Непосредственное поведение

Софье зачастую удавалось игнорировать мешающие ей вещи: будь то обычный голод или, например, раздражение от неприятной встречи с льстивыми графами. При дворе, где за перезвоном гранённых бокалов скрываются змеиные речи, ничего иного и не оставалось, кроме как раз за разом закрываться в своей ракушке, чтобы не принимать ничего близко к сердцу. Это выглядело неправильно, практически нереалистично: юная фрейлина, которая только-только вышла из женских рук гувернанток и кормилиц, ищущая веселья и мечтающая о прекрасной жизни при дворе, была вынуждена привыкать к золотой клетке. Любая ошибка каралась самым жестоким исходом: нелюбовью императрицы. Софья восхищалась императрицей в той же степени, сколько и боялась её. Властная, всемогущая, умеющая заставить всех вокруг себя слушать. Но каждый перелив медных волос самодержицы заставлял Софью верить в то, что она дьяволица. Потому что, вместе с тем, Елизавета Петровна казалась бессердечной. Говорят, она не любила конкуренцию с собой. Но, к сожалению, Софья ничего не могла об этом сказать: фрейлина была слишком юна, чтобы её расценивали как конкурентку императрице. Другие придворные дамы никак не отзывались об этом, хотя раз за разом платья новоприбывших ко двору становились всё скромнее и скромнее. Софья считала, что это просто менталитет двора. Хотя знала, что это предписания императрицы. Единственное, что разбивало ей сердце — одиночество. Впрочем, это было трудно таковым назвать. Софью скорее намеренно избегали другие высокоблагородные дамы, поскольку она дружила с отребьем мира сего. Такие связи осуждались в высшем обществе, и, разумеется, юную фрейлину старались обособить от Журавлёва и Брокдорфа, которые, как считали, влияли не только плохо на неё, но и на юного цесаревича. — Это была глупая идея, — обиженно произнесла Софья, приподнимая платье, чтобы подол не тащился по воде пруда, — ты такой же глупый, как и твои предложения! К всеобщей горести, с цесаревичем Софья ладила не очень хорошо. Он казался ей слишком сумасбродным, заносчивым и нетерпеливым. Фрейлине не нравилось, что Пётр не идёт ей на уступки. Она привыкла быть центром внимания везде, где находилась. В отцовском доме Софья была единственным человеком, перед которым старались выслужиться все. Поэтому контакт с цесаревичем, считающимся выше неё по иерархии, и нежелание относиться к ней также льстиво, как и другие (Журавлёв не в счёт — в детстве его ведьма заколдовала, чтобы он никогда ничего хорошего не говорил), заставляли их чувствовать себя некомфортно друг с другом. — И вовсе не глупая! — в тон ей заявил наследник, складывая руки на груди. Насупившийся и взъерошенный гораздо больше, чем обычно, он крутился возле промокшей полностью борзой. Ему в голову пришла восхитительная идея: показать мастерство дрессировки и кинуть что-то, чтобы эту вещь принесла собака. И ничего не подвернулось лучше, чем собственная треуголка. И, разумеется, её дислокация: юный цесаревич закинул её на маленький искусственный островок посреди пруда. Собака особыми плавательными умениями не отличилась. Треуголка осталась сиротливо лежать на земле посреди воды. Софья цокнула языком и закатила глаза. Вода приятно холодила обнажённые ноги. Было приятно скинуть неудобные туфли и стянуть чулки, чтобы почувствовать за долгое время нечто большее, чем колючий ковёр. Фрейлина ойкнула, когда её ноги коснулась маленькая рыбёшка, заставляя вместе с тем вздрогнуть. Сзади послышался смешок. — Весело тебе? — буркнула Софья, не оборачиваясь в сторону Петра, — надеюсь, когда тебя позовёт Штелин учить нудную, не знаю, латынь, тебе будет не так забавно! Наследник округлил глаза, смотря ей в спину. Разговаривать с фрейлиной было практически невозможно: донельзя вредная и избалованная, ей не было конкурентов во всём мире. — Помоги достать, — кивнул в сторону треуголки Пётр и для образа приосанился, чтобы Софья уж точно ему не отказала. Но последняя лишь скептично окинула взглядом собеседника. — Ты закинул — тебе и доставать, — поморщила она нос, и поспешно