***
Все началось в конце восьмого класса средней школы, когда к нам заявился новенький. По всем рассказам классного руководителя, его таланты и умения на голову выше всех наших, вместе взятых. Ох, как она расхваливала его — до сих пор вспоминаю с неприятным ощущением гнева и не более приятными мурашками омерзения, скачущими по спине, словно блохи. «Умный, начитанный, ходит на олимпиады, участвует в жизни своего класса и школы, может дать вам советы, как не трепать учителям нервы. Мы ведь так стараемся ради вас» — на последних словах я опустил голову на парту: живот потянуло, а к языку подкатило навязчивое желание лишиться завтрака. Столько лести в чью-либо сторону, на самом деле, я не слышал никогда. Как можно столь откровенно обожествлять того, кого ты от силы знаешь лишь на словах, не проведя с тем ни одного существенного диалога, через который можно было бы понять его. По своему опыту, к слову, я рассуждаю — даже множества бесед недостаточно, чтобы узнать все, возможно способное помочь в общении с определённой личностью. В особенности с таким человеком, как он. Казалось бы, вот она, золотая середина — прилежный и воспитанный мальчик, учащийся ранее в совсем не простом лицее и имеющий за собой одни лишь отличные отметки, сам появился блуждающим огоньком на узком горизонте событий столь простой общеобразовательной гимназии. Мне было действительно смешно и, как странно, — грустно. Тощие ручонки именно моей учительницы взяли себе самое ценное, но какой ценой этот особенный мальчишка оказался здесь? На ярком фоне его тёмный я казался ещё больше не способным к здравомыслию при общении со своими непутевыми сверстниками. Быть одним из отличников, но иметь скверный характер равноценно тому, как с противной улыбочкой без сложности выполнить трудно решаемую задачу у доски. Повидал я много реакций на мой талант у новеньких, что с осиным колом в руках отреклись от общения с «токсичным мной». И если можно было бы назвать имя человека, подравшегося с учеником с параллели — безусловно указали бы в любой ситуации именно на меня. Вечно нелюдимый школьный шут с кличкой театрального героя, приклеившейся ко мне ещё с начальной школы, смотрелся на фоне остальных самым настоящим злодеем. «Эй! Скарамучча! Неужели это ты натворил!», «Э-эй, там! Какого черта ты делаешь?», «Скарамучча, нельзя ли быть более уравновешенным?», «Этот парень вообще знает, что такое мораль?», «Совсем с ума сошел?» <…> И многое другое, что я слышал по сей день. На самом деле, у меня были частые мысли уйти отсюда; убежать от постоянных глаз, лезущих в мою личную жизнь, учителей, которые в тайне точно проклинали мое существование. А одноклассники… с ними мое общение не задалось с самого начала — с подготовительной группы. Так получилось, что, пока я сидел и «саморазвивался» дома игрой в приставку, приволоченную матерью еще с работы, мои сверстники ходили в детский сад. Вот тут я понял, какая же глубокая пропасть между ними и мной. Мы — разные, и мои от них отличия меня убивали. В обществе я — тот, кого не принято называть тактильным, общительным и добрым человеком. Не принято — ключевое слово. А ярлыки, навешанные мне на шею самыми разными людьми, отяготили не без того ужасные социальные взаимоотношения. Пока не пришел он, перечеркнув все и возложив сверху собственное воззрение. «Мое имя Альбедо». Столь холодно и отрешенно. Такого бесчувственного обращения в мою сторону я не слышал никогда, и, даже если да, на подобное я почти всегда реагировал презрительным смешком. Моя гордость непозволительно прочна и крепка, чтобы оставить такое без ответа. Разве что «почти». «Ты же тот самый проблемный ученик, так?» Речь Альбедо ставила в самый дальний угол меня, как провинившегося перед родителями ребёнка. А таким взглядом, полным безразличия, не одаривал меня ни один учитель. И нельзя было никак и ничто сказать в ответ, как я делал это раньше, словно под влиянием этих пробирающих до души голубых и совсем взрослых глаз. Это был именно первый раз, моё знакомство с ним, когда я вышел один на один, считая себя способным расположить к себе не менее отчужденного нечеловека. И, наверное, верно многие говорят, что первый раз в любом деле может оказаться провальным, не оправдавшим собственноручно возведенных надежд и проигравшим свою борьбу с проблемами. А последние возникают на ровной дорожке очень часто, и шанс остаться на ногах, не отступиться, по правде говоря, имеет совсем низкий процент. Такой же, какой испытал в тот момент на себе я. В реальности же я не отступил, всячески действуя из-за тени. Хотя моя первая попытка и была погибшей на поле боя, не успевшей вскинуть меч, реванша