***
Его лучшая подруга, Оля Ларина, была в курсе всех новостей абсолютно всегда. Узнать что-то и кого-то для неё было проще простого, а узнать что-то про кого-то — как два пальца об асфальт. Кудрявая чёлка лезет ей в глаза, и она по-смешному сдувает её назад, что-то активно печатая в своём телефоне. Длинные ногти клацают по экрану со скоростью света, раздражая и слуховую и нервную системы. Володе хочется плакать, но он крепится, стискивая пальцами рукава воздушной белой рубашки. Он тяжело дышит в попытке вспомнить, какое же сегодня число. — Меня позвали на тусовку в День Святого Валентина. Хочешь пойти? — подруга тормошит его по чёрным локонам и случайно царапает кожу на затылке. Володя шипит и отстраняется. — Нет, — отвечает он. — Почему? Это же веселье! — Это деградация. Он выходит из кабинета, прижимая ладони к пылающим от горя и любви щекам, и подходит к окну. Слой инея очертил на стекле незамысловатые узоры, и это красиво. На улице светлеет, и это красиво. Женя Онегин смотрит на него глазами-айсбергами, и это красиво. Стоп, что? Володя резко поворачивается, надеясь, что ему приснилось. Хочется дотронуться до Онегина, дабы понять, реален ли он, но пальцы застывают в воздухе, точно парящие над ядовитым цветком бабочки, не в силах коснуться этой ошеломляющей красоты. Улыбка невольно просияла на его лице. Женя в ответ не улыбнулся, но взгляд его значительно потеплел. — Ты прогулял физику, — констатирует Володя. — А ты математику, — в такт ему произносит Женя. — Плевать я хотел на математику, а ты в физмате учишься. Женя не отвечает, только смотрит на него, и Володе хочется плакать и смеяться, а потом смеяться и снова плакать. Экзамены сделали из него эмоционально нестабильного человека, он не может понять, что чувствует, не знает, что делать, куда себя деть. Плакать он толком не плачет, но зато смеётся громче всех и привлекает внимание, цитируя Шекспира, Паланика и Пауло Коэльо. Одиннадцатый класс напоминает жерло вулкана: постоянно вспыхивает, но никак не взорвётся. Саша, верный Володин товарищ, говорит, что если тот так и продолжит зажевывать свои эмоции, то рано или поздно рванёт так, что мало не покажется. Чацкий в принципе толкует умные вещи, и Ленский полностью с ним согласен, но продолжает романтизировать. — Тебе было холодно, — говорит Женя. — А тебе разве нет? Почему ты простоял целый урок со мной? Ответа не следует. Женя просто стоит рядом с ним всю перемену, а потом уходит. Его высокий тонкий силуэт выделяется из толпы не только потому, что тот одет в чёрный костюм-тройку, но и потому что это Женя. Как на него не смотреть? Как не любоваться? В эту секунду Володя чувствует чересчур много и, когда этаж наконец пустеет, со всего размаху бьёт кулаком по подоконнику, и с того сыпется краска. Хочется зарыться пятерней в Женины волосы и мягко-мягко поцеловать его десятки, сотни, тысячи раз.***
— Подари ему валентинку, — в шестой раз повторяет Саша, обращаясь к мученику любви. — Иди и подари валентинку Молчалину, я на тебя, смельчака, погляжу, — фыркает Ленский, выхватывая из чужих рук коробочку грушевого сока. Саша нахально вскидывает левую бровь: — Я-то подарю. — Вот и подари. — Подарю, не беспокойся за меня. Но что ты собираешься делать со своими чувствами? Ленский хмурится. Не хочется ни смеяться, ни плакать. — А что я должен сделать? — Ну… признаться? — Может, ещё крестовый поход устроить? — Ты чёртов трус. — Я не просто трус, Саш, — допивает сок Володя и целится в расположенную в конце столовой мусорную корзину, — я невъебическое ссыкло. К слову, матерится он крайне редко. Ко второму слову, он