Иллюзия

Микеле не мог сказать, что именно произошло. Неделю назад сердце его разорвалось, и казалось, что теперь он не чувствовал ничего. Странная, немного пугающая пустота в голове, в груди, в душе. Итальянец не мог вспомнить, чем он был занят в последнее время, он будто временно выпал из жизни. Он не помнил ни Флорана, пытающегося поговорить, не помнил, откуда взялся огромный букет белых роз, которые теперь стояли на кухне в вазе, не помнил, откуда в его квартире столько вина и немытой посуды. Как будто всю эту неделю кто-то другой жил за Микеле Локонте. Утром, зайдя в гримерную, мужчина заметил на своем столе чашку с кофе. «Правильный кофе с корицей, шафраном и сливками, - вспомнил он, - только один человек мог его приготовить». Но эта мысль почему-то не вызывала в душе прежнего трепета. Она совсем ничего не вызывала. Микеле коснулся пальцами гладкого фарфора, и... ничего не произошло. От кофе шел легкий пар, и Локонте с каким-то детским любопытством опустил в кофе палец. Горячо не было. Было никак, разве что палец стал на вкус как кофе. Эта мысль почему-то напугала, и Микеланджело резко отдернул руку, расплескивая напиток по столу. Белая фарфоровая чашка покатилась и, сорвавшись с края, упала на пол, разбиваясь на неровные осколки. Флоран открыл дверь и удивленно замер на пороге. Разбитая кружка на полу и рядом - хохочущий до слез Микеле. Пожалуй, это зрелище могло напугать. Мот бросился вперед, пытаясь приобнять друга, схватил за руку, дернул, но тот, едва успев подняться, снова скатился на пол, загибаясь от смеха. - Микеле?.. - обеспокоенно позвал француз. - О, mon ami! - сквозь смех выдавил итальянец, будто бы только заметив друга. - Mon ami, mon ami, mon ami! Флоран невольно улыбнулся. - А как же Ваша пассия, мой милый? - заметив улыбку Флорана, Микеле слегка успокоился, но тут же снова начал хохотать. Звук почему-то напомнил Флорану истерику, а пустой взгляд холодных глаз лишь подчеркивал это впечатление. Локонте поднялся на ноги и, преодолев расстояние между ними, прижался губами к губам Флорана. И ни-че-го. - Я свободен, mon ami, merci, - выдохнул итальянец в губы, прижимая руку Флорана к своей груди - сердце билось медленно и спокойно. И Моту отчего-то сделалось очень страшно. «Тук-тук-тук…» - когда я стою рядом с тобой… «Туки-тук-туки-тук…» - когда ты смотришь на меня… «Туки-туки-туки-туки…» - когда я касаюсь тебя…» Флоран сидел на полу перед кроватью и машинально перелистывал страницы дневника. Под пальцами все еще было ощущение чужой груди, и что-то крайне неправильное произошло в тот самый момент, когда француз почувствовал ровное биение сердца. Листы слегка шелестели от прикосновений: «Не хочу знать, mon ami, кто приходит к тебе по ночам... Кто снится тебе, кому ты позволяешь касаться тебя, когда закрываешь глаза. Каждый день я загадываю, чтобы ты пришел в мой сон. Как думаешь, бывают общие сны? Хотя вряд ли ты видишь то же, что и я...» Сегодня уже заходила Тамара, но Мот внезапно осознал, что не может ее видеть. - Фло-о-о… - протянула девушка, когда француз рукой преградил ей вход. - Уходи. - Ты пьян? У тебя кто-то есть? - девушка тут же окрысилась и привстала на носки туфель, пытаясь заглянуть в квартиру. - Уходи! - выкрикнул Флоран и захлопнул перед девушкой тяжелую металлическую дверь. Скандал был сейчас совсем лишним, а расстаться по-хорошему не получилось бы... Крики, истерики - зачем эта лишняя суета, когда голова занята совсем другим? «Когда я решил ее бросить?» - удивился Флоран и, тут же забыв свою мысль, снова сел за дневник. Страниц много, и они, сменяя друг друга, все больше убеждали Флорана в странности утреннего происшествия. Микеле не мог не реагировать. Микеле не мог… да просто не мог вести