Per la prima volta

Просторную комнату заливал свет, солнечными зайчиками рассыпаясь по желтым обоям на стенах. Потолок отражал солнце квадратами широких окон, занавески шелестели от тёплого ветерка сквозь приоткрытую форточку. Где-то прямо под окном пели птицы, и хотелось летать по комнатам большого дома, подпевая им, а не спрягать глаголы, читать главы скучной книги и заучивать глупые песенки. Анечка сидела за деревянной партой, прелестно подпирая голову ладонью и болтая ногами от скуки. Юноша в белой рубашке и распахнутом черном сюртуке стоял напротив, возле доски, и мелом расписывал спряжение глагола tradurre. Девушка поглядела на него, размышляя, как ему не жарко в этой одежде в такую тёплую погоду, а потом перевела взгляд за окно. Со второго этажа дома вид открывался на их участок с садом и раскинувшийся неподалеку лес. Солнце заливало окрестности, сочные листья шуршали на ветру, клочки облаков неслись по ослепительно голубому небу — всё так и манило выйти, прогуляться, сделать глоток свежего воздуха. — Signorina, вы не слушаете, — с некоторой обидой парень у доски попытался обратить её внимание на себя. Она обернулась, её светлые ресницы блеснули под лучами солнца, а пшеничные локоны, подвязанные розовой лентой, всколыхнулись, как при прыжке. — Давид, ну неужели вам хочется торчать в душных комнатах, когда на улице такая красота? — протянула девушка, часто-часто хлопая глазами. Он на пару секунд замер под напором этих чистых голубых глаз. — Ma, mia cara, вы не будете учиться, если мы выйдем на улицу, — он смешно поморщил нос, заставляя Аню хихикнуть, а после поправил круглые очки в тонкой черной оправе, которые делали ещё больше его и без того большие карие глаза. Как у истинного итальянца, у Давида были смольно-черные короткие кудри, густые брови и острые черты лица — чем-то он походил на красивую античную скульптуру. Но его улыбка всегда была немного неловкой и делала его очень милым, поэтому Анна любила заставлять его улыбаться. Давида взяли гувернёром к пятнадцатилетней Анечке ещё прошлой весной. Он приехал из Италии к русским родственникам и искал работу, а родители Анны на Италию имели большие планы. Поэтому теперь их дочь регулярно учила итальянский язык с самым настоящим итальянцем с забавным акцентом в русской речи, а помимо того он давал ей уроки пения и игры на фортепиано. Родители не могли нарадоваться на девушку, которая выглядела совсем взрослой, когда читала им «Ромео и Джульетту», декламировала красивые поэмы на итальянском или играла пьесы. Для них она оставалась всё тем же ребенком с сияющими глазами, но Давид видел её уже другой. Когда он только приехал, она ещё часто вела себя по-детски — правда, это было не глупо, а наоборот умиляло. Но за прошедший год она повзрослела и стала девушкой: он корил себя за то, что любуется её хрупкой талией, плавными движениями бедер, за то, что считает платья её гардероба, которых у неё было несметное количество. Но в то же время он убеждал себя, что в этом нет ничего постыдного: она была младше него всего на четыре года, скоро ей должно было исполниться семнадцать, и она, пусть иногда и вела себя как ребенок, мыслила по-взрослому и отлично понимала все происходящее. Вот и сейчас: он прекрасно знал, что она специально заигрывает с ним, строя глазки, и согласно вступал в эту игру. — Отчего же! — воскликнула она, тут же поднимаясь на ноги. — Там все располагает к учебе! Воздух, солнце, тепло, птицы… — Вас всё вокруг будет отвлекать, — он по-доброму улыбнулся. — И вы тут же забудете про то, что читали. — Ну пожалуйста, Давид! Я вас молю! — она прижала руки к груди, глядя на него с такой щенячьей преданностью в глазах, что за ней было трудно разглядеть хитрую ухмылку. — Я прочту вам две главы прямо там, мы даже поговорим по-итальянски! Честно-честно! — Va bene, — он не сдержал смеха, слушая её эмоциональные восклицания. Анюта