промахивается. Коробочка врезается в стену и смятой картонкой падает на пол. — А ещё мазила, — хохочет Чацкий. Одетый в фартук и косынку дежурного по столовой, Володя с вселенской тяжестью встаёт со своего стула и бредёт к мусорке. Картинка валяющейся пустой коробки из-под сока на чистом кафеле кажется ему забавной, и он залипает, всё равно сейчас урок, и в столовой никого нет. Присев на корточки, он решает получше рассмотреть пёстрое название сока. Добрый. Володя усмехается и подпирает щёки ладонями. Он никогда не думал об Онегине, как о плохом человеке. Тот частенько конфликтовал с другими и, бывало, даже дрался. В такие моменты всё внутри стыло, и юный поэт рассыпался на микрочастицы, видя, как из чужого носа на рубашку капает кровь. А потом собирался вновь, когда Женя безмолвно сообщал ему, что всё в порядке, и яростные искры, окрашивающие голубые глаза алыми прожилками, погасали, сменяясь чем-то, что Володя видел в кино, но вживую никак не распознавал. Ленский всегда спрашивал, больно ли ему, и просил не драться. Они вдвоём сидели в медпункте, где пахло медикаментами и было адски холодно из-за негреющих батарей и советских деревянных окон. — Не больно, — отвечал Женя. — Тебе нос разбили. Как это может быть не больно? — с нежным волнением журил Володя, ходящими от дрожи руками обмакивая кусочек ваты в перекись. Женя смотрел на него, будто бы хотел что-то сказать. Но так ничего и не говорил. Возвращаясь в реальность, Володя видит, что коробка из-под сока куда-то исчезла. — Когда ты успел её выкинуть? — кричит он Чацкому. — Я никуда не вставал, — цокает языком Саша. Володя вскакивает с корточек, почти бегом выходит из столовой и судорожно вглядывается вглубь тянущегося вдоль этажа коридора. Никого.***
— Ты что, правда дальше своего носа не видишь? — как-то закатила глаза Оля, явно намекая Ленскому на его слепоту. Володя отказывается слушать и боится заставить вырезанный из сердца цветок распуститься и опылить себя иллюзорной надеждой. Он способен только смотреть, предаваться думам и сочинять стихи на полях черновиков. Женя красивый. Женя невероятный. У Жени самые-самые волосы, самые-самые глаза, самые-самые руки, он весь — самый-самый. О чем они все говорят? Чего Володя не видит? Что за чушь они пытаются втереть ему в голову? Хочется плакать и смеяться. В школьной библиотеке одиноко висящая под потолком лампочка раз через раз мигает, отчего в глазах до жалкого рябит. Старенький сборник задач по физике пахнет пыльной бумагой, его порванный корешок больше не трещит при сгибании и гнется в обе стороны. Он не решил ни одного номера, а тетрадь с выполненным заданием должна оказаться на учительском столе до конца второй смены. К горлу прикипает горечь, от которой в глазах болезненно щипет, и ресницы становятся влажными. Володя не плачет. Он даже смех не может выдавить из себя. — Почему ты здесь так поздно? — спрашивает знакомый голос. Отрывая лицо от ладоней, поэт обращает свой взор вперёд и смотрит на нарушителя библиотечной тишины и его душевного покоя. Женя красивый. В своём синем джемпере, широких брюках и с полуприкрытыми глазами, которые кажутся бездонными чёрными дырами во мраке февральского вечера. — А? — Володя понимает, что не расслышал, и невпопад бормочет. — А, это… Да мне разрешили самостоятельную по физике дописать, но… И просто кивает в сторону пустого тетрадного листочка. Женя ставит свой идеальный кожаный портфель на стул и садится напротив, придвигая к себе открытый учебник. Володя осекается: — О, нет, ты не должен мне помогать. И тут же глупо смеётся, не в силах контролировать самого