отвернулась снова, словно не имела никакого желания общаться с таким узколобым человеком. Софья опустила взгляд вниз, рассматривая гальку, переливающуюся под солнцем. Вода была кристально чистой, и маленькие красоты расстилались перед фрейлиной. Через пару дней сюда должны были заселить уточек. «Никогда не трогала уток, — осознала она, — я бы хотела. Наверное. Если они не склизкие!» От малозначимых рассуждений её отвлек громкий всплеск. Это Пётр без зазрения совести также скинул обувь, закатил штаны и полез в пруд, чтобы достать свою несчастную треуголку. — Не поскользнись, — снисходительно произнесла она, и Пётр хмуро взглянул. Честно сказать, цесаревичу очень претила напыщенность Софьи. Ему хотелось хоть разок вывести её из этого состояния. Где-то, может быть, в глубине души он осознавал фатальность этого решения, но, поддаваясь эмоциям, Пётр без зазрения совести плеснул её водой. Софья испуганно вскрикнула. Она повернулась, откидывая намокшие и прилипшие сзади шеи пряди. Возможно, это было глупым поступком: поддаться мимолётному порыву и залезть в воду, но всё обошлось, если бы не Пётр! — Ведёшь себя как ребёнок! — зло крикнула она. — Ты младше меня на год! — также рассерженно парировал Пётр, — и я будущий император. Я могу делать, что захочу. Он наигранно надменно приподнял голову. На самом деле ему было не обидно, просто его раздражала излишняя серьёзность. Цесаревич не любил скуку, а Софья, кажется, любила скучать. Последняя, подняв подол ещё сильнее, поспешила выскочить поскорее на берег. Но остановившись в паре шагов, Софья замерла, прищурилась, глядя на Петра, и окатила его водой так сильно, насколько ей могла позволить сила рук. А затем предательски выскочила из воды на безопасное расстояние, чтобы возмездие не настигло её. Псина взбудоражено залаяла: ей понравилась та картина, которую она сейчас увидела. И собака бросилась в воду тоже, всё сильнее заставляя своего хозяина намокнуть. — Очень взросло! — поддел Софью её же словами Пётр, — тётушка каждый день так делает. И Софья покраснела. Послышался чей-то смех, и вдали у живой изгороди, маяча разноцветными зонтиками, появились болтающие фрейлины. Они были похожи на стайку изящных птичек, щебечущих свою мелодию. Софья прекрасно знала, что была не менее достойной их общества. Ей ужасно сильно хотелось быть с ними, но они отвергали её. Потому что они были старше. И потому что Софья якшалась с Журалёвым. И будто Пётр ждал этого момента, выдав: — Смотри, теперь ты можешь доставать их! Он наконец-то выполз на берег, снимая насквозь промокший камзол и плюхаясь на зелёную траву вместе с борзой. Псина, часто и радостно дыша, положила голову ему на живот. Софья поджала губы. — Нет, — отказалась она, — я не пойду. — Брось, — тяжело вздохнул Пётр, уставший от этого разговора, — нет смысла терпеть друг друга. И твоё платье почти высохло. Сегодня жарко. Софья обхватила себя руками и, пытаясь скрыть расстроенный вид, задумчиво посмотрела на них. Фрейлины, впрочем, тоже её увидели. О, как много бы отдала Соня, чтобы в их обществе оказалась Наташа! Но её не было. Компания была из тех, кто совершенно не жаловал молодую фрейлину: из-за знатности, из-за манер и из-за круга общения. Пётр приподнялся на локтях, чтобы ему было видно присутствующих. Взглянул на помрачневшую Софью. Было очевидно, что происходит. Он пожалеет об этом, но, наверное, попозже. Цесаревич поднялся с земли, отряхнул с себя лишние капли воды. Пётр бросил взгляд на Софью и притворно важно взял её под руку, как это делали знакомые ему мужчины. А затем с определённым упорством потащил Софью прямо к этой компании. — Доброе утро! — очень громко поздоровался он, чтобы все точно-точно услышали. — Доброе утро, ваше высочество, — поприветствовали одна за другой фрейлины, приседая в реверансе. Пётр колебался всего пару секунд, придумывая фразу, а затем ляпнул невпопад: — Жаль, что мне с вами очень скучно разговаривать, потому что вы скучные. А Соня… Софья Георгиевна нет! И также быстро утащил её дальше, оставляя недоумевающие взгляды