Холодная голова и горячее сердце

Когда Хавьер был маленький, мама и папа каждое воскресенье водили его с сестрой в церковь. Вообще-то в его деревушке все ходили в церковь, даже Одноглазый Пабло по воскресеньям прекращал буянить, причёсывал свои длинные усы и являлся пред грозные очи отца Себастьяна трезвый и кроткий, прямо как овцы, которых воровал в остальные дни недели. Отец Себастьян, в молодости немало повоевавший с команчами, во время воскресных проповедей давал волю своему суровому нраву, расписывая адские кары с такими жаркими подробностями, что бедные крестьяне трепетали и мысленно давали себе обещание не пить, не сквернословить и не желать зла ближнему своему — впрочем, за стенами церкви эти обещания быстро забывались. Не боялись только Хавьер и его сестра. Тереса, воспитывавшая братика с младенчества, была уверена, что после такого ей никакие черти не страшны, а Хавьер и в остальные дни часто становился объектом праведного гнева отца Себастьяна, и он давно уже его не пугал. — Не оставляй юношу без наказания! Если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней! — бушевал, бывало, старый священник, подкрепляя свои слова не только розгами, но и солдатским ремнём или деревянной линейкой, а после добавлял от себя: — Будешь и дальше таскать яблоки из моего сада (опаздывать на уроки, проливать чернила, курить за школой) — уши оборву! Так что проповеди отца Себастьяна внушали Хавьеру не страх, а только скуку. Гораздо больше пугала его картина, что висела над алтарём. Вместо Девы Марии, Крещения Господня или хотя бы Тайной Вечери там был изображён ад во всех подробностях, которые только пришли в голову художника, с толпами чертей и грешников (среди грешников затесалось несколько американских солдат; среди чертей, впрочем, тоже), дождями горящей серы, бурлящими котлами, и, конечно, пылающим вулканом на заднем плане. Сейчас, стоя у хилого костерка на окраине Колтера, ёжась под ударами ветра и глядя на прыгающие искры, Хавьер думал о том, как же ему хочется оказаться там. Не в аду — дома. Хотя, ещё часик на этом холоде — и он и против адского котла возражать не будет. Главное, чтобы вилами особо не тыкали и дали спокойно свариться в тёплой водичке. Пресвятая Мария, как же ему холодно! Никогда в жизни так не мёрз... Языки огня слабо трепыхались, не давая ровным счётом никакого тепла. Огонь как будто сам уже обессилел и продрог на ветру. Хавьер вдруг понял, что ноги ему отказывают, и усилием воли встряхнулся, выпрямился, чтобы не грохнуться в огонь. Спокойно! Сосредоточиться! Он должен охранять лагерь! Взять винтовку покрепче, посмотреть на темнеющий лес, не движутся ли среди деревьев тени вооружённых всадников... Огонь... золотистое пламя танцует под звёздным небом, и так же легко взмывают к звёздам оборки лёгких платьев. Девушки танцуют фламенко, улыбаются, стучат кастаньетами... смуглые босые ножки оставляют узкие следы в горячем песке... Хавьеру хочется бросить гитару и самому пуститься в пляс... Судя по ощущениям, ноги ниже колен превратились в глыбы льда. Тяжело топая, Хавьер начал обходить костерок по кругу, чтобы хоть немного согреться, но не помогало — зубы у него гремели не хуже кастаньет. Он остановился и начал сжимать и разжимать пальцы на ногах, и стало только хуже — ноги начали немилосердно болеть. — Диос, ну зачем я покинул свой дом, — простонал он, зажимая винтовку под мышкой и растирая замёрзшие ладони. Если бы в этот момент из чащи выскочил о’Дрисколл, Пинкертон или волк — тут бы Хавьеру и пришёл конец, но ему сейчас было совершенно всё равно. Так же всё равно, как и то, что жаркую родину он покинул, спасая свою жизнь. Он поднёс застывшие руки к губам, бесполезно пытаясь согреть их дыханием. Руки... горячие руки, смуглые и такие большие, что легко могли бы сломать Хавьеру шею одним движением, но вместо этого гладят шрам на горле со сводящей с ума нежностью... за окном жаркий май, но под вечер с Железного озера наползает прохладный туман, и в номере гостиницы разожжён камин... огонь отражается в миндалевидных карих глазах, а кожу обжигает жаркое дыхание и ещё более жаркий шёпот... — Сосредоточься! — зашипел Хавьер на самого себя. В обычное время дозорные в лагере сменялись каждые шесть часов, и