Что может лучше быть душевной боли, мой друг? Если на твоей душе всё ровно, я злюсь…
Тони Раут.
***
Сквозь легкий прищур силуэт мужчины напротив становился темнее, будто угасал, и я тут же распахнул глаза, в паническом порыве видеть человека полностью. — Я твой старый лучший друг. Старый лучше новых двух. — Убежденно проговорил я, внимательно следя за пустым выражением лица напротив. — Замечательный вывод. Ты сам говорил мне его когда-то, Уилл. Помнишь? Тот лишь перевёл свои голубые глаза на меня и запоздало кивнул, продолжая молчать, но мне это было на руку. Сейчас мы вели с ним две беседы и одна из них была нема, как нем теперь ювелир, к которому я вчера наведался и хорошо отплатил за его резкую грубость. Он прекрасно выглядел и без языка во рту. Я твой Бог, поверь в меня. В твоей голове мусор. Я твоя депрессия. Я твоя Муза. — Задумчивость порождает множество выводов. В последнее время ты излишне задумчив, Уилл. Меня это беспокоит. — Вслух я произнёс совсем иное, и очень порадовался тому, что собеседник не видит зардевшей темноты в моих веках. — Расскажи мне, когда ты в последний раз чувствовал боль? В душе моей жгучий огонь, полыхающий от острой темы, которая задела за живое. Боль. О, я знал причину его боли. Мой мальчик давно обо всем догадался. Мой умный мальчик. — Сейчас. — Мои губы дёрнулись в улыбке, но я успел вернуть маску на место. — Сейчас, доктор Лектер. Он сглотнул и потянулся к боковому карману своих джинс. Затем встал, доставая белую банку аспирина, и прошёл к моему столу. Наши восстановительные беседы в офисе длились уже несколько месяцев, спустя время, после освобождения Уилла из тюрьмы. Но особого облегчения Грэм от них не испытывал. — Что может лучше быть душевной боли, мой друг? — Эмпат обернулся на мой голос, приподнимая брови. — Если на твоей душе всё ровно, я злюсь. Проглотив аспирин совершенно без воды, мужчина снял очки, вертя их в руке, словно увидел впервые. Я наслаждался его треском, я буквально слышал, как тот ломается, как трещат его кости внутри, крошась и превращаясь в пыль. Я - его боль, я его - проблемы, я - его. Наши сеансы давно перестали нести былой характер. Я больше не разгадывал его, как и он больше не пытался прочесть меня, словно раскрытую на предисловии книгу. Мы понимали друг друга так, как никто другой не мог понять нас по отдельности. Два хищника в одной клетке. К чему же это приведёт? — Каждый человек наделён какими-то преимуществами над другими. Это делает его личностью, выделяет из серой массы общества. Ты должен понимать, Уилл - это твоя главная составляющая. То, что делает тебя особенным среди других. — Эмпат молчал, не оборачиваясь ко мне, словно я совсем не привлёк его внимания. Какая грубость. — Мне будет приятно, если ты всегда будешь понимать несколько вещей. Я твой друг, Уилл. Я всегда тот, кто рядом. Меня не станет лишь тогда, когда не будет и тебя. И нас разлучит только холодный твой труп. Нет, я не досказал, но мы ведь вели два диалога, верно? Грэм кивнул, будто бы отвечая на мой немой поставленный вопрос. А я кивнул ему в ответ, улыбаясь во все губы. Спустя час, когда мы переместились на кухню, а мое предложение выпить несколько бокалов хорошего вина было принято, я был в более чем приподнятом настроении. Свет горел только от вытяжки, он был тёплый, почти в углу, так что кухня была погружена в тихий мрак. Это так сочеталось с Уиллом, который сидел на барном стуле, с другой стороны стола и, оперевшись голыми локтями, ведь рукава рубашки он решил закатать, о французскую утварь. Его щеки немного порозовели от двух выпитых бокалов, что выглядело очень привлекательно. Мой красивый, умный мальчик. — Ты особенно молчалив сегодня. — Как бы невзначай бросил я, отпив из бокала. Не хитро было вывести Уилла на разговор, но я хотел, чтобы он сам заговорил в моём доме. — Да… прости, я ужасный собеседник во время своих перепадов настроения. — Милый старается мне не нагрубить? Какой же хорошенький этот мальчик. — Ты спрашивал о боли. Я поставил бокал, опираясь о столешницу. Лезвие ножа, он ходит по самому острому краю, сам того не подозревая. Или это хожу я, представляя на своём месте его? Похоже, я запутался в нашей паре. — Кажется, я