунды до белесых всполохов крепко зажмурившись, Орфеус решительно подходит к креслу и опускается на колени перед Кемпбеллом. Все резко, за несколько мгновений. Небольшое промедление заставило бы передумать. Кемпбелл понимает, что вызов зашел слишком далеко, но только от одного вида сидящего на коленях богатенького аристократа, Нортон с хриплым хмыком облизывает губы. Шахтер ухмыляется, решая проверить как сильно готов быть униженным аристократишка ради ответа на очередной глупый вопрос и как хорошо тот умеет обращаться с членами. Все же, грубо трахнуть в рот богатенького выходца из высшего света — в этом определенно что-то есть. И стоит только бледным пальцами Орфеуса оголить естество шахтера, оба понимают: Пути назад не будет даже если писатель передумает. . Орфеус старается максимально абстрагироваться. Существовать тем фактом, что это происходит не с ним. Что это не его рука медленно проводит по стволу постепенно набухающего члена Кемпбелла. Что не он сейчас наклоняет голову, обхватывая губами соленую головку, и совершенно точно не его мутит от слишком неприятного запаха чужого тела. Кемпбелл наоборот, старается не упустить ни единого мгновения. Минеты в его жизни были непозволительной роскошью. Минеты от выходцев из высшего слоя – еще вчера это было чем-то за гранью реальности, но сегодня – это богатенький писатель, сидящий между ног шахтера, и старающийся удовлетворить его при помощи оральных ласк. — Старайся лучше, — тяжелая ладонь давит на затылок, требуя брать глубже, — Если ты продолжишь так же, я никогда не кончу. Или тебе уже не нужен еще один ответ? Секундное возмущение в глазах писателя тут же сменяется хладным безразличием, что воспринимается Нортоном как трепетная покорность, после которой Орфеус предпринимает попытки взять глубже. Будь это другой партнер, подобное бы лишь стало большим возбуждающим фактором. Но это Нортон. И такая покорность со стороны богатого выродка провоцирует до дьявольского блеска в глазах. У них были условия касательно ответа. Но у них не было условий касательно того, как именно будет происходить акт орального удовлетворения. Разве Кемпбелл говорил, что Орфеус сможет резвиться в одиночку? Грубой хваткой Нортон сжимает русые волосы на затылке писателя с такой силой, словно пытается вырвать их к чертям, и давит. Сопротивление мужчины только сильнее раззадоривает, чуть ли не до бурления в крови будоражит, принуждая давить только сильнее. — Укусишь, и я выбью тебе все зубы, — мурлыкающее предупреждение, а вот услышит ли его писатель в подобном состоянии, уже не проблемы шахтера. Незнание не освобождает от ответственности. Таковы законы мира. Мужчина что-то неразборчиво мычит, пытаясь податься назад, но тяжелая рука не позволяет совершить желаемое. Не так быстро. Нортону все равно на ощущения Орфея, сейчас существование писателя сократилось только до глотки.Жаркой, узкой глотки богатенького аристократишки, в которую так приятно проталкивать член. Попытки к сопротивлению Орфея тщетны и наоборот провоцируют на большую грубость только сильнее. Не сравнится комнатному писателю с шахтером, повидавшему слишком много дерьма на своем веку. Потуги убрать руку, впивающиеся в бедра аккуратно подстриженные ноготочки в намеках о прекращении и неразборчивые слова, заглушаемые толстым членом шахтера – все это дает обратный эффект. Грубой хваткой Кемпбелл перехватывает руки мужчины, но, когда писатель заимел наглость предпринять попытку податься назад, пришлось использовать уже и ноги. Буквально зафиксировать в одном положении Орфея, перекрыв все шансы к отступлению. "Пути назад не будет даже если писатель передумает." Действия столь резкие шахтеру совершенно не нравится. Хозяин положения здесь он, никоим образом не Орфей, и любая самовольность будет наказана. С рыком раздраженным Кемпбелл дергает писателя за волосы, да назад оттягивает, вынуждая голову задрать, однако видя бурю эмоций в очах чужих, решает отчитывать того не словами, а действиями. Кемпбелл сжимает волосы на