43

Выкурив уже четвертую сигарету за полчаса, Амадо потушил тлеющий окурок о гранённую пепельницу. Глаза от долгого контакта с монитором ныли и слезились, в голове стоял ужасный гул, усиливающийся с каждой минутой. Непривычная, совсем не свойственная ему нервозность преследовала с самого момента пробуждения, отвлекала от насущных проблем. Но к чёрту. Сегодняшнему дню уже уготовано стать решающим — это билет в один конец. Вещи были собраны ещё вечером — чемодан с ними теперь скромно стоял в углу и ждал своего часа. Если б мог, Амадо забрал бы с собой всю свою лабораторию, на обустройство которой положил годы, но время слишком поджимало. Действовать нужно было немедля, пока Джиген слаб и не ждёт дезертирства. Не ждёт — особенно от него. Да, Амадо всегда был предателем. Он вынашивал планы долгие годы, продумывал всё до мелочей и ждал лишь одного — своего шанса. И вот тот здесь, лишь руку протяни — но иррациональное чувство какой-то незримой неправильности скребло когтями грудь. Беспощадная совесть, что он давно похоронил, сейчас гнилыми пальцами обхватывала сердце. Предавать мерзко. Пусть ради благой цели, пусть ради сотен тысяч жизней — мерзко. Но никто, кроме него, не способен завершить начатое. Останься он сейчас, пусти всё на самотёк, и Коноха проиграет. А с ней проиграет и весь мир.

***

Часы на стене показывали сорок три минуты до полудня. Амадо выключил все компьютеры и сел в кресло докуривать сигарету — он уже сбился со счёта, какую. Откинувшись на спинку и подняв глаза на длинные белые лампы на потолке, он рефлекторно сощурился от холодного света, что за десяток лет стал до боли привычным. Амадо знал наверняка: смена обстановки дастся ему нелегко. Хоть он и питал тёплые чувства к своей лаборатории, в «Каре» ему не нравилось никогда. Воздух здесь насквозь провонял недоверием, презрением и обманом. Каждый, абсолютно каждый был готов ради собственных целей предать того, с кем ещё вчера делил секреты и называл своим соратником. А Джиген, их лидер, — инопланетное отродье — лишь безучастно наблюдал за этим разлагающимся мирком подземных коридоров. Для Джигена все люди были весьма скучны и несовершенны. По его словам, он достаточно изучил их повадки, чтобы потерять к ним всякий интерес. Амадо невольно стал единственным, чьё общество тот нашëл хоть сколько-нибудь занятным, — это льстило, но настораживало. Потому сперва приходилось приглядывался, оценивать, рассчитывать — тщетно. Имевший обыкновение доверять лишь логике, Амадо не мог найти ни одной рациональной причины, и поступил так, как делают обычные люди, коих и презирал Джиген, — начал привыкать. Когда тот стал постоянным гостем в лаборатории, он не препятствовал: ненавязчивые разговоры уже перестали приносить дискомфорт, да и Джиген оказался на редкость хорошим собеседником. Иногда того пробивало на откровения — в основном о жизни среди людей, — и они говорили долгими вечерами, распивая терпкое вино в хрустальных бокалах. Амадо больше предпочитал слушать, изредка задавая осторожные вопросы и кивая в знак заинтересованности. Поиски сосуда затянулись на дольше, чем планировалось изначально. Мëртвые дети, разбитые колбы, провальные эксперименты — и так день за днëм, день за днëм. Джиген злился, негодовал по любой мелочи, а его отточенная маска безразличия трещала по швам. Амадо видел: он в отчаянии. Срок жизни его тела таял на глазах, а с каждой расколовшейся колбой таяла и надежда. Спустя несколько лет им всë же удалось отыскать сосуд, но облегчения это не принесло. У мальчишки оказался дурной характер, и он ни в какую не желал делать то, что от него хотели. Джиген поначалу пытался найти с ним общий язык, но затем плюнул и превратил его жизнь в сущий кошмар. Пару раз даже чуть не убил — притаскивал полудохлого, с переломанными костями к нему в лабораторию. Амадо тогда позволил себе возмутиться, на что Джиген не привычно вежливо попросил прощения, а тактично промолчал — будто и впрямь ощутил вину. Разумеется, не перед мальчишкой. Перед ним. Шли годы. Амадо ждал; в отличие от Джигена, он был не обделëн терпением. Тот по-прежнему захаживал к нему в лабораторию по вечерам, чтоб поговорить и выпить. Когда же за ним закрывалась дверь, Амадо обдумывал и просчитывал варианты его убийства. Цепочка необратимых событий запустилась в тот день, когда сосуд попал в Коноху. На собрании внутренних «Кары» Джиген был предельно спокоен и рассудителен; никто больше не знал, что после он зашëл к Амадо и попросил у него сигарету. Последнюю. Изо рта. Откровенно говоря, курить тот не умел и выглядел даже немного уморительно, закашлявшись после второй затяжки, — Амадо еле сдержал улыбку; он совсем не ждал, что ему протянут сигарету обратно. В этом было что-то неправильное, определëнно. Джиген на миг будто превратился из опасного, жестокого врага в самого обычного человека, коих ходит по земле сотни тысяч. В конце концов они выкурили сигарету на двоих. Амадо зачем-то вспомнил тепло его рук, когда опустил взгляд на почти истлевший в пепельнице бычок. Но сейчас всë это больше не имело никакого значения. Амадо не сомневался: тот не отступится от своей главной цели. В этом они с ним похожи. Однако Джиген всë-таки просчитался. Доверился, подпустил слишком близко, раскрыл все карты. Он мнил себя богом — но разве боги могут быть столь беспечны? Часы всë ещë показывали без сорока трëх минут полдень. Оставалось сорок три минуты, чтобы попрощаться.