себя так! Влюбленность итальянца не была для Флорана неожиданностью, но это… Страница за страницей двигались мысли в голове. Это все больше походило на какое-то помешательство - от этого нельзя было избавиться так просто. Но как?.. На протяжении всей репетиции Микеле был слишком весел. Локонте шутил, улыбался, и это было неправильно. Флоран так привык получать все его внимание, что теперь такая перемена была резкой и непривычной. Если бы он знал сразу, что эти чувства сродни мании! Они могли решить все давно, разобраться, и наверняка что-нибудь можно было придумать. Мужчина поднялся на затекшие ноги и потянулся, пытаясь хоть немного расслабиться. Зачем он приготовил сегодня тот кофе? Хотел извиниться? Напомнить о себе, сделав еще больнее после того случая с Тамарой? Всю неделю Микеле был не собой - Флоран несколько раз приходил к нему, и казалось, что навстречу из коридора выплывал призрак. Микеле не пускал француза в квартиру, и тот не слишком настаивал. Они стояли на лестничной клетке, и Мот обнимал итальянца, рассказывал ему какую-то ерунду, кажется, извинялся и натыкался на абсолютно пустой взгляд. Ему хотелось расшевелить Локонте, и он дарил ему цветы, взбудораженный воспоминаниями о белых розах. Ему хотелось привести его в чувство, и Флоран принес вина. Они, похоже, выпили не одну бутылку, сидя прямо на лестнице, но Микеле, казалось, был неприлично трезв. А сегодня... разве может человек с разбитым сердцем так смеяться? Флоран достал из кармана телефон, и пальцы быстро побежали по клавишам. "Поговорим?" Мысли не давали покоя, и Мот все еще хотел понять, что происходит. Ответ не заставил себя долго ждать. "Приезжай". От удивления у Флорана разжались пальцы. Когда он был у Микеле в квартире, лишь однажды, почти случайно зайдя внутрь, тот выпроваживал его с такой напористостью, что Мот был растерян. Когда мужчина рассказал это Солалю, тот, смеясь, предположил: "Это же Мик! Может, у него там алтарь, не думай об этом!" И Мот не думал, тогда не думал. Проверить шутливое предположение ему никто не предлагал, а вот сейчас эта мысль не давала ему покоя. Дверь в квартиру Микеле открыл далеко не сразу, но Флоран умел ждать. Итальянец солнечно улыбался, пропуская "друга", и Моту стало как-то не по себе. Жилье "Моцарта" представляло собой что-то среднее между пестрой раскраской, готическим замком и свалкой, больше все-таки походя на последнее. Одежда, кучей сваленная на кресло, мольберт и разбросанные по полу краски, листы бумаги, обрывки черной кружевной ткани и каких-то тряпочек. Кружки, тарелки, диски - все вперемешку. Невольно возникало ощущение, что здесь прошелся ураган. Флоран не мог представить, как итальянец умудрялся жить среди всего этого безобразия. Микеле, продолжая улыбаться, прошел на кухню и, сев на пол перед каким-то ящиком, начал складывать в него "мусор", который называл своими вещами. Флорану оставалось разве что замереть в коридоре, наблюдая за всем этим. - Ты хотел поговорить, - напомнил итальянец. Молчание затягивалось. - Да, я... – Мот попытался что-то произнести, но в руках Микеле мелькнул листок с рисунком, и француз замолк. Микеле вглядывался в линии туши: на листе было изображено двое улыбающихся мужчин: один высокий с черными волосами и редкой щетиной, второй худой с щербинкой между передними зубами приобнимал спутника за плечи. Неожиданно Локонте улыбнулся и, подмигнув французу, порвал бумагу напополам, уничтожив рисунок. - Так что ты? Сердце гулко билось в груди, и Флоран не мог объяснить, что произошло и как он очутился на полу, прижимая к груди кусочки порванного рисунка, положив голову на колени итальянца, который расположился в кресле. Мот вдыхал запах цветочного парфюма и тепла, а Микеле удивленно