себя. Ответа не следует, его листочек молча утягивают и активно начинают писать. Тишина заполняется скрежетом ручки о бумагу, становится не так одиноко и печально, но по-прежнему сложно. Чего именно Володя не замечает? Что его лучшие друзья пытаются ему донести, если это неправда? Любовь не передаётся ведь воздушно-капельным, и он никак не мог заразить Женю своими чувствами. Цветок, сделанный из сердца, цветёт, но пыльца превращается в тягучую субстанцию, которая течёт по венам и заставляет всё внутри замирать, когда он видит высокий силуэт в чёрном посреди коридора. Женя что-то пишет, время от времени поглядывает в задачник и ни слова не говорит. Володя не знает, смеяться или плакать. — Почему ты не дома? — интересуется он тихо-тихо. Краем уха слышит, как библиотекарша шуршит рабочими бумагами и ворчит на несдающих книги детей. — Дополнительные по физике, — отвечает Женя. Врёт. Володя знает, что допы по физике у Жени в среду, пятницу и субботу, а сегодня четверг. Снегопад на улице заметает область видения, и всё, что видно в окне, это белая кружащаяся кутерьма. Вырывать из себя ростки надежды больно, но не настолько, чтобы вовсе игнорировать существование Онегина. Володя так влюблён, так влюблён… — Жень, — зовёт он вполголоса. — М? — не поднимая головы, откликается юноша. Хочется спросить, почему ты здесь, почему не дома, почему помогаешь, почему постоянно оказываешься рядом? Где бы он ни находился, Женя был рядом. До Володи это дошло совсем недавно, но все-таки дошло: Женя был рядом чаще, гораздо чаще, чем это делают просто учащиеся в одной параллели… приятели? Можно ли то, что происходит между ними, обозначить именно этим словом? Или, чтобы быть приятелем Евгения Онегина, нужно быть под стать ему? Таким же возвышенным, неприкосновенным и до одури красивым? Вопросы распирают бедного литератора, точно гора писем в почтовом ящике, который никто не открывал со времен перестройки. Осознание не похоже на дождь. Скорее на ливень, тайфун, который точно убьёт, если не найдёшь убежище. Володя так влюблён, что хотел бы найти спасение в Жениных руках. А может, под его любимой черной рубашкой, чтобы кожей к коже, близко-близко. Женя был рядом раньше. Он был рядом, когда Ленского отчитали перед всей параллелью за неподобающий внешний вид. Сидел на соседнем стуле и, когда кто-то оборачивался с целью зыркнуть на литератора, приструнивал своим ледяным взглядом. Был рядом, когда Володя поскользнулся на крыльце и пересчитал коленями все ступеньки. Молча поднял, взвалил себе на спину и донёс до медпункта. Был рядом во время совпадающих окон, когда они оба могли сидеть на скамейке в пустом коридоре и играть в крестики-нолики или в города. Женя практически ничего не говорил, но всё это время был поблизости, и эта мысль сокрушающей волной обрушивается на Володю, топя его, как слепого котёнка. Господи. Он и правда был слеп. Прислонив ладонь ко рту, чтобы не взболтнуть ничего лишнего, он уставился на дорешивающего последнее задание Онегина. Онегина, который давным давно должен быть дома, но он здесь. Он здесь! С ним! Снова! — Возьми, — Женя закрывает задачник и отдаёт Володе исписанный с обеих сторон листочек. Ленский, хлопая ресницами, переводит взгляд на бумагу в руках. Почерк у Онегина самый что ни на есть аристократичный, но не это сейчас шокирует литератора. Всего в самостоятельной работе было шесть номеров. Женя решил их все. Женя пришёл сюда в своё свободное от учёбы время, чтобы решить Ленскому чёртову самостоятельную по физике. Володя смотрит в его чёрные от слабого освещения глаза и понимает, что пропал окончательно. Женя столько всего для него сделал, а Володя нарочно завязывал себе глаза, чтобы не дать цветку, сделанному из сердца, превратиться в благоухающее дерево. Сегодня кто-то другой — тот, кто сидит перед ним — ослабил узел и снял повязку, явив затуманенному зрению свет. Володя понял, что пора тоже что-то сделать. И решение вырезать валентинку было принято почти в ту же секунду.***
