Свидание по-калифорнийски

      Скучающим взглядом скользя по каким-то кустам, жизнерадостно зелёным даже зимой, Диего ждал Монастарио поотдаль от места, в котором обыкновенно встречались будущие спутники в Сан-Хуан-Капистрано или Сан-Диего, и вспоминал свой разговор с Луисом. Повезло так повезло: друг спешил домой, принарядиться перед званым ужином у дона Рамона, отца своей возлюбленной Марии, и, кажется, сразу поверил в то, что комендант высмеял предложение Диего, после чего выставил его из гарнизона. «Наверняка тоже спешил на свидание! – засмеялся Луис и, все ещё зубоскаля, прибавил: – Хотя кому он нужен, кроме танцовщиц и служанок? Не серчай, дружище, но я был уверен, что выиграю. Ты бы стал отличным бойцом, Диего, если бы не дурное влияние мадридских профессоров, но притворщиком тебе никогда не стать. Пропьем потом мой выигрыш в таверне, а сейчас, не обессудь, но я не могу предстать пред прекрасные очи моей Мари подобным чучелом, нужно привести себя в порядок. – Мечтательно улыбнувшись, друг внезапно посерьёзнел и взглянул Диего прямо в глаза: – Искренне желаю тебе сегодня найти свою любовь, как нашел ее я. Любовь – сладчайшее чувство в мире! Бросай ты свои книжки, ну право! ¡Pues adiós, amigo!»       Знал бы Луис, чем его друг занимался в Мадриде и чем намерен заняться грядущей ночью! Диего кривовато усмехнулся и невольно поправил и без того идеально повязанный шейный платок. Награды за фехтование Луис, вне сомнения, одобрил бы, а те два раза даже мог назвать интересным опытом. Де ла Вега и сам так полагал – до сегодняшнего утра. А сейчас… То ли он обманывал себя, считая запретные удовольствия не более, чем юношескими шалостями, то ли Монастарио выгодно отличался от тех, с кем Диего, гм, шалил. Ведь одно воспоминание об их поцелуе с капитаном заставляло сердце биться чаще. И Диего отдавал себе отчёт, что в объятьях капитана Монастарио перестает быть хитроумным лисом и молодым решительным мужчиной, становясь всего лишь краснеющим мальчишкой. Впрочем, смущение не помешало ему целовать пальцы коменданта. И что только на него нашло?.. Почему так отчаянно хотелось, чтобы Монастарио поверил в его ложь? Вероятно, поначалу в Диего говорило упрямство: не столько выиграть пари, черт бы с ним, пари дурацкое, однако как же славно было бы победить коменданта не клинком, а словом! Изумить, привести в растерянность, вывести из себя, а лучше – заставить поверить в эту нелепицу! Ведь, право, кто в здравом уме способен поверить в подобное признание? Однако Монастарио донельзя самовлюблен и тщеславен, он мог обмануться… И, кажется, так и вышло, но… все пошло не по плану. Слишком далеко все может зайти, нужно держать ухо востро.       – Приветствую, дон Диего!       Повернувшись на голос, Диего, кажется, даже рот приоткрыл, настолько штатское платье изменило привычный облик коменданта. Его костюм был пошит из дорогой ткани, однако строгий черный цвет и серебряное шитье – искусное, но скромное – напоминали одежду редких гостей из столицы Калифорнии или Мехико. Верно, офицеры и чиновники не жаловали яркие цвета и затейливые узоры… Де ла Вега смутился, поскольку впервые надел свой красный костюм с богатым черным шитьем, который заказал в Мадриде, насмотревшись на живописные одеяния некоторых жителей Севильи, куда ездил с друзьями посетить весеннюю ярмарку и поглядеть на бои быков.       Подъехав ближе, Монастарио улыбнулся:       – Дон Диего, я думал, мы не ставим своей целью запомниться хозяину таверны на всю жизнь. Впрочем, вы дивно хороши в красном…       – Вы меня смущаете, – признался Диего, забыв не только поприветствовать капитана, но и поблагодарить его за комплимент.       Монастарио, откровенно заигрывающий с ним, беззастенчиво разглядывающий с головы до ног – это было уже слишком. И зачем только Диего с ним связался?! Зачем оделся столь вызывающе? «Зато теперь можешь быть уверен, что комендант никогда не заподозрит, что ты и есть Эль Зорро», – беспечно отозвался внутренний голос. Диего вздохнул.       Тронувшись с места, капитан весело крикнул: «Догоняйте!» – и де ла Вега наконец пришел в себя достаточно, чтобы тронуть поводья, и вскоре поровнялся со спутником.       Болтая с Монастарио о всякой ерунде по пути к ближайшей таверне, Диего не мог не возвращаться мыслями к тому, что в определенном смысле он все еще невинен, и, разумеется, ему придется этой невинности лишиться, если Монастарио захочет… взять над ним верх. А он, вероятно, захочет – хотя бы потому, что принадлежит к тому типу людей, которые охотно подставляют ладонь, если созревший плод готов сорваться с ветки. Вспомнив, как ловко капитан ухватил апельсин из плетёной корзины в его руках, де ла Вега закусил губу и не смог себе ответить, зачем собирается доверить врагу то, что не доверил бы и другу. «Если Монастарио вновь нацелится на… апельсин, то я снова отберу его, как уже сделал в саду миссии», – пообещал себе де ла Вега, после чего успокоился. Но не вполне: какая-то часть Диего хотела, чтобы его покорили, как бы дико это ни звучало. Вероятно, на него дурно влияла маска неженки – если Эль Зорро подобные извращённые желания попросту не пришли бы в голову, то сеньор де ла Вега, напрочь забыв о своем недавнем намерении не заходить далеко, теперь решал, отказывать Монастарио или нет. Если капитан все делает так, как целуется…       Осознав, до чего он докатился, Диего испытал жгучий стыд. Нет, ни телесного, ни, тем паче, морального удовлетворения своему врагу он не доставит! Вся эта затея была фатальной ошибкой: Диего не ожидал, что капитан может показаться ему привлекательным. Точнее, это было какое-то наваждение, совершенно неопреодолимая, магнетическая тяга. И даже если похоронить мечты о прекрасных сеньоритах, допустив у себя наличие порочных вкусов – это ничего не объясняло. Если бы Диего мог заменить мерзавца Монастарио на грядущем свидании хоть на красавицу, хоть на красавца с безупречной репутацией – он бы не нашел в себе сил согласиться на подобную замену.