гладил француза по голове. - Зачем тебе эта бумажка, mon ami? - тихо спросил Локонте. - Хочу, - так же тихо ответил Мот, и губы Микеле сами расползлись в улыбке. Еще какое-то время прошло в полной тишине, когда Флоран подал голос. - Расскажи, - попросил он. - Mon ami… - улыбнулся Микеле, перебирая пальцами отросшие черные пряди. Ему сейчас казалось, что он разговаривает с маленьким ребенком - так давно он успел забыть, что все-таки старше. - Знаешь ли ты, почему нельзя влюбляться в божество? Почему кумир должен всегда оставаться недостижимой мечтой? Почему старые боги не подпускали к себе людей? – Микеле, не дожидаясь ответа, продолжал: - Потому что божество идеально, - тихо проговорил он, поцеловав Флорана в висок, - в своих поступках, мыслях, чувствах. Как думаешь, что случится, если человек, ослепленный своей мечтой, дотянется до идола и увидит в нем те грехи, с которыми борется сам, чтобы быть лучше? - Микеле снова замолк, давая Моту время для размышлений. - Бог превратится в человека, mon ami... Он станет таким же грешным. Итальянец слегка усмехнулся, и в голове Флорана промелькнули строчки, которые он прочел совсем недавно: «Мне кажется, что я поклоняюсь камню. Каменному образу, самому красивому, который я когда-либо видел. Я стою перед ним на коленях и отдаю всего себя. Я готов ради него убить, предать, умереть. Но, как и Боги не слышат молитв грешников, так и мое Божество остается глухим к моим чувствам». Рисунок, прихваченный скотчем с внутренней стороны, стоял в рамке на прикроватной тумбочке Флорана. Четкие мазки туши, плавные линии - мужчина улыбнулся и притронулся пальцем к стеклу, защищающему это чудо. Жизнь Мота как-то переменилась. Сальери не давался ему в полной мере, к Тамаре напрочь был потерян интерес, а итальянец непринужденно и весело скакал по сцене, выводя душевный покой из равновесия, уже окончательно. Отношение поменялось - это было уже понятно, но замечать каждый раз такого Микеле становилось невозможно. Не было игнорирования или равнодушия со стороны Локонте, просто именно в этот момент Флоран понял, что значит дружба - та самая, когда близкий человек чувствует себя комфортно, когда он улыбается тебе, сидя рядом в кафе, когда он скачет, рассказывая какую-то историю, - и когда Микеле начал ходить по клубам? - и в этом нет подтекста. И каждый раз француз старательно пытался найти намек, влезть "между строк", но за улыбкой "Моцарта", похоже, действительно не было ничего похожего на чувства, и от этого было больно. Осложнялось все тем, что у бедного Мота, видимо, ехала крыша - как еще можно было объяснить, что любой лишний вздох, задравшаяся футболка итальянца или просто касание вызывали какую-то непонятную гамму эмоций? А когда на репетициях "Алозия" вот так вешалась на "Моцарта", и тот кокетливо обнимал ее за талию, в шутку шепча что-то в губы совсем не по сценарию? Флоран готов был поклясться, что знает причину ненависти Сальери... Моту уже давно казалось, что все неправильно, но потом это "неправильно" перешло на новый уровень. Когда Флоран зашел в гримерную, у него сразу появилось чувство, что что-то произошло. Микеле был другим - не таким как раньше, но и чрезмерная веселость тоже куда-то пропала. Он стоял посреди комнаты, губы медленно шевелились, беззвучно читая, - в тонких пальцах итальянца была записка. Простая белая бумажка, больше напоминающая визитку. На столе лежал букет белоснежных лилий, и их аромат дурманил голову. Внезапно Локонте поднял глаза и улыбнулся. Но улыбка эта была совсем не дружеской, она была... пошлой - такой, когда думают о чем-то запретном, улыбка, предназначавшаяся сейчас кому-то невидимому. Будто сгоняя наваждение, итальянец быстро облизнул потрескавшиеся губы и, подмигнув