Хорошо, это оказалось немного сложнее, чем он представлял. — Он будет в восторге, даже если ты ему камень подаришь, Володь, чего ты так драматизируешь? — не понимает Саша, взирающий на него с экрана телефона. Видеозвонок длится уже час, и за этот небольшой промежуток времени Ленский успел с горем пополам вырезать из пудровой бумаги пусть и не самое ровное, но сердечко, и теперь трепает себе голову, как бы покрасивее украсить. — Это Онегин. Сдался ему этот камень… — бурчит Володя, крутя в руках канцелярские ножницы. — А это ты, — хмыкает товарищ, — и если этот камень от тебя, то он положит его под стеклянный купол и будет ежедневно сдувать пылинки. Володя смерил его уставшим взглядом: — Перестань нести чушь. — Ох, какой же ты упёртый… — И пусть. А что насчёт твоей валентинки Молчалину? — Лучший подарочек — это я. — А на самом деле? —… Сашина валентинка была вырезана из ярко-красного картона, на внутренней стороне которого было написано признание на французском и пририсована парочка совсем маленьких сердечек. Всё это выглядело мило, совсем не в духе Чацкого, который скорее устроил бы монологическое представление о том, почему День Святого Валентина — праздник для лохов. Володя улыбается: вот что любовь делает с людьми. А потом смотрит на свое творение, и улыбка сразу меркнет. — Боже, это ужасно… Он порвёт её. — Помни про камень. — К черту твой камень! Володя балансирует на грани истерического смеха и громких заунывных рыданий. Он случайно просыпал блёстки, черканул фломастером по чистой футболке, разлил клей, да и вообще всё шло наперекосяк. С полок, забитых всякой макулатурой, на него таращатся экзаменационные пособия, доводящие до белого каления и страшных снов, от которых просыпаешься весь в поту, а потом с облегчением вздыхаешь: «Ещё не май. Экзамены далеко. Ты ещё ничего не завалил». Тетрадки, некогда аккуратно сложенные в тумбочку, валяются на полу вместе с учебниками, от одного взгляда на которые тошнит. Парень внезапно подумал о Жене: тот будет рядом, когда начнутся экзамены? Пожелает удачи? Поинтересуется, как всё прошло? Мысли раз за разом возвращались к нему, а валентинка выходила все более нелепой. — Нет, я не могу ему это подарить. Это позорный позор, — качает он своей кудрявой головой и трёт лицо ладонями. — Покажи. Володя тычет своим шедевром прямо в камеру. — Это… ярко. — Это отвратительно. — Не болтай ерунды. Ещё раз повторяю, ему будет плевать, какая это валентинка, главное, что она от тебя. Губы сжимаются в тонкую бескровную полоску. — Почему ты так уверен? — Лёша дружит с Женей. Это не самый весомый аргумент. Пусть они оба из физмата, но всё же Женя чаще пропадает на переменах с Володей, чем с Молчалиным. Ленский резко выпрямляется от осознания этого факта. Пальцы дёргаются, и валентинка мёртвой бабочкой падает на пол. Ох, Господи. Володя так влюблён… Это должна быть лучшая валентинка. Все эмоции и чувства идут против него, и бедный юноша хочет смеяться и плакать, но может только перепираться с Чацким, убежденный в своей правоте. Он решает написать на обратной стороне пудрового сердечка одно из первых посвященных Онегину стихотворений, когда он ещё не понимал, что происходит и почему в его груди что-то очень сильно