поединка, как и всяческих набегов на «врага», я в себе даже не пытался сдержать. Украдкой я наблюдал за Альбедо в надежде отыскать связующую нить, которая могла бы помочь расположить его к себе, но мой пристальный взгляд умело игнорировали или вовсе не замечали, как бы я сказал поспешно чуть ранее. Мое мрачное и постоянное «одиночество» заставляло целыми днями молчать в кругу других лиц, которые, в отличие от меня, часто между друг другом о чем-то беседовали. Была тем контрольная работа, или какое-то внеклассное мероприятие — со мной ни с чем не делились и предпочитали молчать. И я уже не знаю, на что лучше сослаться: на мое вечно недовольное и хмурое выражение лица или на мой отказ дать списать последнюю практическую по химии. Этот предмет, ровно как биологию и физику, ненавидели все. И именно на нем Альбедо снова показал себя превосходящим. Тогда я сидел за своей четвертой партой у окна и вновь усиленно вспоминал теоретические вопросы про соли. Проект не давал никаких поблажек и сдать его учительнице нужно было в самом идеальном виде. Искоренить все недочеты, чтобы у нее не возникло задевающих мое самолюбие и ломающих мою уверенность вопросов, да приготовить приемлемый рассказ. Требовательность педагога иной раз пробуждала во мне панику. Один из дней последней недели в этом учебном году, а возможность выйти лучшим целиком зависит от поставленной в этот час отметки. Я не мог спокойно дышать и каждый такой раз мои глаза цеплялись за все, лишь бы не за учительницу, возящуюся где-то на своем столе. И, в какой-то момент, очередной мой сиплый выдох, полный расслабления, прервался с раздавшимся у двери знакомым голосом: «Здравствуйте, я опоздал, прошу прощения». Мои руки тут же вцепились в файл с самими бумагами, и надо сказать, такой реакции я у себя совсем не ожидал. Глаза предательски приковались к объекту, съевшему последние клетки здравомыслия. Альбедо, собственной персоной, прошел на свое место через парту впереди меня со свойственной ему оглядкой на весь полупустой класс. Никто, включая меня, даже не думал, что примерный ученик явится сдавать свою работу в этот день. Все посчитали его более чем компетентным это сделать куда ранее. Оказалось, ни я один являл собой медаль с действительно имеющейся аморальной и апатичной стороной — посчитал тогда я, не увидев в том ни капли сомнений и не услышав других догадок, приди они мне в тот момент на ум. Чужая речь, столь уверенная и грамотно структурированная, радовала слух. Да и что скрывать, видеть похожего на тебя человека и понимать, что ты сейчас слушаешь чуть ли не гения — вот оно, чего я так боялся и так желал. Именно возжелал я внимания с его стороны, уже — вовсе не того ледяного безразличия и диалогов конкретно о чем-то, что затрагивало нас обоих и наш коллектив. И, наверное, радости моей не было границ, если бы в тот день я не осмелился подойти, да сказать: «– Твое выступление просто потрясающее, насколько же хорошо ты разбираешься в этом? Заслуживает уважения, — я постарался улыбнуться, но уголок моих губ виновато вздрогнул. Альбедо, захлопнув несильно толстую книжку, поднял на меня взгляд, и в нем — ни капли ответной эмпатии. — Конечно, хорошо, — кивнул он, — ты тоже был бы не так плох, если бы не твоя чрезмерная любовь к распущенным и неконкретным высказываниям» Каким нужно быть человеком, чтобы в ответ на комплимент столь унизительно приткнуть мое выражение собственного я? Точно, он ведь такой же, как и я, увы совсем не человечный. Не знал я в то время еще, по какой причине Альбедо вел себя подобным образом, но явно не от лучшей жизни он превратился в двуличного социопата. И это вовсе не мои преувеличенные слова, я сам видел, сам слышал. За половину последней четверти о нем я узнал, казалось бы, достаточно, но даже так в мою сторону смотрела все та же неприступная гора из снега и льда, способных убить. «– Завтра уже нет уроков. Есть планы на первый-второй месяцы лета или на каникулы в целом? — поинтересовался я, когда мы встретились у доски с расписанием после законченных учебных часов. Альбедо, или мне показалось, смотрел сквозь стену и молчал. И слова мне давались после этого с огромным трудом, — моя мать решила уехать к тетке на целый июль, и я… подумал, что… — Смешно видеть, как ты в н-ный раз пытаешься меня заинтересовать своей неприличной компанией… Скарамучча. Прозвище — как гром среди ясного неба — заставило панически, но от того не особо заметно сглотнуть, уперев мнимый взгляд в одну из школьных новостей на стене перед нами. Движение сбоку — я даже не обратил внимания на это, и как Альбедо пошел в сторону дверей, и как бросил краткое я подумаю». Он