тут же захлопала в ладоши, подбегая к нему, чтобы обнять. Она знала, как этот юноша смущается каждый раз, когда её грудь касается его груди, и её забавляло смотреть на то, как румянец проступает на загорелых щеках. — Только сначала закончим с глаголами! И нужно предупредить синьору… — Нет, Давид, не нужно, — она с улыбкой прижала палец к его губам, а потом так же игриво отстранилась и вернулась за парту. — Я уже не ребенок. Могу сама решить, чем мне заниматься. — Нет, signorina, вы по-прежнему юны, — он смущенно улыбнулся и вновь повернулся к доске. — Questi verbi sono… — комнату снова наполнила итальянская речь и тихий стук мела о поверхность грифельной доски. Но теперь была мотивация досидеть до конца: солнышко на улице так и манило. Давид не обманул: как только она все записала и сама проспрягала для него несколько глаголов, он прихватил из шкафа две книги, взял стакан воды, пройдя по пути через кухню, и вышел вместе с Аней в сад. Девушка тут же раскинула руки в стороны, глубоко вдыхая запах свежести и подставляя лицо солнечному свету. Давид шел чуть позади, улыбаясь её детской радости. Он не мог не замечать, какой великолепной была ее кожа, сияющая на солнце. Руки с музыкальными тонкими пальцами, которые она снова прижимала к груди, стройные ноги, прикрытые голубым подолом платья до колен — все ослепляло гладкостью. Анна взяла книгу из рук гувернера и открыла на главе, где они остановились. Она не спеша шла по вымощенным камнем дорожкам, читая прямо на ходу, но Давид вдруг мягко взял её за локоть, робея от нежности её кожи. Она обернулась, глядя на него смеющимся лисьим взглядом. — Tesoro, так вы можете споткнуться, это небезопасно, — он поправил очки на переносице, чуть хмурясь, — если вы хотите поскорее расправиться с заданием и отдыхать, не беспокойтесь: дочитать мы можем и вечером. Мы сядем, вы прочтете для меня одну главу и будете свободны, как птица в небесах. — Grazie, Давид, — она снова захлопала глазами, улыбаясь ему и замечая, как он не может оторвать взгляд. Это льстило ее юному самолюбию, ей нравилось плавиться под нерешительными взглядами его пронзительных карих глаз и расплываться в улыбке в ответ. Они сели на качели, расположенные в тени деревьев, и Аня, сев поудобнее, принялась читать. Давид сидел, прикрыв глаза и тоже втайне наслаждаясь лучами солнца, и поправлял девушку, когда она ошибалась в произношении слов или слишком спешила. Наконец она дочитала и закрыла книгу, оборачиваясь на учителя с хитрой улыбкой. Он лишь усмехнулся, кивая. — Теперь можете заниматься своими делами, — Давид вновь прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья, — а я, пожалуй, буду здесь. Если понадобился, знаете, где меня искать. — Правильнее если понадоблюсь, — Анечка хихикнула. Тот согласно кивнул: ещё не все особенности великого и могучего ему удалось познать. — Andiamo insieme, David, — сказала она вдруг, прибегая к запрещенному приему — говорить на его родном языке, когда нужно было к чему-то его склонить. — Ma dove? — он чуть удивлённо вскинул брови. — Куда-нибудь, — она беззаботно пожала плечами и вскочила на ноги, — ну пойдемте! Per favore, — на её личике сияла улыбка. Давиду не оставалось ничего, кроме как послушно встать и, чувствуя, как её пальчики мягко держат его под локоть, направиться следом. Аня повела его за собой вглубь сада, туда, где уже не было дорожек и идти приходилось по траве. А потом вдруг остановилась под одним из вишнёвых деревьев, прислонившись спиной к стволу и складывая руки на груди. На губах все так же была хитрая улыбка. Вокруг стрекотали кузнечики, жужжали какие-то насекомые, на ветвях щебетала птица, а в воздухе стоял цветочно-приторный запах от плодовых деревьев. Давид остановился напротив с непониманием. — Mia cara, если вы хотите побыть здесь, я могу вас оставить, — он провёл ладонью по кудрям. — Только не задерживайтесь, signora