бьётся, точно намереваясь раздробить все двадцать четыре ребра разом. — Я не переживу этого. Приходи на мои похороны, — всхлипывает Ленский, смаргивая соленую влагу с ресниц. Сашина ухмылка блекнет. Он откладывает свою собственную валентинку и двигается поближе к камере. — Володя, я клянусь тебе, что ты зря переживаешь. Будь это кто-то другой, я бы сказал: «Если он тебя обидит, я поминутно распишу этому ебалаю, где он соснул хуйца». Но это Онегин. Он скорее сам в порошок раскрошится, чем позволит себе сказать что-то обидное для тебя. Спорить больше не получается. Когда настольная лампа наконец гаснет, свет в окнах соседних домов давно выключен. Этой ночью одному ученику гуманитарного профиля снится, что его тоже любят.***
Первый урок Ленский отсиживает как на иголках и не может решить ни одного уравнения. Выходные закончились слишком быстро, и как иронично, что день всех влюблённых датируется первым рабочим днём недели. Находясь в прострации, Володя не сразу слышит объявляющий начало перемены звонок. Подрагивающими пальцами он закидывает все вещи в рюкзак и выходит в коридор, надеясь, что не встретит того, для кого старался над дурацкой валентинкой весь вечер. Пусть лучше они не увидятся, так он хотя бы не опозорится. Пусть Володю не заметят, не подойдут к нему, и тогда он сам выкинет эту валентинку от греха подальше. Стены шумного коридора, кажется, сужаются, и Володя оказывается зажатым в столпотворении разного возраста учеников. На него давят со всех сторон, и голова начинает раскалываться от стоящего гула. — Володя-я! — кричит откуда-то сзади Саша, пытаясь пробраться сквозь толпу к своему другу. Ленский не отзывается и позволяет себе затеряться среди людей, пока давка не ослабнет. Он оборачивается и видит не только Сашу, но и Женю, выискивающего кого-то взглядом. Пока его не заметили, поэт пригнулся и начал более активно пробираться к лестнице. Женя ищет его? Зачем Женя ищет его? О, нет. Не мог же Саша рассказать ему про валентинку? Володя жалеет обо всём этом в миллион первый раз. С горем пополам преодолев давку, он со всех ног несётся в раздевалку на втором этаже. Бьющееся в груди сердце оглушает, но Володя отчётливо слышит, как дверь, через которую он выбежал на лестницу, скрипит: кто-то идёт за ним. О, нет. Тогда Володя резко — да так, что подошвы кроссовок шаркнули по полу — тормозит. Убегать бессмысленно, и пора вновь последовать старому доброму девизу: никогда не сдавайся, позорься до конца. Втянув в лёгкие побольше воздуха, он оборачивается и почти сразу натыкается глазами на Онегина. Такой же прекрасный и возвышенный, в тени чёрного утреннего неба за окном и выключенного света он кажется хозяином потустороннего мира или магом, сошедшим с истинного пути. — Почему ты убегал? — спрашивает он. Володя мешкается, но всё же выдавливает из себя что-то кривое и плаксивое, издали напоминающее улыбку. — Не люблю такие скопления людей. Очень тесно, все друг к другу жмутся… Ну, ты понимаешь, да? Женя спускается на несколько ступенек и останавливается. Володя может разглядеть его глаза и плещущееся в них беспокойство. — Ты избегаешь меня? — уверенно задаёт вопрос Онегин. Володя не хочет смеяться, но глупый смех, как назло, вырывается наружу, отражается эхом от гладких стен и возвращается обратно, больно врезаясь в грудную клетку. — Нет. Говорю же, мне просто некомфортно находиться в такой толпе, сразу дышать становится трудно. Удивительно, что сюда всё ещё никто не зашёл. Прям как в романах, когда любой особо важный момент между героями происходит в потрясающе подходящей обстановке. Володя думает, что сейчас