позади. Цесаревич попросту не придумал, что сказать потом. Ему не хотелось попасть в глупое положение, а затем пол ночи думать о том, что он мог сказать в этой ситуации. Пусть все считают его очень остроумным и дерзким! — Видишь! — с гордостью бросил Пётр, — теперь они будут думать что ты очень-очень интересная личность. Софья взглянула на него с восхищением. Вот это да! А ведь правда, слово цесаревича что-то да значит. Они наверняка будут теперь обсуждать её. И заискивать. И угождать ей. И… Она устремила взгляд вперёд, чтобы решить, куда пойти дальше. Но пара затормозила перед Журавлёвым. — Вам что, пять лет? — с иронией произнёс он, видевший развернувшуюся картину, а затем пресёк оправдания: — Пётр, сомневаюсь, что ты знаешь такое слово, но вопрос риторический. Пётр что-то вспыльчиво ответил Степану, моментально бросая руку Софьи и отвлекаясь на спор с невыносимым юношей. Софья их не слушала, всё ещё переваривая произошедшее. Ей понравился этот поступок, но она не могла понять почему. Возможно, Пётр не такой докучливый, как ей могло казаться ранее. Но Софья не знала точно: она попыталась сконцентрировать всё своё внимание на розовых кустах, чтобы не думать об этой ситуации.

***

Иногда Софья погружалась в себя настолько, что ощущала потерю связи с реальностью. Она не могла долгое время улавливать нить разговора, перечитывала одни и те же строчки в книгах по нескольку раз и постоянно смотрела в никуда. Это одновременно настораживало и было очевидным: теперь ей будет тяжко жить при дворе. Хотела ли Софья стать великой княгиней? Спорный вопрос. Это было выгодно для её семьи, но она сама знала, что была безрассудно влюблена в цесаревича. Ей казалось это настоящей сказкой: обоюдная симпатия, пара бессмысленных драм и, вот, — она княгиня и жена. Если бы хоть кто-то осмелился сказать, что, попадя в сети властной императрицы, она вряд ли будет живой или прежней, то Софья морально подготовилась. Но реальность сокрушила её также неожиданно, как камнепад, обрушившийся вниз по склону и не имеющий возможности остановиться. Она падала. И не знала, как собрать себя заново. Может быть она совсем-совсем потерялась, если бы не Пётр, который выработал особый иммунитет ко всему происходящему. Он был её тихой гаванью, когда Софья ощущала необходимость спрятаться ото всех. Цесаревич-то знал, каким невыносимым человеком могла быть его тётушка. Софья ластилась к нему, утопала в объятиях, утыкалась лбом и подолгу молчала. Как жаль, что она не была кошкой! Девушка могла бы просто свернуться на коленях, обратиться в мягкое пушистое облако. Ей порой так претили нападки в свою сторону, что она сомневалась в том, какие чувства ей стоит испытывать. Когда на тебя сваливается много бед, ты по своей неволе начинаешь винить человека, который привёл тебя к этим бедам. Софья знала, что Пётр не виноват в том отношении, которое заработала себе она. Императрица просто такой человек. Но великая княгиня не могла перестать думать о том, что если бы она не стала его женой, всё было бы иначе, легче. И это пугало её — неужели это признак того, что Софья его не любит? Старшие фрейлины всегда говорили, что любви нет. Есть увлечённость, влюблённость. А далее — брак по расчёту, единственное утешение в котором это мимолётные интрижки, созданные для развлечения. Софья поджимала губы и не знала, что сказать. У неё щипало в глазах каждый раз, когда та думала, что они правы. Потому что это бы подтверждало её опасения. Если вы не знаете, как отравить атмосферу ещё сильнее, сделать её невозможной и не жизнеспособной, то Софья знает ответ — попробуйте добавить в расписание ежедневный ужин с императрицей. Великая княгиня благодарила Бога, что Елизавета Петровна ведёт ночной образ жизни. По крайней мере Софья могла просыпаться в спокойствии и проживать добрую половину дня без проблем (хотя, честно сказать, она сама довольно поздно просыпалась, оттого ощущая скоротечность ценного времени). Но ужин… Он никогда не миновал их стороной. Софья была уверена, что императрица не любит ни племянника, ни уж тем более