Звёзды в лужах делить с тобой...

      Будний школьный день, точнее, только его начало, ведь время только близилось к десяти часам. Ровно в 10:00 урок должен закончиться, а пока пятидесятые минуты девяти часов тянутся, а мел скрипит, вырисовывая параллелограмм и выписывая рядом его свойства, урок идёт. Ну кому будет интересно заучивать какие-то там свойства прямоугольника, который просто по-другому назвали? Так думала наша героиня, сидящая на четвёртой парте в третьем ряду. Сзади неё сидели соседи, весело о чём-то перешёптываясь и даже иногда хихикая. Бывало, что в этих соседей прилетал скомканный из ярости листочек, как бы прося, чтобы чтобы эта хохочущая парочка заткнулась. Те и вправду замолкали, но ненадолго, поэтому процедуру со скомканным тетрадным листочком повторяли снова и снова, интересно, сколько тетрадей они уже потратили на это занятие. По ошибке к нашей героине тоже иногда прилетали листочки, но она их просто безжалостно скидывала с парты, всё равно она сегодня не дежурит, и сидела, поглядывая на пустую тетрадь без единой буквы, только с синими идеально ровно отчерченными клеточками и рисунками на полях. Тетради у них в конце урока проверяли, но всем как-то плевать. Ну два влепят, и что?       Настенные часы тикали и тикали, тикали и тикали, раздражая учителя, но радуя учеников очень близкой переменой. Вот, секундная стрелка дошла до девяти, отдохнула, пошагала к десяти, передохнула, дошла до одиннадцати, отдышалась и почапала, как подумали все ученики, очень медленно, как бы растягивая и растягивая ожидание и… застыла, не дойдя до двенадцати — батарейки сели. Раздался чей-то нервный смешок и тихое «капут», но звонок своё отстоял и оглушающим лязгом освободил бедных детей от оков парт, стульев и параллелограммов. Учительница было разинула рот, чтобы высказать, какие все наглые, сорвали урок, ведь она даже не сказала, что урок окончен, но всем было плевать на эту старушку, которую будто только что за её и так растрёпанные волосы вытащили с пенсионного фонда и заставили учить детей, а она, видимо со старости, не расслышала и приняла фразу «учить детей» за «мучить детей», вот и рявкает, как собака. Но всё же, смирившись, предварительно громко и показательно фыркнув, ушла из кабинета, забрав свою сумку и положив очки в специальный серый футляр.       Как повезло, что эта перемена длилась двадцать минут, ведь можно за эти без десяти минут полчаса провести со своими друзьями, навестить параллель, прикопаться к старшеклассникам, побесить младшие классы, но только для Светки эти двадцать минут были пустыми словами. Слоняясь по пустым коридорам, ища хотя бы какой-нибудь покой для души, её сбивали первоклассники, которые играли в догонялки, а вслед им кричала их классная руководительница, что по коридорам бегать нельзя и поставит им в дневник замечание. «Какие же они беззаботные» — только и пробурчала себе под нос Света. К ней подошла Мира, расстолкала как смогла, предложила какую-то классную идею, связанную с рисованием по типу: «нарисуй кого-нибудь и я попробую угадать, кто это», но слоняющейся у стен было всё равно, она и не слышала, как ей что-то говорила подруга, она просто осела по стенке на пол в уголке и осталась так сидеть, всё больше сжимаясь, словно на неё давил вакуум, обволакивая и не пропуская никого и ничего… Даже прошедшая рядом учительница не заметила эту «серую мышку», которая раньше была солнечным и жизнерадостным человеком, которого все сторонились из-за её излишней активности, а теперь всё ровно наоборот — она сторонится всех, потому что это напоминает ей о времени, когда у неё не было никаких забот, накручивая себя, что такими темпами она уже давно должна была привыкнуть. К сожалению сегодня была музыка, как раз на следующем уроке, на которой та бы, наверное, разрыдалась от беспомощности, ведь осознование, что даже на уроках такого свободного и всестороннего исскуства её принуждают, накатывает волной, из которой невозможно выплыть, а уходя уносит за собой в открытый океан беспомощности и загнанности…       Двадцать минут пролетели с космической скоростью, о чём оповещал звонок, лязгая своими до жути старыми поржавевшими дисками и молоточком, что как в жутких конвульсиях бился об эти диски, издавая ненавистный всем звонок на урок. Все, как и подобается порядочным и прилежным