свершится величайшее горе в его жизни. Грандиозный позор. Мысли сжирают. Они были плохими. Он ведь даже не предполагал удачное развитие событий, потому что это Женя. И всё, что говорил Саша, полнейшая бредятина, от которой так и норовит поверить в лучшее, но разочарование после такого всегда сильнее. Лучше сразу приготовиться к боли. Женя молчит. Он почти всегда молчит, Володя привык. Наверняка будет больно отвыкать от присутствия этого замечательного человека поблизости. «Женя замечательный», — думает Володя. — Ты замечательный, — говорит Володя. А потом понимает, что сказал это вслух, и затягивается желанием выпрыгнуть в окно. Медлить нельзя: он открывает рюкзак и нервно копошится, прежде чем достать злосчастную вещицу, из-за которой на сердце неспокойно. — Жень, — тихо зовёт он. В ответ Онегин лишь смотрит на него. Володе очень-очень хочется услышать его голос, но разве он может заставить? — Это тебе, — и вкладывает в чужую ладонь валентинку. Если Саша и Оля не врали, то всё пройдёт хорошо. Звенящая тишина щекочет горло и страшит своей непредсказуемостью. Может, всё было не напрасно? Володе так хочется верить, что Женя не уйдёт после этого, что всё и правда будет хорошо. Онегин какое-то время как ребёнок, который нашёл новую штуковину, просто смотрит на сложенный пополам кусок пудровой бумаги в своих руках. Половинка сердца. Развернешь — и оно станет целым. Ленский вручил его буквально на ладони. — Это… — начал было Онегин, а потом какой-то неприятный звук разрезает их молчание вдоль и поперёк. Володя хмурится. Что это за звук? Как будто... Бумага рвётся. — Ты… Карие глаза распахиваются от понимания случившегося, краснея и трескаясь прожилками. Цветок из сердца пускает по телу свои корни, которые оказываются ядовитыми. Онемевшие от столь тяжёлого потрясения конечности прошибает болью. — Ты... Ты что наделал? — хрипит Володя. Глаза Жени наполняются ужасом. Он поднимает взгляд на литератора и замирает. А в обеих его руках покоится разорванное сердечко, в каждой по половинке. Володя смотрит на всё это и точно знает, что смеяться не хочет. Хочется плакать. И он плачет. Он чувствует, как слезы текут по щекам, видит, как Женины идеальные брови вздрагивают, чуть-чуть косясь к переносице, понимает, что в груди неистово болит. Они же говорили, что всё будет хорошо. Саша говорил. Оля говорила. Они оба смеялись над ним? Разве может такое быть? Они ведь друзья! Друзья? Точно же друзья? Володя ни разу не обижал их, так неужели они так подло поступили с ним? Он никому ничего плохого не сделал. Почему? Почему так больно? «Женя и правда отверг меня» — эта мысль коснулась его сознания и тут же затопила собой всё вокруг. Точнее, попыталась затопить. Что-то преградило ей путь. Володя жмурится и ощущает себя капитаном корабля, который не может разглядеть сквозь туман, почему судно не может продолжить свой путь. Всё вокруг застилает белой пеленой, от которой зрачки жжёт и хочется плакать. Володя плачет, и внутри так противно, так обидно и неприятно, что даже дышать невмоготу. Что-то не позволяет кораблю плыть. Он так и стоит посреди чёрных вод, столкнувшись с чем-то, что не только не даёт ему сдвинуться, но и не пускает домой. Володя плачет. Он так старался, делая эту валентинку. Потратил целый вечер и несколько лет влюблённости. Володя плачет. — Прости меня, — раздаётся совсем рядом. А потом что-то происходит. На этот раз нет никаких звуков. Лишь ощущение мягкого рассвета: туман рассеивается, и сквозь влажные от слез ресницы он видит причину внеплановой остановки. Айсберг. Огромная глыба, за которой возвышается гигантских