для Хавьера никогда не было проблемой отстоять эти шесть часов хоть днём, хоть ночью, хоть под дождём, хоть под палящим солнцем. Сейчас, учитывая дикий холод и почти полное отсутствие еды, Датч сократил это время до трёх часов. Хавьер сменил Ленни всего час назад, и тогда он был почти счастлив покинуть крохотный домишко и не слышать больше, как Майка хвастает историями о мужчинах, которых он убил, и женщинах, с которыми переспал, а Билл молча сопит, потому что в его случае всё обстоит совсем наоборот. Но сейчас Хавьер буквально мечтал о том, чтобы вернуться обратно в дом. Там хотя бы немного теплее, чем здесь, а шанс на то, что Майка и Билл не выпили весь виски, тает с каждой минутой. Ладно, к чёрту. Он оттягивал этот момент как мог. Хавьер негнущимися пальцами вытащил из кармана последнюю сигарету, зажёг её от костра и лихорадочно затянулся. Тёплый дым наполнил лёгкие и защекотал губы. Как же хорошо! Губы... горячие губы целуют его запястье, обхватывают большой палец и нежно посасывают. Хавьер затягивается сигаретой, потом наклоняется, почти что с сожалением вытаскивает большой палец из плена горячего рта и благодарно гладит подушечкой пухлые губы, прежде чем выдохнуть в них дым, а потом поцеловать. Чужие руки обхватывают его голову, пальцы мягко массируют кожу под волосами, и Хавьер почти мурлычет в поцелуй, прижимаясь к любимому всем телом... Сигарета погасла до обидного быстро. Хавьер кинул окурок в костёр, тот мгновенно почернел и съёжился, и Хавьер ему даже позавидовал. Он уже замёрз так, что дрожал всё время, только иногда волна дрожи накатывала так сильно, что он буквально подпрыгивал, а иногда его просто мелко-мелко трясло. Мысленно он дал обет: если он переживёт эту вахту, то как только спустится с гор, найдёт католический храм и обязательно исповедуется в том, что грабил, убивал и предавался содомскому греху. Уж, наверное, в этот раз священник не осмелится его колотить. Если только не случилось так, что чаша терпения его односельчан наконец переполнилась, и они выгнали отца Себастьяна в Штаты. — Привет, Хавьер, — к костру подошёл Артур. Шляпа надвинута на покрасневшие уши, меховой воротник пальто поднят и покрыт инеем. — Как дела? — Х-х-х-х... — вот и всё, что удалось выдавить Хавьеру, причём он сам не был до конца уверен, что именно хочет сказать — «хорошо» или «холодно». Но Артур уже понял его по-своему: — Не выражайся при ребёнке! Ребёнок? Только тут Хавьер заметил, что где-то у колен Артура из сугроба высовывается закутанное в шарф личико Джека. — Дядя Артур, а долго ещё папе будут менять бинты? — Долго, малыш, долго. Твоего папу вообще по кусочкам надо собирать. И то я думаю, что кое-что он потерял в горах. Мозги, например. Джек не понял шутку и улыбнулся: — Значит, мы успеем слепить снеговика? — А зачем? Вот у нас готовый снеговик, — Артур смахнул своей ручищей снег с головы Хавьера, едва не сбив с него шляпу. — Хавьер, ты ничего потеплее надеть не мог, что ли? — Эт-тот фасон... с-сейчас-с в мод-де... — пробормотал Хавьер, стуча зубами и безуспешно пытаясь натянуть шляпу-котелок на уши. — Этот фасон в моде в Блэкуотере. А мы у чёрта на рогах. Давай, двигай в конюшню, погрейся. Но чтобы через десять минут был тут! У Хавьера не осталось сил спорить. Отдав Артуру винтовку, он поспешил к конюшне. Идти было всего ничего, но на каждом шагу ноги сверлила боль, а ветер разбушевался не на шутку, хлестал, как кнутом. Хавьер сунул озябшие руки под пончо, толкнул плечом дверь конюшни и ввалился внутрь. Там и в самом деле было тепло. Лошади сгрудились в кучку, тихо фыркали, от ноздрей поднимался пар. Мрак слегка рассеивал огонёк масляной лампы. Пахло навозом, прелой соломой и распаренным овсом, но Хавьеру эти запахи сейчас были слаще цветущих лугов. Застонав, он привалился к стене, и в ответ на его голос в глубине конюшни поднялся высокий тёмный силуэт. — Хавьер? Ты что... Из последних сил оттолкнувшись от стены, Хавьер сделал три нетвёрдых шага и буквально упал Чарльзу на грудь. Прижался щекой к плотной шерстяной ткани пальто. Ткань была тёплой. Толком не соображая, что делает, Хавьер схватился озябшими пальцами за пуговицы, быстро расстёгивая их. Чарльз изумлённо застыл на месте. Наконец расстегнув пальто, Хавьер