во все тяжкие.

       Это был один из февральских дней, когда вьюга за окном танцевала и кружила на месте, своими лёгкими и белыми рукавами раздувая тающие осколки капель. Температура на улице была около -8, но даже при таком минусе на главной площади собирались люди, в предвкушении скорейшей весны и предстоящих праздников. Кто танцевал и вальсировал от одного угла танцевальной площадки до другого, кто наслаждался ярмаркой, кто просто пришёл сюда посмотреть и подышать, вдохнуть наконец свежий воздух после сильных заморозок и сильных ветров.       На площади кипела жизнь, и только наш француз искал глазами нужный прилавок, что был запримечен ещё когда Рафаэль на всех порах бежал в книжное издательство ради своей книги. Глаз писателя был намечен на разные интересные вещи на его счёт, и так, когда на глазах промелькнул ларёк с минералами и другими камнями, то в голове осталась мысль на весь день о том, что по пути домой нужно будет зайти и присмотреть подарок для любимого человека, что в частности занимал большую часть мыслей каждый день в голове Андре.        Сколько бы они не конфликтовали и не хранили молчание из-за многих аспектов их совместной жизни, а Рафаэль жил этим человеком, никогда прежде не чувствуя такие глубокие чувства ни к кому, кроме него. Вильгельма Гримма. Кровный немец, с блондинистыми волосами цвета платины. У него были прекрасные, змеиные глаза золотого отлива, что тонули в пушистых ресницах каждый раз, когда с хитрым прищуром Гримм смотрел на своего мужа, и был молчалив и немногословен. Но сколько слов таилось в его молчании, столько не сказать и не описать обычными словами. Это было что-то глубокое, неописуемо родное, то, что Андре сам пустил по своему телу до лёгкого тока на кончиках пальцев каждый раз, когда его рука только касалась перламутровой кожи. Несколькими словами, Рафаэль очень любил своего человека, даже спустя несколько месяцев, как тот в одну новогоднюю ночь сделал предложение французу, последний лишь млел с каждым днём от одной любви и внимания этого немца.        И сейчас, рассекая по зимней площади сквозь толпу людей, мужчина каждый раз извинялся при столкновении с кем-то и бежал дальше к ларьку, пока кто-то другой не положил глаз на аметистовую гранёную подвеску; Андре наконец распахнул дверь и зашёл внутрь, делая облегчённый вдох. Аметист был на месте. Лежал на красной и махровой подушечке, так и приманивая к себе внимание фиолетовым блеском полупрозрачных граней, что казалось, были отшлифованы и сглажены?        Определённо, камень был гладким даже с наличием шести граней, и довольно симпатично смотрелся на шее, стоило только писателю представить, как завязывает эту подвеску на шее любимого человека, и как оставляет свою улыбку на лице, любуясь, как шестигранник переливается под светом настольной лампочки в их комнате на пару с холодным золотом глаз Вильгельма. Стараясь как можно быстрее купить заветный подарок, Андре покидает прилавок и наконец оказываясь во дворе знакомой малоэтажного дома, достаёт аметист и приподнимает его на уровень глаз, наблюдая перелив фиолетового. Камень был очень красивым, и в нём словно таилось нечто большее, нежели простая драгоценность. Каждый камень был кем-то добыт, кем-то обработан и долго путешествовал из одного место, в другое. Сколько в нём хранилось истории знает только он, если его не увидит опытный ювелир, коим француз не являлся. Лишь простой писатель, что оставлял после себя «любовь» в прозах и историях очередных героев, чьи жизни постигали разных событий и бытие жизни.        — Как же ты прекрасно выглядишь, и подумать не мог, что аметисты так нравятся ему, видимо, не только красота в них ценится, жаль, что я в камнях не разбираюсь, но надеюсь, что ты ему понравишься… — пряча подвеску за пазуху пальто во внутреннем кармане, Рафаэль открывает дверь парадной и заходит на лестницу, с каждым шагом вверх пересчитывая на ней ступеньки, с тихим волнением, нежели от скуки, — довольно волноваться, ему точно понравится. Говорят, что надежда умирает последней, но всё же…       Всё никак не унималось сердце в груди мужчины, готовое вот-вот выпрыгнуть и оставить дыру и чувство пустота, словно он шёл не домой, а оканчивать жизнь на смертном одре, но