ученикам, пошли по своим классам. Света тоже решила пойти в класс. Зайдя и присев на своё местечко, та открыла блокнот и начала что-то судорожно чиркать, предполагая, что это как-то выместит её хоть некоторые разъедавшие изнутри эмоции, но всё было бесполезно. Слёзы отчаянно капали на исчерченный чёрной пастой лист блокнота. Это было не в первой, так что это состояние уже не страшило девочку. Отпросившись выйти, девочка тяжёлой походкой вышла из класса и направилась к туалету, закрыла дверь, зашла в кабинку, предварительно проверив остальные, чтобы понять, что здесь никого нет, заперлась и заплакала навзрыд, истеря и матеря всё что можно, издавая истошные крики беспомощности. Упав на колени, она не переставала рыдать. Так прошло минут пять, после чего она начала долбить пол кулаками, абсолютно пофиг, что внизу тоже есть люди, ведь им не понять всю боль той ученицы, которая уже, спустя минут пятнадцать, не могла рыдать — то ли слёзы закончились, то ли ей пришло осознание, что дверь в туалете, как и стены, без звукоизоляции или она просто устала. Сев на холодный кафель и прижавшись к стене кабинки стеной, та сжалась в комочек и просто сидела, уткнув своё отёкшее от слёз лицо в колени.       Входная дверь в женский ткалет отворилась и размеренные мягкие, но чёткие шаги послышались за стеной кабинки. Дверь к единственной занятой кабинке дёрнулась, Света промямлила про себя что-то вроде «занято», но дверь не переставала дёргаться. Дверца не поддавалась, а изнутри никто открывать даже и не думал — своих проблем полно, а тут ещё и ломятся с речами «Света открой, я знаю, ты здесь», хотя получателю этих слов было абсолютно пофиг, ведь она их даже не слышала и слышать не собиралась. Выбив замок в виде старой ржавой и погнутой щеколды, кабина распахнулась и к сидящей на полу Свете подошла её одноклассница Настя. Присев на корточки и положив руки на опухшие щёки своей одноклассницы, подняла опухшее. Настасья посмотрела прямо в глаза-хамелеоны напротив, что сейчас были серыми со слабыми оттенками голубого и, ставшим почти чёрного цвета, болотного: — Ты почему здесь сидишь и не открываешь?! Мы же волновались, а тут ты пропала- — но не успела она договорить, как голос Светы резко отчеканил: — Заткнись. — Но! — хотела было продолжить Настя, как её снова перебили: — Заткнись, я сказала! Достали вы меня все! Уйди! — одноклассница и, по совместительству, лучшая подруга никуда уходить и не собиралась, а лишь убрала руки с лица подруги и переложила их на плечи, что сильно дрожали. Потом тело русоволосой отдёрнулось от чужих рук и Света закричала — Уйди! Видеть вас всех не хочу! Достали, надоели, замотали, отстань! Убери свои руки от меня! Я теб- — не успела та и закончить, как её рот захлопнули, да ещё и так нагло и безпрецендентно, что глаза на лоб выскочиличи.       Губы черновласой перекрыли чужие, не ожидавшие такого поворота от слова совсем. А так как обе целоваться не умели, то инициативу до сих пор держала природа, не дающая обеим отстранится по самым неясным причинам. Так обе пытались что-то сделать, да уже обе, Света уже вышла из ступора и поэтому обе. Как-то неумело и робко они отрывались, чтобы взять хоть глоток воздуха, потом снова сливались и пытались любыми способами доставить другому человеку хотя бы небольшое удовольствие. Отодвинув наконец головы друг от друга, обе покрылись румянцем, кровь бушевала в голове, отдавая гулом и шумом, а адреналин ударял в голову, как и во время поцелуя. Повисла неловкая тишина, которую прервал звук открывающейся двери туалета и рядом с сидящими на кафеле раскрасневшимися девочками уже стояла учительница музыки, обеспокоенная пропажей аж двух учениц разом, причём одна пошла искать другую. — Так, девочки, марш на урок, иначе я директору доложу, что вы обе прогуливаете урок! — пытаясь быть строже, чем она па самом деле есть, произнесла учитель. — Ну давайте, бегом, подъём!       Но даже на уроке этот первый поцелуй не выходил из головы, и за этими раздумьями обе девочки просидели целый урок. На перемене же, во время столовой, те уселись за один стол, где всегда и сидели, пока остальные собирались в компашки и что-то бурно обсуждали. — Может, повторим? — разрезал тишину неловкий голос. — Давай после уроков, хотя бы, а не вовремя них? — так же смущённо ответил другой голос. — Солидарна.