Синдром жертвы

Когда его опрокидывают на ничком, лицом вжимая в холодный пол комнаты и удерживая за шею, не давая и шанса поднять голову не будучи удушенным, Цзинь Гуанъяо в ужасе широко распахивает глаза. В ужасе испепеляющей, разрывающей изнутри душу ненависти, которую так сложно держать под контролем. Тело потряхивает крупной дрожью, когда чужая рука пробирается под горло, всё равно своевольно надавливая на шею, так знакомо. Цзинь Гуанъяо принимает свою участь, не двигаясь, не вырываясь. Он не кричит, молча лежит, пока его душат, остервенело раздевают, ударяя по особо чувствительным местам тела. Никакая боль не идёт в сравнении с мыслями, разъедающими разум, гадкими мыслями, из-за которых хочется повеситься, сделать что угодно, только бы не думать. Он издаёт только слабый звук протеста, когда обе его руки заламывают за спину, оставляя совсем беспомощным. Правую с завидной силой тянут на себя, сминают предплечье, впиваются ногтями в тонкую кожу. А потом грубо, точно ножом, надавливают ногтем на вену, в сокровенном нежном месте на сгибе локтя, и держат, держат, измываясь над ним. Цзинь Гуанъяо выдерживает примерно столько времени, сколько потребовалось бы на один щелчок пальцами, а после сдаётся, сипло скуля. Впрочем, даже поверженный, он должен сохранять авторитет. – Отпусти, – шипит он, и в кои-то веки ему подчиняются. – И чего тебе не нравится? Уважаемый глава, мне весело мучить вас, – Цзинь Гуанъяо не оборачивается, но чётко может представить эту безумную ухмылку. Сюэ Ян. Мелкий маньяк, принятый в орден Ланьлин Цзинь. Его собственный весенний кошмар, если дойти до смешения. – Мне не до веселья, ещё и ты пристал, – ворчит он с чувствующейся неприязнью в голосе. Сюэ Ян ему никогда не прельщал и бесил, а факт, что Цзинь Гуанъяо позволял ему трахать себя, как душе угодно, можно и опустить. – Тебе ведь нравится, Цзинь Гуанъяо, – чужие пальцы ведут до недавней раны, полученной в сражении, – Зачем ты из раза в раз стараешься излечиться? Оставь её, совсем скоро она загниёт от грязи, сопровождающей тебя, – Сюэ Ян хочет порвать его кожу снова, смеясь и продолжая, – Я так люблю клан Цзинь, приютивший меня! Но не тебя, точно не тебя. Я хочу тебя уничтожить. – Разодрать на куски и съесть по частям? Надеюсь, оставишь запасы? – Цзинь Гуанъяо едок в словах, востёр на язык, поэтому он готов язвить, пока может. «Пока» является ключевым словом, его волосы собирают в копну, наматывая на руку, будто стараясь лишить его их. И ведь Сюэ Ян пару раз выдирал несколько клочков волос у Цзинь Гуанъяо, уверяя, что сплетет их с какой-нибудь мертвой шлюхой, помогая заключить брачный контракт. Сюэ Ян словно действительно желает освежевать его, когда царапает ногтями кожу головы, как в попытке снять скальп. Цзинь Гуанъяо вздрагивает, кусает губы — рука вновь возвращается к шее, пальцами Сюэ Ян нащупывает его трахею, поглаживает пальцами, а после всей рукой пережимает горло. Из покрасневших глаз Цзинь Гуанъяо текут первые слёзы, и он ненавидит их, ненавидит свою слабость перед Сюэ Яном. Если бы не его добровольное согласие, до этого бы не дошло. Но это потребность — винить кого-то, поэтому он выворачивается под своим кошмаром, сам для себя притворяется что против, лишь бы направить всё негативное на него. Эмоции и беспокойство мозга отравляют хуже тёмной Ци, разъедают изнутри быстрее демонических техник самосовершенствования. Цзинь Гуанъяо рад, что не видит кистей своих рук сейчас, рад, что их удерживает Сюэ Ян, иначе ему бы снова мерещилась кровь на них. Он же не делает всё зря, правда? Сюэ Ян прав, ему одно место — в омуте грязи, так было и будет всегда Но все же имеют право шагнуть в сторону спасения души? Так говорил его эргэ, много раз говорил, улыбаясь так нежно, так ободряюще совершенно. Его поощряющий взгляд был липким мёдом, а сам Цзинь Гуанъяо — бабочкой с от рождения порванными крыльями, которая так и не смогла долететь до своей цели. Сюэ Ян отпускает одновременно и шею, и руки, позволяя его телу безжизненно и разбито развалиться по полу, пеплом осыпаясь под ним. Цзинь