ты отдал свое пальто, позволил мне согреться
я разбила тебе нос, потом разбила сердце
тебя стукнул твой сосед — мне стукнуло семнадцать
ты несёшь какой то бред — меня несёт на танцы
алёна швец, мемы (в авторской редакции)
Игорь приходит на стадион тёплым июньским вечером, когда экзамены уже сданы, и можно расслабиться: вначале — каникулы, а потом уже выпускной класс и поступление в академию. Когда-то на этом стадионе они с отцом гоняли в футбол, пока отца не… Об отце думать не хотелось. Гром помотал головой, засунул руки в карманы, нащупал пачку сигарет — курил он тайком от дяди Феди, конечно же, но домой Игорь возвращаться раньше темноты не планировал. Фёдор Иванович сегодня всё равно допоздна в участке, а тёть Лена укатила в санаторий. Приготовленные ей котлеты уже пропали в мужских желудках, а макароны, пусть и с жареной «Краковской», не вызывали никакого энтузиазма — так что Прокопенко поймёт, если названный сынок скажет, что вышел за шавой. На старых, кое-где сломанных и подгнивших трибунах в облупившейся голубой краске сидит незнакомая — не с Игорева района — девчонка, мрачно подпинывая деревяшку. Девчонка, как девчонка, длинные тёмные волосы, майка с Арией, берцы, джинсы с рваными коленками, кожаная куртка — дешёвая, вонючая, с Апрашки, из кожи молодого дермантина, а всё-таки красивая, рокерская, с заклёпками и молнией наискось. — Не ломай, а? — Гром задирает голову. — Люди до тебя строили. — Отъебись, а? — как-то гнусаво отзывается девчонка в тон ему, но ноги подбирает. Игорю точно не видно, но кажется, что длинные. Ноги, в смысле. — Чё с носом? — Гром уже шагает прямо по сиденьям, карабкаясь, как по огромной лестнице. — Слышь, тебе чё, больше всех надо? — огрызается незнакомая рокерша. — В смысле? — На хую повисли! — рычит девчонка, но Игорь уже подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть перемазанное кровью и грязью лицо. Сначала незнакомка показалась ему совсем взрослой, может быть, даже уже и студенткой, но сейчас стало понятно, что ей от силы лет четырнадцать-пятнадцать. А ещё, кажется, если рокершу умыть, то она будет ещё и очень красивой. Наверное. Гром точно не знает. Красивых много, только они обычно про хуй не говорили. — Ну, надо, — неожиданно соглашается Игорь, протягивая не очень чистый, но всё же какой-никакой носовой платок. — Ты ж не с нашего района, а тут кто-то беспределит. Тёлки обычно царапаются, а тебя как будто еблом по асфальту возили, значит, пацаны. — Да неважно, — бурчит девчонка. — Охранник. В магазине. Я ягуара спиздила банку и ещё кой-чего, мне ни жрать, ни срать, ни фонтан заткнуть не на что. Хочешь? Она протягивает ему жестянку. Гром тяжело вздыхает. — Не, а чё ты, это… Ну… Куда еда делась? Предки бухают, что ли? — Игорь не понимает, правда, не понимает — на алкашонка рокерша не похожа, скорее уж, на молодых металлюг, которые сами уже по парадным пиво пьют. — Нет у меня предков, — горько усмехается девчонка. — Я из детдома. — А, — тупо отзывается Гром. — Прости. — Ничё, — пожимает плечами незнакомка. — Я привыкла. Зовут-то тебя как, гроза района? — Игорь, — он шмыгает носом. — У меня тоже, кстати. — Оля, — представляется рокерша. — У тебя — что? — Предков нет, — буднично поясняет Гром. — Мать я вообще не помню, а отца года четыре назад… Того. — Менты или бандиты порешили? — так же обыденно отзывается Оля. У них особенное отношение к смерти родителей, у половины наверняка точно так же, — запоздало понимает Игорь, чуть не взорвавшись. — Да как сказать… — дёргает плечом Гром. — И папа — мент, не бандит, ты не подумай, и стрелял в него… Напарник. Долгая история. Некоторое время они молчат. Девчонка усиленно трёт уже сухие разводы крови и грязи, видимо, не собираясь расспрашивать дальше. Игорь вдруг предлагает: — Слушай, это… Раз уж мы познакомились… Может, хоть умыться ко мне зайдёшь? Тут недалеко. — Ага, — кивает Ольга. — А шаву будешь? — Буду. *** Теперь Игорь знает, что родителей Оли убили бандиты, она никуда не собирается поступать, подаст документы в тот же вуз, что и её драгоценный дружочек Серёжа из того самого детдома, куда отец ездил на обгоревшие трупы трёх мальчишек, любит футбол и русский рок, жарит невообразимую картошку и хочет набить татуировку «Наше имя — Зенит». Ещё Игорь знает от дяди Феди, что он полный идиот — притащить в квартиру незнакомую девчонку, ещё и детдомовскую, а у тёти Лены украшения в шкатулке, а в тайнике на ремонт отложено, а если бы… — Детский дом «Радуга», Сестрорецк, Волкова Ольга Давидовна, старшая группа, — резко прерывает Фёдора Ивановича Оля. — Если у вас что-то пропало — найдёте. Я не брала ничего. Карманы вывернуть, или до трусов раздеться? Грому в этот момент невыносимо стыдно. Только что они бесились под завывания Кинчева, собирались на мячик в следующую пятницу, а тут Прокопенко со своими нравоучениями. Дяде Феде тоже вдруг становится неудобно — он начинает неловко извиняться, повторяет, что Игорь им тоже не родной сын, но время сейчас неспокойное… — Я понимаю, — совершенно спокойно кивает Волкова. — Вы же в милиции служите, всякого насмотрелись. Я ничего не брала, хотите, обыщите, хотите, сейчас проверьте, всё ли на месте. Дядя Федя нервно дёргает усами. — Вот что, молодёжь, — сопит он. — Давайте на сегодня расходитесь, час поздний. Обыскивать я никого не буду, простите уж меня оба, ляпнул, день был нервный. Гром вдруг наглеет: — Дядь Федь, а можно, Оля ещё придёт, пока тёти Лены нет? У неё такая картошка! Придёшь, Волч? — Ну, пока Ленка́ нет, можно, — смеётся Прокопенко. — А то она нам за этот холестерин… Ух! — Ну раз вам жена картошку не разрешает, приду, пока могу помочь, — в ответ улыбается Волкова. — Игорь, ты найдёшь «Аэробику» до завтра? — У-у, аэробика! — подражая группе АлисА, кривляется Гром. И на этой самой «Аэробике» понимает, что найдёт хоть чёрта лысого, если Волче придёт завтра, послезавтра и ещё много-много раз.