просунул руки под него, обхватил Чарльза за талию и уткнулся лицом в его грудь. — М-м-м... — простонал он. Чарльз попятился назад, но Хавьер вцепился в него, как муравьед в ветку, и протащился за ним следом, так что каблуки сапог заскрипели по полу. — Хавьер, ты что делаешь? — А на что это похоже? — Честно? На ограбление. — Тебе смешно? — Хавьер изо всех сил прижался к нему, от груди до бёдер. От Чарльза исходило ровное тепло, как от печки, и Хавьер не выдержал и застонал, прижался к нему ещё крепче, потёрся животом о его живот — точнее, не о живот, а немного пониже, учитывая разницу в росте. Трение, как и положено, усилило теплоотдачу, но Чарльз почему-то вздрогнул и попытался оттолкнуть Хавьера: — Перестань! — Тебе жалко? — возмутился Хавьер. Тут тепло начало отступать, и он не сразу понял, в чём дело. На нём же всё ещё надето облепленное снегом пончо! Неудивительно, что Чарльзу неприятно, он наверняка весь вымок! Хавьер тут же выпустил его и отступил на шаг. Чарльз облегчённо вздохнул, но радоваться было рано — Хавьер проворно скинул пончо, отбросил его куда-то в сторону и снова кинулся к Чарльзу, задрал его просторный свитер и нырнул под него, прижимаясь грудью прямо к рубашке. Стало так хорошо, так восхитительно тепло и уютно, что Хавьер чуть не заплакал от наслаждения. Но в следующую секунду его довольно ощутимо ткнули кулаком в бок: — Не лезь ко мне! — Позапрошлой ночью ты говорил совсем другое, — пробормотал Хавьер. Сквозь блаженный гул в голове начала проступать тревожная мысль: что-то Чарльз очень уж недоброжелательный. Они все на взводе, но Хавьер был уверен, что он поладил с новеньким. Даже очень хорошо поладил. Целых два раза. — Что с тобой, Чарльз? Не выспался, что ли? — Выспишься тут, когда вы с Ленни всё время толкаетесь... — Не толкаемся, а прижимаемся, мы не виноваты, что ты самый тёплый, — Хавьер крепко обнял его, уткнувшись макушкой ему под подбородок и удобно устроив замёрзшие ладони под широкими лопатками, и Чарльз весь задрожал. — Ну всё, — он запустил руку под свитер, схватил Хавьера за шиворот и попытался вытащить, но Хавьер остался стоять на месте, для верности ещё и вжав Чарльзу в спину свои ногти. В прошлый раз Чарльзу такое понравилось, а сейчас он как будто рассердился ещё сильнее: — Хавьер! Ты меня что, не слышишь? Ты чертовски не вовремя! — Не вовремя?! Да я чуть до костей не промёрз! Дай мне побыть тут хоть пять минуточек... — Нет. Уйди, потом поговорим. Хавьера это уже начало откровенно злить. Он задрал голову и сердито посмотрел на Чарльза: — Вот так, значит? Получил своё, а теперь прогоняешь меня? А говорил, что... — Неважно, что я говорил, — быстро сказал Чарльз, стреляя глазами куда-то в сторону. — Ах, неважно? По-твоему, то, что произошло в Блэкуотере, было ошибкой? — Да, это было ужасной ошибкой... — Ах, вот как?! — ... если бы не это, нас бы сейчас тут не было! — А, — дошло до Хавьера, — ты про паром, что ли? А я-то подумал... — Хавьер, — оборвал его Чарльз, наконец выпуская его воротник и вместо этого зажимая ему рот. — Ты. Не. Вовремя. Хавьер моргнул, глядя на него. Чарльз снова выразительно посмотрел в сторону, и Хавьер тоже покосился туда. Привязанный к столбу о’Дрисколл глядел на них вытаращенными глазами. — А-а-а-э-э-э, — выдавил он, — я не смотрел, джентльмены... я ничего не видел и не слышал, честно! Хавьер замычал в прижатую к губам ладонь, и Чарльз тут же убрал её. — Что ж ты сразу не сказал? — Я пытался, — Чарльз устало провёл ладонью по лицу, а потом виновато посмотрел на Хавьера: — Не сердись. Я просто устал. Он завозился, вытащил руки из рукавов и выскользнул из верхней одежды. Закутал Хавьера в свитер и нахлобучил ему капюшон на голову: — Раз уж ты так замёрз, оставайся здесь. Я тебя сменю. Он надел пальто поверх рубашки и поспешно вышел. Кутаясь в нагретый свитер, Хавьер уныло посмотрел ему вслед, потом перевёл взгляд на о’Дрисколла: — Если ты хоть кому-то скажешь!.. — Я не смотрел! — нервно повторил о’Дрисколл. — Ты прямо сейчас смотришь! О’Дрисколл тут же зажмурился, вздохнул и еле слышно пробормотал: — Господи, как же мне не везёт... и зачем только я покинул свой дом? — Никогда бы не подумал, что скажу это тебе, о’Дрисколл, но я чертовски с тобой согласен!