Гуанъяо поддаётся, неспособный дать отпор, не желающий, если быть точнее. Невозможно точно описать, что представляет собой их связь: порок, запретные взаимодействия, ужас и мусор. Их соединяет лишь мерзкий взаимовыгодный, кажется, невозможный, союз двух испорченных людей, без шанса на будущее. Они оба были обижены глубоко в детстве, выдрессированы жизнью как два прекрасными сосуда разрушения. Цзинь Гуанъяо рвано вздыхает, когда его бока стискивают, упираясь большими пальцами, с садистским желанием оставить синяки. Сюэ Ян любитель оставлять метки, как он выражается: «Уродовать тебя ещё больше». Со всей своей игрой нервно трясущийся Цзинь Гуанъяо изменчиво относится к следам на себе: иногда хочется их выставлять напоказ в тщательно скрываемой гордости, чтобы хоть кто-то заметил, помог, спас его из собственного капкана; иногда хочется их вырвать с кожей, навсегда избавиться от очередного клейма на себе. Но от того, чем награждён с рождения, не избавиться — несчастный ребёнок, проходимец, жалкий, убогий, лишь жертва. Даже став главой влиятельного ордена, заняв пост верховного заклинателя, Цзинь Гуанъяо не омоет себя от прошлого. Сюэ Ян, удовлетворённый будущими следами, с грубым и резким нажимом ведёт ниже, до бёдер, вдавливает ногти, выводя краснеющие борозды. Пока ещё не сильно шлёпает, с притворным, а может и не совсем, разочарованием, выдаёт: — Какой-то ты слишком чистый, — это правда, Цзинь Гуанъяо фыркает. На нём появились незапятнанные, будто давние девственные участки, до которых несколько недель не добирался этот мальчишка. Как же противно осознавать, что протяжно скулишь, когда он кусает рядом с плечом, туда, где больнее всего, что так нужно сейчас. Сюэ Ян ещё несколько раз бьёт его по ягодицам, даже не замедляясь, проникает между ними. Пробует проникнуть внутрь, Цзинь Гуанъяо уже ждёт, что его порвут, как раньше, как он будет шипеть, залечивая раны духовной энергией, когда внезапно левая кисть тянется к его рту, хлопает по щеке, заставляя открыть челюсть. Вслед за этим он ощущает на языке неприятный солёный вкус кожи. Сюэ Ян раздвигает пальцы внутри рта, маленькие трещинки на губах Цзинь Гуанъяо начинают кровоточить, и он мешает их со слюной, которая оказывается прямо там, на входе в его тело. Чувствовать эту отвратительную наполненность привычно, но только когда Сюэ Ян вбивает в него свой член, безжалостно и так правильно для подобного ему человека. Пытаясь отвлечь себя от мыслей про недостаток, Цзинь Гуанъяо обращается к разуму, чего он, так-то, делать не должен и не желает. Подобные сношения с Сюэ Яном нужны не ради телесного наслаждения — что тут скажешь ещё, чёртов маньяк так плохо с ним обходится. Цзинь Гуанъяо иногда кажется, что он первый согнётся под отклонением Ци, не то что его дагэ. Правда, не столько от фальшивого Очищения, как от навязчивой паранойи, что его найдут, раскроют, скинут вновь в пучину беспомощности. Их связь также воздаяние за то, чем является Цзинь Гуанъяо сейчас. Иногда ему кажется, что не жертвуй он собой каждый раз с Сюэ Яном, все вернулось бы в тлен и скверну. Тот растягивает его изнутри двумя пальцами, после чего вытаскивает и их. Решил позаботиться о собственном комфорте? Впрочем, неважно, Цзинь Гуанъяо отвлекается на покалывание царапин и отделённое от тела ощущение назревающих синяков, особенно того, от укуса в шею. Ему совершенно не важно, одет Сюэ Ян или нет, что он сам думает о нём, какие цели преследует. Пусть, если его так волнует, получает эстетику чужого истерзанного тела, сам Цзинь Гуанъяо передает отрицательную энергию, делает его объектом своей ненависти. Он никогда не задумывался, почему, но и сейчас, с проблеском вопроса, не сможет этого сделать. Сюэ Ян врывается в него, Цзинь Гуанъяо словно полыхает снизу от жара чужой плоти, кажущейся такой большой от неожиданности, что он вскрикивает, через силу подавляя остальные звуки. Вот сейчас Сюэ Ян поистине безжалостен, обычно так и приходит первая боль, стреляющая короткими, но жестокими разрядами. Сейчас же она тише, слюна, конечно, будет смазкой получше