затылке, не отличаясь особой нежностью в этих действиях, но более не оттягивает. Лишь фиксирует, пока наблюдает за чуть покрасневшими щеками писателя и капелькой слезы в уголках глаз. Интересно, насколько же вместителен этот грязный рот? Самое время проверить. Кемпбелл резко тянет голову на себя, пока не упирается набухшей головкой в заднюю стенку глотки. Препятствие шахтеру совершенно не нравится, но попытки войти глубже вызывают приступ кашля у Орфеуса, вынуждая ненадолго отступить. Вопрос не в ощущениях писателя. Вопрос в собственном комфорте. — Расслабься. Тихий приказ слетает с уст, и, выждав несколько секунд, шахтер повторно толкается в горло, но итог неизменный. С первого раза до писателя не дошло. Вновь ожидаемо уперевшись в напряженную заднюю стенку, Кемпбелл давит сильнее, но не так резко, как в прошлый раз – действует более осторожно, терпеливо, хотя хочется послать все к черту и просто вдалбливаться в столь податливый рот раз за разом. Терпения хватает ненадолго. Стоит горлу Орфея судорожно сжаться, обволакивая член приятным теплом, как Нортон решает более не сдерживаться. Зачем? Орфея предупреждали, а шахтер ведь не железный, и отказывать себе в удовольствии не хочет – пред ним лишь жалкий аристократ, с чувствами которой считаться нет надобности. Высший свет никогда не считался с низшими слоями. Так почему же он сейчас должен проявлять хоть толику эмоций к этому богатому отродью, с которым у них четко прописанная сделка? Отсос взамен на ответ. Орфей знал на что соглашался. Кемпбелл тянет выжившего на себя за волосы, не позволяя выпустить половой орган изо рта, наслаждается малейшими изменениями в лице. С членом во рту у Орфея его привычный высокомерный взгляд играл совсем иными красками, а уж снова надменно говорить и подавно не предоставлялось возможным. Прекрасно. Нортон даже допускает мысль, что в таком состоянии Орфеус очень даже ничего. Когда молчит и отсасывает по самые яйца. Кемпбелл наслаждается звуками, что издает писатель. О, эта невероятная симфония стонов, будоражащих кровь склизких хлюпов – прекрасно. Очи карие неустанно смотрят на мужчину; на собственный покрытый вздутыми венами член, что до самого основания проникает в желанный рот. К черту все. Всех. Шахтер полностью отдается процессу, нещадно насилуя податливый влажный рот, полностью позабыв про первоначальную цель. Вопросы, ответы, бла-бла-бла. Сейчас важна только эта восхитительно узкая глотка. Кемпбелл дышит рвано, сбивчиво сквозь приоткрытые влажные губы; заместо стонов – лишь утробные рычащие звуки. С уст стекает слюна, падает вниз, смешиваясь с собственной спермой и слюнями на лице Орфея. Заплаканные глаза, сопли, пузырьки слюней и спермы, что стекают на грудь, пачкая белоснежный пиджак... Ах, и эти прекрасные чавкающие звуки вперемешку с симфонией протестующих стонов. Восхитительно. Орфей восхитителен. Но Кемпбелл не ставил пред собой цель удушить писателя своим членом, хотя это определенно было бы забавно. Может, как-нибудь в другой раз. Вряд ли у Орфея в арсенале был только один вопрос. Нортон позволяет Орфею отстраниться, с наслаждением смотрит как писатель отчаянно хватает алыми губами крупицы воздуха, после чего в издевке стучит по гладко выбритой щеке влажным членом. Это даже лучше, чем в любой его самой темной извращенной фантазии. Однако, не дав писателю толком отдышаться, Нортон снова резким движением насаживает того на член, продолжая грубые движения. Орфею нельзя отключаться. Писатель должен быть в сознании, должен чувствовать каждую венку члена Кемпбелла в своей глотке. Нортон проводит изувеченной рукой по нежному горлу с выпирающим кадыком, ощущает под ним шевеление члена, и это вызывает продолжительный гортанный полурык. Как же прекрасно чувствовать собственное естество таким образом. Ногтем острым он оставляет небольшую царапину на шее, прежде чем вернуться в прошлое положение и продолжить надменно наблюдать за столь развратной картиной. Горло Орфея приятно обхватывает член в тиски; то и дело судорожно