Флорану, прошел мимо него на выход, оставив после себя терпкий цветочный аромат, который перемешивался с запахом лилий и сносил Моту голову. Записка осталась на столе, и Флоран не удержался. Проклиная себя за слабость и сгорая от стыда, он все-таки прочел: " Микеле, считай это моей слабостью, но я не смог сдержаться. Ты прекрасен, у меня перед глазами до сих пор... Ох, надеюсь, это был не последний твой подарок". Микеле казалось, что он проснулся после долгого сна. Его идол пал. Он так долго ждал, так долго готов был терпеть и смотреть на отношения Фло, что последний удар француза был как будто вдохом после долгого нахождения под водой. Возникало какое-то непреодолимое ощущение свободы, с которым невозможно было бороться. Микеле перестал надеяться, он просто отпустил свою мечту, понизив ее до статуса обычного человека, и от этого становилось легче. Сейчас ему хотелось всего и сразу, и в голове никак не укладывалось, почему он отказывал себе в таком количестве мелочей? Он радовался каждой репетиции, заигрывал с девчонками труппы, но очень скоро этого стало мало. Проснувшиеся чувства и желания требовали выхода наружу. Мысли, которые посещали голову "Моцарта", заставляли его сгорать от стыда и желания. Вначале итальянец исследовал ближайший бар, однако музыки там было не слишком много, а пить ему не хотелось. На жалобы Солаль протянул Микеле визитку с адресом, и на следующую ночь в планах уже был клуб. Раньше подобные заведения не слишком-то нравились Локонте, но сейчас все было совсем по-другому. Полумрак помещения освещался яркими вспышками света в такт какой-то безумной музыке. Мелодии почти не было, только бешеный ритм - такой громкий, что сердце само начинало биться в такт, а пол под ногами, казалось, мелко дрожал. Люди вокруг танцевали, и у Микеле от всего этого закружилась голова. Он заказал себе коктейль, просто ткнув пальцем в первую попавшуюся строчку барного меню, не представляя, как здесь возможно услышать хоть слово. Абсент, виски, джин. Выпил залпом предложенную бурду и растворился в толпе. Было хорошо, адреналин гнал кровь по венам, и Микеле очень быстро втянулся в ритм. Он выпил уже далеко не один стакан, и голова пьяно кружилась, заставляя закрывать глаза. Было жарко и душно - итальянец расстегнул рубашку. Зазвучала странная мелодия, такая же пульсирующая, но все-таки больше похожая на обычное понятие "музыки". Микеле выгнулся, изгибаясь под песню, - ему казалось, что он часть толпы. Что все они - одно целое. Вокруг были чьи-то руки, тела; его трогали, касались, танцевали, и итальянец был уверен, что он вот-вот взорвется. А потом чьи-то горячие ладони собственнически взяли его за талию, притянули, к спине прижалась чужая грудь, и чьи-то губы коснулись шеи. - Не ожидал, - сбивчивый шепот на ухо, в котором Локонте удивленно узнал голос Мервана. Микеле не хотел думать - вопрос это или утверждение. Ему не хотелось думать совсем, в голове творилось что-то невообразимое. Он чувствовал только горячие ладони, прижимающиеся бедра и стук чужого сердца. А потом все было в какой-то дымке: когда Микеле нетерпеливо целовали в такси, до боли прикусывая кожу, когда вжимали в стену лифта, заставляя дрожать от желания в какой-то невероятно длинной дороге к дому. - Потерпи... - хрипло шептал итальянец и сам залезал руками под пояс чужих джинсов. Они все-таки добрались до квартиры, кое-как захлопнули за собой дверь, и Локонте тихо охнул, когда его снова вжали в стену. А дальше все потеряло смысл - горячие ладони, до боли сжимающие бедра, вздохи и сухие губы, касающиеся шеи. Закинутая нога и легкий стон, пробирающий до дрожи. Закрытые глаза и жадные прикосновения. Четко, громко, сладко - как ритм безумной музыки, сводящей с ума.