крови, но никогда не лучшей. От нахлынувшего разом ужаса замолкает и настырный голос в груди, пытавшийся вывести на монолог в своей голове. Да, так положено быть, так мерзко. Сюэ Ян выходит и входит снова, о Небо, как бы увеличивая скорость при каждом новом толчке. Цзинь Гуанъяо не держится, даёт каплям слёз повторно потечь из глаз, его лицо всё красное. Если судить по хрипам и отдалённо напоминающим стоны звукам, исходящим сверху, Сюэ Ян в крайней мере удовлетворён. Он наклоняется, по-садистски усмехаясь, рычит: — Здесь твоё место, Глава ордена Цзинь. Наравне с дешёвыми шлюхами. Он кусает его за загривок, зубы портят картину некогда нетронутой спины, всепоглощающе марая её как неглубокими укусами, так и начавшими уже кровоточить, слизывая алую жидкость, по цвету напоминающую блеск его глаз. Сознание Цзинь Гуанъяо ускользает от него, роится и растворяется, путается в узлы, как при отравлении своей же духовной энергией. На задворках мозга есть мысль, что таким темпом он этого добьётся. Точно ли мнимое спокойствие стоит того? О таком… Цзинь Гуанъяо никогда и не задумывался. Он не получает ничего существенного, только еще больше негатива. Пожирая себя изнутри этими пытками, чего он в итоге добьётся? Неужели он ошибся ещё и здесь? Нет, как же… Сомнениям не подвергаются только верные решения. Он не мог в очередной раз просчитаться! Сюэ Ян ненавистен ему сейчас ещё больше, чем мог бы, когда Цзинь Гуанъяо не только физически, но и, наконец, морально подвергается чему-то сродни шоковой терапии. Он ведь даже не обрезанный рукав, так зачем ему ложиться с мужчиной? Нет смысла терпеть насилие над собой, правда? В полубреду от боли Цзинь Гуанъяо твёрдо намерен всё прекратить, а Сюэ Ян зачарован новым развлечением, подсчитывая, как крепко нужно держать челюсти, дабы быстрее всего добиться крови. Сладок для него отчаянный вопль: — Хватит! — и ведь они оба знают, что Сюэ Ян не остановится, пока сам этого не возжелает, пока не осквернит Цзинь Гуанъяо окончательно. Движения внутри дискомфортные, раскалывающие всё тело на восемь лепестков, рана, которой Цзинь Гуанъяо задевает пол на каждом особо воодушевлённо-жёстком ударе готова разорваться, уши закладывает нарастающий гул, слёзы разъедают глаза — эта часть близка к кульминации, она выворачивающая и неправильная, но никогда не была осознанной в дурном влиянии на всего Цзинь Гуанъяо. Боль трогает его самолюбие, стоит вспомнить просчёт. Боль трогает гнев, кооперируясь с ним в еще сильнейшую подавленность. Боль задевает даже утаенную детскую наивность, разливаясь и шепча, что Мэн Яо нет места в мире, несмотря на то, каким бы большим он не был. Когда всё обрывается, он не верит в это, морща лицо от чужого семени, вытекающего из него. Сюэ Ян уходит, не обернувшись, оставив его, пристыженного и разбитого лежать, где был брошен. Его личная экзекуция окончена, но вместо окрыления Цзинь Гуанъяо испытывает слишком много непонятного за раз. Он никогда не знал, кто для него Сюэ Ян. И хоть их отношения были взаимовыгодными, кажется, он получал не то, что было ему нужно. Садизм является сладострастием палача, в то время как мазохизм — сладострастием жертвы, но ведь ему ни разу не нравился процесс. Цзинь Гуанъяо открывает для себя чуть больше, погибая внутри от дрожи и ставшего заметным холода. Если перевести на них кальку нормальных отношений, в которых все вдруг пошло не так, то кем он окажется? Он опять будет просто жертвой. Какое-то влияние эти эпизоды с Сюэ Яном-таки оказывают, раз в груди загорается ничтожный огонек восторга. Нет и малейших сомнений, раз Цзинь Гуанъяо тут страдает, то он на самой низкой позиции, в то время как Сюэ Ян на высшей. Тогда во всём можно до сих пор винить Сюэ Яна, это просветление поражает. Есть смысл продолжать ненавидеть. Быть может, перетерпи Цзинь Гуанъяо еще несколько таких процедур, он мог бы… Мог бы добиться жалости от эргэ. В конце концов, это его собственный синдром жертвы, и сострадание Лань Сиченя — единственная достойная награда за муки, которые он, конечно же, невольно, чувствовал на своей шкуре.