размеров чёрного цвета волна. Вода не может пробиться сквозь толщу льда, и ей остаётся лишь биться о его поверхность, но всё это бесполезно. Айсберг защищает корабль. Женя аккуратно прижимает Володю к себе. — Я не хотел. Я не хотел. Не хотел, — надрывающимся шёпотом клянётся он. Володя по-прежнему плачет. — Пожалуйста, не плачь, — умоляет Женя. Так непривычно слышать за раз столько слов от этого человека. Женя же был всегда тем, кто молчал, а сейчас они словно поменялись местами. Володя так редко слышал его голос… Оказывается, он тоже красивый. — Это вышло случайно. Он еле весомыми касаниями проводит вдоль узкой спины и обратно, надеясь, что это поможет успокоиться, но Володя всё плачет и плачет, и смеяться ему больше не хочется. Айсберг защитил его? — Случайно? — уточняет поэт, громко и звучно хлюпая носом. Он почувствовал, как Онегин напрягся от этого звука. Всё в нём натянулось накаленой проволокой, тронешь — и всё взорвётся, руины осыпятся смертельным количеством копыти и пыли, а у них лишь одна кислородная маска на двоих. Айсберг защитит его? Чёрные воды пугают своей глубиной и неизвестностью. Володин корабль не тонет, но и не плывёт. Решение остаётся за капитаном. — Что значит «случайно?» — спрашивает Ленский. — Я пытался развернуть её, чтобы прочитать содержимое, а она… — А? Володя отстраняется от Жени и берёт его руки в свои, чтобы посмотреть на порванную валентинку. Две половинки изначально выглядели весьма плачевно, но дело даже не в этом. Слой клея, на котором держались блёстки, был гораздо толще, чем должен был быть. Ленский кусает внутреннюю сторону щеки. До него доходит: клея было слишком много, и он просто не успел полностью высохнуть. Обе половинки склеились между собой в прямом смысле этого слова. — Я не хотел. — О, нет. Нет, нет, нет, ты не виноват! Это я… идиота кусок. Боже. Я… Ты… Ох, извини за эту сцену-у. Он закрывает лицо руками, растирая слёзы по щекам, которые льются из его глаз без остановки. Подари Володя камень, тот и правда бы поставил его под стекло? Какая-то горечь в его душе поутихла, когда Женя спустя недолгое молчание взял его ладони в свои и коснулся их лбом. Он ничего не говорит, а Володе так хочется вновь услышать его голос. Хоть букву. Звук. Саша и Оля говорили, что всё будет хорошо. Они утверждали, что это Женя, что Володя слепец, который не видит дальше своего носа, но вот Онегин стоит прямо перед ним, прижимается своим лбом к его рукам, будто приносит молитву своему божеству. Туман снова застилает глаза. Мягкие снежинки опускаются на кончики пальцев. Капитан хочет домой. Айсберг не желает отпускать этот корабль. — Женя, — вполголоса зовёт Володя. — М? Холод небрежно целует щёки, и Володе так сильно хочется поцеловать Женю, что аж губы болят. Он всегда был рядом. Даже сейчас, когда Ленский по-глупому разнылся, он никуда не ушёл. Володя так влюблён… — Ты можешь выкинуть валентинку, если хочешь. — Никогда. — А? Спустя несколько секунд его ладони смыкают лодочкой и кладут туда что-то красное и очень-очень напоминающее по форме то, что некогда было Володиной валентинкой. Женя смотрит на него внимательно, впитывая каждую эмоцию, а у Володи дичайший ступор. — Это мне? — Тебе. — Валентинка? — Она самая. Капитан подходит к краю носа своего судна и дотрагивается до глыбы. Пальцы, на удивление, не замерзают. — Я люблю тебя, — неожиданно серьёзным тоном признаётся Онегин. Володя снова заходится слезами, но уже от радости. Он обхватывает Женю за талию, сгибается и льнёт щекой к его животу. А потом счастливо, во весь голос, не стесняясь, смеётся. Плакать больше не хочется.