сжимается от проникновения, и это неожиданно заводит слишком сильно. Сильнее, чем планировалось изначально. Все дело в долгом воздержании, или в статусе вынужденного партнера? Подумать об этом стоит позже. Орган плотно обволакивает невыносимый жар. Подрагивающее горло столь узкое, столь нежное, что остановиться, кажется, невозможно. От резких, нещадных проникновений оно беспорядочно сжимается, тем самым лишь приближая стягивающий внутренности момент пика. Нортон толкается до упора, железной хваткой фиксируя голову Орфея, едва ли не вырывая русые пряди волос. Он хочет наблюдать за всем происходящим; видеть выражение лица писателя, когда горячая сперма будет наполнять его использованный рот, но не может. Оргазм накрывает с головою, тысячами фейерверков вспыхивает пред очами. Содрогания в кашле Орфея, организму которого, очевидно, подобное вторжение совершенно не нравится, лишь подливают масло в огонь, создавая характерные вибрации. Глаза невольно закатываются, а сам шахтер протяжно утробно стонет, изливаясь прямо в глотку, насаживая писателя до самого основания; заставляя уткнуться носом в отвратительно волосатый лобок. В голове приятная пустота, а в теле сладостная слабость. Подобные ощущения Кемпбелл не испытывал все же слишком давно, оттого все безмерно ярко. Даже кашель писателя раздается откуда-издалека, когда, полностью излившись внутрь Нортон все же расслабляет хватку на чужих волосах. Слегка отойдя от столь бурного оргазма, шахтер ныне смакует картину пред собою. Запыхавшийся Орфей с полностью расфокусированным взглядом; с ртом открытым, с коего стекают капли вязкой спермы. Кемпбелл смахивает с алых щек мужчины слезки; касается пальцами припухших губ, семя по ним размазывая. Прекрасно. Именно такой писатель ему нравится. Использованный, затраханный до помутнения в глазах. Нортон собирает с подбородка стекшее семя, не позволяя тому упасть на пол, и проталкивает в теплый рот; размазывает по языку, небу. Писатель должен проглотить все до последней капли, и Кемпбелл, желая убедиться в этом, пальцем исследует самые отдаленные части, дабы точно знать, что спермы не осталось нигде. Смотря на подобную картину, Нортон изнутри прикусывает нижнюю губу и издает едва слышимый утробный рык. Прекрасно. Слишком возбуждающе. — Хороший мальчик, — язвит Кемпбелл, постукивая опадающим членом по щекам писателя, — Ты заслужил свою награду. Голос у Нортона хриплый, но явно чрезмерно довольный. Он за подбородок поднимает голову Орфея, и, когда зрительный контакт устанавливается, ядовито усмехается. — Теперь можешь задать свой вопрос. Взор очей карих надменно зрит на использованного писателя в ожидании вопроса. Но в ту же секунду мир вокруг чуть ли не трещит по швам. Сердце пропускает удар, грузно опадая к пяткам, а по телу пробегается леденящая волна мурашек. Взгляд Орфея… Изменился до неузнаваемости. Словно на него сейчас смотрит не обычный богатый отброс, а самый настоящий демон. Дьявол во плоти. То обезображенное безумное создание, которое мерещилось Нортону в шахте. Монстр, тягучей гнилью заглядывающий в самые потаенные уголки души и впивающийся острыми зубами сущее Кемпбелла, распрыскивая яд обреченного отчаяния по венам. Животный страх. Ужас, сковывающий все тело. Те эмоции, что шахтер старался забыть; похоронить под слоем пыли, сейчас расцвели сильнее прежнего. Было что-то донельзя пугающее во взгляде писателя. Былая наивность, слабость, от нее не осталось и следа. Холодная власть, надменная усмешка, и непередаваемое ощущение того, что пред Орфеем Кемпбелл не больше, чем жалкая букашка. Грязь под ногами. Что именно в этот момент на него медленно опускается чужая нога. И голос — писателя словно подменили. Каждое слово эхом отдалось в голове; острыми ножами впилось в сердце; ледяными руками животного страха сковало душу. — Ответь мне, Кемпбелл. Стоит бархатному голосу Орфея произнести его имя, Нортон, кажется, забывает, как дышать; ощущает как холодный пот стекает по загривку. — Ты все еще боишься темноты? .