Ой, смотри, а что это сломалось? Темнота, и пыль, и ничего не видно Я случайно, папа, весь этот мир сломался Значит им за это должно быть очень стыдно
— Привет, пап. Сарада опускается перед могильной плитой бесшумно, как полагается элитным шиноби. Ставит одно колено в почтении и держится прямо, всего несколько секунд. Скупо поправляет очки на переносице и вздыхает тяжело. Кажется, когда она приходит сюда, груз ответственности становится непосильным для хрупких, на первый взгляд, женских плеч. — Сегодня месяц. — Темные глаза впиваются в аккуратно высеченные слова на каменной табличке и сердце пропускает удар, когда она снова перечитывает имя покойного родителя. Учиха Саске. — Месяц спокойствия и перемирия. Знаешь, держать мир, оказывается не так просто. Он разрушился. Всё, что построили прежде их родители — рухнуло. Наследие, доверенное в руки нового поколения — разбилось. Осколки больно резали пальцы, когда Сарада пыталась с усердием их склеить воедино. Ей стыдно. Стыдно за то, что они возлагали на них надежды. Стыдно, что им верили, как себе. Стыдно, потому что ничего из их представления лучшего мира не осталось. Его разрушили.Отбери, попробуй, детонатор Догони меня, ведь это мы играем Это мультик, папа, ты главный аниматор Под моим пером сейчас возникнет правда Если что мы нарисуем снова
— Ты говорил, что мир можно строить из тени, — продолжает говорить девушка, опуская пальцы на сырую землю. Недавно прошел дождь. Окропил их слезами почву. Сарада уверена — они плакали, смотря на них свысока. Пускай еë отец не проявлял должных эмоций, она знала, что в глубине души его скорбь была всепоглощающей и неумолимой. Учиха Саске прикладывал к постройке прошлого мира усилий не меньше, чем его верный лучший друг. — Но у Боруто получается. Он, конечно, тот еще дурак и балбес, но старается изо всех сил. Обещаю, папа, мы не сдадимся. Нарисуем новый мир ради вас.Я рисую на картине смерть луны на гильотине
Солнце, крик под выстрел пушек
Я люблю свои игрушки
Пальцы тонут в сырости под могильной плитой, а на штанине под коленом расползается влажное пятно. Но Сарада откидывает мысли о себе. Горечь собирается где-то под языком. — Я слышала, что вы с Седьмым были Солнцем и Луной, — краткий взгляд уходит в сторону, туда, где под густотой вечерней прохлады стоял другой человек, нахмуренно смотря на могильную плиту. Она была более шире и массивней, а подле нее располагалось больше почестей. Сарада не видела эмоций на его лице, но знала, что скорби в глазах он таил не меньше, чем она. — Говорят, если гаснет Солнце, без него не может жить Луна. Еë слезы проливаются тысячами звезд на небе. Учиха поднимает взгляд к алеющей полоске небосвода. За горизонтами солнце садилось медленно и рисовало кровавые оттенки на постепенно сгущающихся сумерках. Она слегка вздрогнула. Так разливалась кровь под чужими пальцами и оставляла разводы на белоснежном пыльном плаще с надписью «Седьмой». — Но Солнце плачет сильнее, зная, как умирала Луна.Посмотри, как круто они друг друга давят
Посмотри, я создал им города и страны
Это праздник, папа, насыпь небесной манны
И посмотрим — сколько им еще осталось
А потом все нарисуем снова
— Мы создаем всё заново. — Спина начинала затекать от неподвижности, но Сарада упорно игнорировала этот факт. Переломы быстро не заживают. Как и не срастаются мгновенно рубцы войны. Всегда кажется, что они готовы к последствиям. К простому пониманию — завтра может не быть. Но когда лезвие страха упирается в горло, реальность ударяет хуже, чем тупой предмет по голове. — В смятении остаются еще некоторые страны и поселения. Но мы убеждаем, — стараемся, по крайне мере, — что все ужасы позади. Сарада говорит правду. Дикую и, наверное, глупую для себя. Как можно кого-то убеждать о мире, когда они всегда готовы к войне? Переживая раз за разом неспокойные времена, обещания становятся пустым словом. Даже для себя. Она касается влажного камня перед собой и чувствует, как собирается пыль под подушечками пальцев, когда ведет вниз. Кусает больно губу изнутри, но смятения не показывает. Нельзя. Она — истинная Учиха. — Мы всё сможем. — Сарада склоняет голову так, что кажется она вжимает ее от бессилия перед словами, которые произнесет потом: — Дай мне сил, папа. Помоги мне. — От капли, слетевшей по щеке неприятно щиплет кожу. — Помоги нам.Я рисую на картине смерть луны на гильотине
Солнце, крик под выстрел пушек
Я люблю свои игрушки
Боруто подходит едва слышно. Останавливается в двух шагах от нее, позади, вглядываясь в сгорбленную спину. Сарада выглядит жалкой и беспомощной на фоне могильных плит. Здесь валится вся ответственность, скопленная днями и ночами боль, а под пристальным взглядом родителя становится стыдно. Кулаки в карманах штанов сжимаются сильнее. До отравляющей разум боли. Он, соврёт, если скажет, что не испытывает того же, что и она. Даже хуже. Мир разрушился. Их сердца разорваны. Они ли утешение нового бремени на которое надеялись их отцы? — Восьмая. — Девушка напрягается от тихого ровного голоса, с годами потерявшего запал жизнерадостного мальчишки. Боруто сильно изменился, но Учиха знала, что внутри него живет тот же спектр эмоций, что и раньше. Просто они похоронили их. Похоронили всё. — Нам пора. Когда его рука ложится мягко на её плечо, груз будто бы становится легче. Сарада вздыхает тяжело, унимая бурю внутри, и одними губами произносит молитву. Просит отца не запоминать её такой слабой перед собой. Она сильная. Она справится. У неё есть своё Солнце. — Я же просила, Боруто. Юноша едва глаза не закатывает, но с ироничной усмешкой произносит: — Пойдём, Сарада. Новый мир сам себя не построит, тебаса.Я рисую на картине смерть луны на гильотине
Солнце, крик под выстрел пушек
Все, закончились игрушки