не любит, когда вы опаздываете к обеду. — Нет, не уходите, — она взяла его ладони в свои, притягивая ближе к себе. — Давид… — она вдруг смутилась. Ее щеки порозовели, и итальянец удивлённо захлопал глазами, не узнавая свою подопечную. — Всё хорошо? — спросил он с некоторым волнением. — Sì, — она опустила взгляд в землю. — Давид, вы можете… меня поцеловать? — Scusami, — он распахнул глаза и вновь удивлённо поправил очки, — cosa? — Поцеловать, — она чуть осмелела, поднимая на него стеснительный взгляд чистейших глаз. — Понимаете, я никогда ни с кем не целовалась, а вы мне нравитесь. И я знаю, что вам нравлюсь я, — она самодовольно улыбнулась, решившись на небольшую наглость. — Ну, вы ведь можете научить меня… — Нет, как же я… — юноша совсем растерялся, — я не могу, я должен преподавать вам, и все, а это не… — Никто ведь не узнает, — она переместила ладони на его предплечья, притягивая еще ближе к себе. — Мы никому не скажем. Один поцелуй. Пожалуйста, tesoro, — Анна смотрела с мольбой, но глаза улыбались. Давид совсем смутился, теряясь и не зная, как реагировать. Его принципы ни за что не позволили бы ему сделать такого: она была совсем юной девушкой и к тому же — его подопечной, за которую он отвечал. Отношения между ними должны были сохраняться строго рабочими, как между преподавателем и учеником. Однако в ней был какой-то свет, который притягивал его, и было так трудно этому притяжению противостоять. Манили ее очерченные розовые губы, блеск в небесных глазах, мягкие локоны, игриво спадающие на плечи. И он всеми силами сопротивлялся этим мыслям, убеждая себя, что это противонравственно и неправильно. Но сейчас Анечка сама стояла напротив, требуя от него действий, и он был в растерянности. — Вы не хотите меня целовать, Давид? — спросила она, и юноша услышал некоторую обиду в голосе. — Нет-нет, хочу, — он взволнованно облизал губы. — То есть… Нельзя, Анюта, нельзя, я не могу… — Никто не узнает, — повторила она, отстраняясь от дерева и подходя вплотную, глядя на него снизу вверх. — Ну же, Давид, не будьте таким нерешительным… Она прикрыла глаза. Ее дыхание было поверхностным и прерывистым от волнения. Юноша смотрел на столь близкое и красивое лицо, чувствуя, как в висках безумствует сердце, и наконец решился. И правда — ведь их здесь никто не увидит, а рассказывать матери она и сама не захочет, сохранит эту близость в секрете. И Давид осторожно коснулся ее губ своими, не настаивая, не требуя ответа. Просто наслаждаясь их мягкостью и чувствуя сладковатый привкус миндаля и мяты. Аня неумело ответила на поцелуй, вдыхая запах одеколона, исходящий от его аккуратно стриженных волос, и прерывисто вздохнула. Это ощущалось замечательно. Давид вдруг отстранился, и Анечка, распахнув сияющие глаза, оставила еще несколько коротких поцелуев на его губах, гладковыбритых щеках и шее. Потом — поднесла его ладонь к губам и тоже поцеловала тыльную сторону, глядя в глаза. Давид едва дышал, боясь пошевелиться и спугнуть такое чудо. — Grazie, — шепнула она, заправляя прядь волос за ухо, а потом прикладывая пальцы к губам. На них все еще ощущался вкус поцелуя. — Нам пора идти, mia carа, — его голос чуть дрожал от волнения. — Можем еще посидеть в саду… — Пойдёмте, — она с лёгкостью согласилась и взяла его под руку, первой начиная идти вперёд. Она прижималась к нему сильнее, чем следовало, пытаясь насладиться этим запахом одеколона и плотно связать его с произошедшим, чтобы потом, чувствуя аромат, вспоминать эти сладкие мгновения. Сквозь листья деревьев ослепительно сияло солнце. Только природа была свидетелем робкого поцелуя и не собиралась выдавать столь невинный секрет. Аня шла уверенно, вдыхая свежий воздух, чувствуя, как тёплый ветерок треплет волосы, и с возбужденным волнением понимая, что между ней и этим скромным гувернёром-итальянцем с красивыми глазами уже ничего не будет, как прежде.