и не думал, если ставить на моих рассуждениях точку. И поставил, опять же, ее именно он. Ни контактов, ни район, в котором он проживает, Альбедо не оставил и намека на то, что он будет действительно размышлять над моим предложением. Он просто своеобразно и продуманно отказался от него. Как умно — достойно восхищения. Целое лето, я помню, прошло совсем быстро. Я не заметил, как оказался вновь перед тяжелыми воротами гимназии и как разглядел вечно идущую куда-то светлую макушку среди прочих склоненных вниз голов. И тогда я вспомнил все то, что удалось мне пережить за те недели прошлого учебного года. Еще больше я сконфузился, когда встретился взглядом с виновником моих душевных разногласий. В бирюзовых стеклышках отразились мои ненормально тёмные глаза и казалось, что я попал в озеро, полное печали и переживаний. Но где же привычная многим корка льда? Альбедо словно сам не свой, но, повременю, он все также был где-то вдали, никак не на расстоянии вытянутой руки. А за летом, тем временем, бессовестно и безвозвратно начал идти девятый класс.***
«— Что же нужно от меня такому человеку, как ты?» — и вновь я оказался в начале. Словно затишье перед бурей, тишина вокруг тянулась, словно тонкая струна, и норовила лопнуть в какой-то момент; тогда, когда я уже не буду способен справиться с самим собой; тогда, когда я просто дойду до конечной точки. Эти чувства с самого начала скрывали что-то иное, то, что почувствовать, увы, я уже совсем не в силах. Я растратил все на прошлых себя и Альбедо — хладнокровного и неподвластного, и сейчас я не был чем-то, что походило на тот аватар человечного меня. Осталось лишь сглотнуть последние частицы внутреннего эго и души, гниющей где-то в самой глубине червоточины на месте отсутствующего сердца, и сделать точно бесстрашные шаги навстречу. — Скажи, что ты действительно так глупо думал обо мне и боялся меня из-за слухов — и я рассмеюсь, — мой уверенный голос вновь отдался от молчаливых стен эхом, а на губах прояснилась тень улыбки. Как быстро я увидел в ситуации отчаянное решение, приводящее к не менее выдернутому из контекста исходу. Мой интерес, мое внимание, мой взгляд и мое время — я старался, отдавая самое ценное, ожидая всего лишь чуть большей симпатии в сравнении со столь натянутыми и скучными диалогами, когда каждый из них становился моим монологом. А тишина изредка поддакивала. — Или я просто тебе не столь приятен, раз на каждое мое слово ты отвечаешь чуть ли не угрозой? Кажется, делаю это обычно я, а ты… не скажу, что берешь с меня плохой пример, — я правда задумался, — я вижу в тебе себя, и я, кажется, понимаю, почему со мной так трудно контактировать. Я ведь… точно такой же, как и ты. И разве хотя бы подобный мне, ты — мать твою — гений, не хотел бы иметь в приятелях человека со схожим мировоззрением и взглядами? Я с усмешкой вздохнул, не сдержав налезающей ухмылки: — ты не ответишь мне? Нет? Это было ощущение подобное тому, что олицетворяло бы растение, и оно — это ты. От тебя отрезают части чего-то цветущего и приятного, и оставляют лишь сломанный в нескольких местах сук. Или вовсе не подают вида о твоей красоте, что было более чем просто прискорбно. Альбедо грустно улыбнулся. А я тотчас опустил руки, что сжимали тонкие петли рюкзака. — Я отвечал тебе взглядом, отвечал тебе иными намеками, когда общался с многими по поводу их слов у тебя за спиной. И я правильно понял тогда, что все твои пережитки в прошлом связаны с посторонними людьми, «друзьями», родителями, учителями… — послышался вздох, а я не мог оторвать и взгляда с портрета повернувшегося в сторону окна Альбедо. — Почему? — я улыбнулся. Глупо, с отвращением к себе же и полными злости глазами. Взгляд же Альбедо вовсе не был ненавистным. Он полон грусти, как в тот раз и как сейчас. Я во всех вижу своих врагов, а серую массу — как их скопление. В этот раз я убедился, что и у меня может застыть пелена перед глазами. Как странно, что именно главный «недруг» указал мне на это только сейчас. — Знаешь, зачастую помощь не может быть вечной. Одни люди ошибаются, натыкаются на те же ямы; они не видят все сразу, не видят помощи. А другие — люди, казалось бы, похожие, но понимают иное — имеют свойство исчезать. — Моя жажда общения с тобой является попыткой найти помощь? — я все еще мечусь, — это выглядело столь жалко. — В начале, — Альбедо кивнул, а сиренево-малиновый свет из-за окна осветил его улыбку. Мое сердце пропустило удар, — а потом, кажется, наступило то, что люди называют влюбленностью. — Это слабость. Мой голос не дрогнул, и я закрыл глаза, как вдруг услышал ответ: «Скорее, просто необходимость, делающая нас лучше»