нашёл её источник. — В мой висок ткнулся холодный металл, и сейчас я пожалел, что не вижу лица моего прекрасного мальчика. — Ганнибал, ты - моя боль. — Я твой лучший друг, у нас любовь. Нам с тобою не нужен никто. — Реакция последовала незамедлительно. Дуло пистолета прижалось к голове сильнее, а намёк на улыбку на моем лице стал отчётливее. — В душе твоей жгучий огонь. Я - твоя боль. — Медленно я повернул голову к Уиллу, чувствуя, как металл переместился четко на середину лба. Я смотрел в его глаза. — Я - твоя боль. Эмпат почти трясся, сдерживался из последних сил, но это только подстегивало меня. Голубые глаза слезились, предательские слёзы текли по щекам и подбородку. Я захотел обнять его, ведь я любил его. В паре лучше будет. — Мне снятся кошмары. — Я найду тебя везде, даже во сне. — Я вижу галлюцинации наяву. — Я в твоей душе свет. — Я мечтаю убить тебя, Ганнибал. — Я твоя смерть. — Мы часто переносим свои фантазии в мечты, также, как и мечты в фантазии. Второе приводит к не лучшему исходу, ведь мечта от фантазии координатно отличается. Как ты считаешь, Уилл? — Что может лучше быть душевной боли, доктор Лектер? — Задал он мне мой вопрос, так и не опуская пистолет, но и я даром времени не терял. — Плоскость взаимопонимания — идеальное поле битвы. Взаимопонимание, Уилл. Оно порождает любовь и прощение. В следующую секунду я резким выпадом выбил пистолет из рук эмпата, а затем оказался уже с другой стороны барной стойки, вовремя вынимая самый большой нож из кухонной утвари. Грэм спрыгнул со стула, но не предпринял попыток бежать, только разочарованно глядя на упавший пистолет. — Я твой лучший друг, у нас любовь. Нам с тобою не нужен никто. — Повторил я, словно уговаривая, но на деле давая себе возможность приблизиться к мужчине. — В душе твоей жгучий огонь. Я твоя боль. Я твоя боль. Он прощался с жизнью. Я видел в его глазах этот блеск, я видел всё, что в них отражалось и даже глубже. Лучшие друзья для этого и нужны, они нужны, чтобы понимать, они нужны, чтобы видеть так далеко, как не сможешь ты сам. Я понимал Уилла, я понимал его как никогда хорошо и точно. Он не мог умереть сам, не мог умереть без меня, но умер бы со мной или от меня. Именно это я прочёл в его прекрасных глазах. Протянув ему руку, я был смертельно спокоен, а когда горячее тело прильнуло ко мне в объятиях, я прикрыл глаза, все ещё не выпуская громадного ножа из руки. — Меня не станет лишь тогда, когда не будет и тебя. Ну а пока согрей меня, люби меня, вдыхай меня. И Грэм грел, прижимаясь всем телом, словно я был единственное самое важное в его жизни, он любил, не говоря об этом, но я чувствовал и знал, что это так, вдыхал, наклоняясь к уху или шее, тихо дыша. Я замирал от его дыхания, но вскоре сам зарылся носом в кудрявые волосы на макушке. Жалко такую красоту - вот о чём я подумал, когда доставал из потайного кармана складной нож. Отстранив от себя тёплое тело, я положил руку на чужую щеку, всматриваясь в почти растерянные глаза. С глубокой нежностью я огладил ухо, за ним и скулу. Мой мальчик так прекрасен, он так чертовски прекрасен. Почти легкий удар ножом пришёлся в удивление этапа и чуть ниже его живота. Он схватился за меня, не разрывая зрительный контакт. Нож, что я взял со стола, был лишь приманкой для внимания. И эмпат хорошо заглотил эту приманку. Но сейчас и к своему удивлению я почувствовал тепло где-то у живота и когда опустил голову заметил скальпель, который мне воткнули почти в бок, чуть ближе к пупку. Тёплая жидкость стекала по ногам теперь обоих и затапливала пол, расползаясь огромной лужицей по кафелю. Он провернул руку и я оскалился от боли, глядя в умирающие глаза напротив. Это было взаимно, это и есть выражение любви и прощения. Это была самая большая откровенность. Захотелось пить. Горем запью, ведь столько крови вокруг. И нас разлучил только холодный твой труп. Чувствуя подкрадывающейся холод в конечностях, я уперто продолжал держать в руках затихающее тело, залитое моей и его кровью. — Я твоя боль. Я твоя боль. Урми со мной. Прошептал я, постепенно оседая на пол с уже холодным Уиллом в руках. Я прижал к себе своего любимого мальчика и широко улыбнулся, прежде чем тьма съела меня навсегда.