дыхание задержалось, а фигура француза в немом удивлении застыла в проёме двери квартиры, когда глаза увидели его. Немец стоял к нему спиной, пока он не повернулся в сторону коридора, а на его носу не было замечено очков и книги в руках. Казалось, что светлое лицо просто тонуло в широкой горловине белого свитера, что делал из Вильгельма более домашнего. Андре потряс головой. Нет, он и ранее был по-своему домашним и тем ещё домоседом. Но сейчас… Сейчас он выглядел чуть иначе, по-особенному окутанным уютом их скромной совместной квартиры на окраине города, где до хвойного леса было рукой подать, а там они вдвоём по весне хотят прогуляться меж деревьев и найти скромное и тихое место, где Рафаэль бы смог нарисовать своего возлюбленного в природной паутине одиночного странствия и тишины. Он потерял дар речи.        — О, ты вернулся, — Вильгельм откладывает книгу и стягивая очки, прячет в ящик стола, они попросту не понадобятся, чтобы увидеть мужа воочию, застывшего по воле судьбы в самых дверях, — заходи в квартиру и не стой в коридоре, через порог не встречают.        Гримм выжидающе пробежался глазами по внешности мужа и театрально вдохнув, протягивает руки, чтобы тот наконец сделал шаг в дом и отдал ему пальто.        — Ах, да, извини, — мнётся на месте, но находит наконец в себе силы зайти и стараясь скрыть своё волнение за и без того беглым взглядом куда-то в пол. — я хочу подарить тебе это… — всё же достаёт подвеску с стягивая перчатку с руки, протягивает камень на ладони Вильгельму, с надеждой в глазах поднимая взгляд на мужчину напротив.       — Рафаэль, ты не должен…! — уже было начал немец, но тотчас заикнулся, приглядевшись к камню на благой верёвке. — это же… но, зачем?        Вильгельм берёт подарок и в такой же позе, что и Рафаэль, замирает и разглядывает всё ближе в своей руке ново приобретённое. — Красивое.        Андре теперь же скинувший наконец пальто со своих плеч на стул в коридоре, снимает обувь и подходит ближе: — Я надеялся сделать тебе приятно, ведь ты так и не застал подарка от меня, и я знаю, что ты против них, но прошу, придай этой подвеске больше внимания, как моим чувствам, нежели простой вещице, как подарку. Подумал, что она будет красиво выглядеть на твоей шее, и твоя красота лишь сделает её ещё чуднее.        — Я... Ох, и не знаю, что сказать.        — Просто дай мне сделать тебе приятно, что будет напоминать об этом дне.        — То есть, напоминать, думаешь, я его забуду?        — Тц, Ви, как обычно, пока не удостоверишься, не успокоишься, пх, момент, — Рафаэль перехватывает подвеску и обходя мужа, сдувает платиновые волосы на плечи и вешает аметист на шею, в отражении зеркала слева наблюдая за лицом Гримма, — нравится?       Немец оборачивается к нему лицом и смотря на совершенно запутанный вид Андре, выжидающе ждёт и наконец потянув его за затылок к себе, припадает к покусанным губам, с минуту нежно целуя. Его слабая улыбка возвращается в до боли знакомую хитрую ухмылку, а золотые глаза смеются над его видом, и с немой благодарностью смотрят словно сквозь него. На пылкую душу француза: — Мне приятно, спасибо, любимый.        Он вновь обращает внимание к зеркалу и видя уже на себе фиолетовую подвеску, накрывает её ладонью, чувствуя, как сердце пропускает удар. Лишь самое тихое и слабое волнение протекло за этот короткий, но такой длинный момент. Пропускает и второй; Рафаэль, что стоял теперь за его спиной, закрывает смольные глаза и затаив дыхание, чтобы Гримм не почувствовал его на своей шее, целует в самый загривок, нежно оставляя щекотную дорожку поцелуев от плеча до ушей.        — Очень рад, что тебе понравилось, как знал, что этот аметист подойдёт тебе. На что Ви уже тихо смеётся и хмыкает, пожимая плечами.        — «Подлецу всё к лицу».        — Перестань, не об этом я ведь сказать хотел, — его шею обвивают руки и Раф приникает к спине, даже слегка наваливаясь на своего любимого человека и искренне улыбаясь куда-то в его шею.       — Когда же ты будешь различать мои шутки… — театрально делая глубокий вздох, Вильгельм целует его в висок и сам замирает с закрытыми глазами, простояв так ещё какое-то время, пока не настало время ужина. — с возвращением домой, моя милая душа. Люблю.