его жену, но раз за разом приглашала к себе. А как известно, отказывать императрице невозможно. Это было предложение прийти, которое являлось скрытым приказом. И они сидели практически в полной тишине ровно до того момента, пока самодержица не начинала играть в свою игру — втыкать метафорические иголочки в кожу каждого человека, смотреть, насколько сильно ему будет больно или неприятно. Отчего-то особое внимание она всегда уделяла в этом Софье. — Радость моя, ты выглядишь невесёлой, — холодно заметила императрица, хотя все её слова, видимо, должны быть тёплыми. Но это лишь насмешка, спрятанная за милостью, — неужели что-то произошло? Прямой вопрос не является ли сама императрица причиной плохого настроения Софьи. И самой великой княгине хочется ответить, что да. Это так, ты виновата в этом. Ты — причина моего несчастья. Но Софья лишь улыбается в ответ. — Ваше величество, — натянула улыбку она, — просто плохой сон. Ей хочется поскорее спастись, дождаться еды и замолчать. Потому что это единственная возможность избежать разговора. Она может притвориться соблюдающей этикет. Софья с облегчением закрыла глаза, услышав тихое перешептывание прислуги. Наконец-то время еды. Но стоило ей открыть их вновь, как неприятный запах рыбы буквально впитался ей в кожу. Елизавета Петровна знает, что она ненавидит это блюдо. Каждая собака во дворце это знает. Именно эту еду теперь любит императрица. Ей нравится видеть как Софья бледнеет от неё, не вправе отказаться. Великая княгиня судорожно схватила ртом воздух, её моментально затошнило. Это отвратительно. И хуже всего, что она совершенно ничего не может сделать, кроме как беспомощно кидать взгляды на своего супруга. Пётр удивлённо моргнул, когда пересёкся с взором Софьи, и последняя отвернулась. Ещё чуть-чуть и она расплачется. Или ещё хуже — возьмёт эту вилку и вгонит самостоятельно себе в череп, потому что она не может видеть и чувствовать это. Всё это происходящее — людей, еду и разговоры. Цесаревич, сидевший напротив неё, неожиданно спросил Софью: — Можно? Никто не понял, о чём идёт речь, и великая княгиня была не исключением. Софья пожала плечами и пустым взглядом уставилась в тарелку, чувствуя внимание Елизаветы Петровны. И ровно в этот момент Пётр перегнулся через стол, вырывая из рук своей жены тарелку, чтобы сграбастать ненужную рыбу к себе. Этот момент был поистине редким из-за того, что довелось увидеть неподдельное удивление Елизаветы Петровны. Которое, впрочем, длилось пару секунд. А затем она взяла себя в руки. — Ты ведёшь себя как неразумное дитя, — процедила императрица, плохо скрывая открытое пренебрежение, — неужели тебя в детстве мало секли? — Хотите узнать, тётушка? — Достаточно, — оборвала она попытки в язвительность. Софья увидела их переглядки, но не могла понять, что означают эти выразительные взгляды. Эта брошенная фраза, кажется, что-то значила, но никто не собирался ей объяснять. Елизавета Петровна поднялась с места, выпрямляя спину. Она выглядела поистине грозной и величавой одновременно. Императрица кивнула своему фавориту, Разумовскому (благодаря которому, вероятно, не случилось кровавое убийство), и они оба удалились, оставив великокняжескую в тягучей тишине. Пётр моргнул пару раз, затем с характерным звуком отодвинул стул и сел по левую руку Софьи. Теперь их хотя бы не разделял стол. — Это было правда глупо, — заметила Софья. — Да, — согласился Пётр, — тебе понравилось? Она улыбнулась уголками губ, таинственно выдерживая паузу. А затем прильнула к нему и чуть ли не заурчала, как самая настоящая кошка. — Ты всегда будешь вести себя по-детски? — Это называется «непосредственно»! — хмыкнул Пётр, целуя в висок Софью, — между прочим я тебя спас не только от рыбы, но и неприятных разговоров. Великая княгиня засмеялась, беря его руку в свою. Может быть жизнь под боком императрицы не будет такой отвратительной, если они будут держаться также вместе? В любом случае, Софья отчётливо ощущала, что её сомнения напрасны: влюбляясь в такие мелочи, связанные с ним, она любила его самого всё сильнее.