_________

      – Скажите, сеньор де ла Вега, – обратился к спутнику капитан Монастарио, указывая на дверь постоялого двора, – вам по душе… это?       Вход был щедро украшен аляповатыми сердечками, ангелочками и кастильскими розами.       – Нет, – честно ответил Диего. – Надеюсь, внутреннее убранство… скромнее.       Скептически хмыкнув, Монастарио спешился и взялся за ручку двери. Де ла Вега последовал за ним и вошел внутрь. Окинув взглядом зал, Диего был вынужден признать, что скептицизм капитана оправдался: от жуткой безвкусицы, призванной напоминать о Дне всех влюбленных, просто рябило в глазах. Невольно ощущая свою вину перед Монастарио (ведь это он пригласил коменданта на свидание), де ла Вега направился прямиком к стойке и, пообещав любые деньги за комнату, заказал туда вино и ужин. К счастью, им с Монастарио досталась лучшая спальня, поскольку желающих путешествовать в праздник оказалось немного, и они, вероятно, не желали тратить лишние деньги.       Бездумно уставившись на старомодный голубой балдахин, Диего вздрогнул от замечания капитана:       – Уверен, хозяин понял, с какой целью мы сняли комнату…       – Вас это смущает, сеньор? – немного резко отозвался Диего.       Ему начинало казаться, что произошедшее утром в кабинете коменданта было грезой, а масло он захватил с собой совершенно попусту: даже обезумей Диего и реши он лечь под Монастарио, капитан об этом решении не узнает, поскольку не предложит ничего, кроме праздничного ужина. Что они вообще здесь делают?! Впрочем, кроме масла де ла Вега привез бутылку темного рома (просто на всякий случай): ехидный внутренний голос посоветовал не терзаться, а приложить этой бутылью коменданта по голове – за неимением цветочного горшка, – затем связать и…       Непонятно вздохнув, Монастарио наконец обнял Диего со спины; когда теплые губы коснулись шеи, де ла Вега обмяк в чужих руках; в его голове не осталось ни единой мысли.       – Диего, – прошептал капитан, – если твоя валентинка была шуткой, прекрати это сейчас, прошу тебя. Пока ещё не поздно.       – Уже поздно, – пробормотал де ла Вега. – Совсем поздно… Поцелуй меня так ещё…       Монастарио охотно исполнил просьбу, а затем, поцеловав Диего за ухом, признался:       – Я никогда… – смешавшись, он неловко закончил: – …только ртом. Меня ласкали ртом. Давно. И все.       – Я брал мужчин пару раз. – Диего, в отличие от капитана Монастарио, обсуждаемая тема совершенно не смущала. – Ещё руками… и целовался.       – То бишь ты… вы не…       – Не настолько слабак, чтобы отдаться, верно, – перебил Диего – и тут же пожалел о том, как это прозвучало. Очень пожалел, поэтому поспешил исправить свою оплошность: – Простите. Я так не считаю. Просто меня задевает…       – Это вы простите то мое давнее оскорбление, – в свою очередь перебил его капитан. – Я назвал вас… назвал вас так в сердцах.       Чтобы Монастарио признал, что был неправ? Да скорее солнце взойдет на западе! Смягчившись, Диего обернулся и, протянув руку, коснулся кончиками пальцев чужой теплой щеки. Он не мог сообразить, что следует отвечать.       И тут комендант изумил его ещё раз, предложив:       – Чтобы вы мне поверили, предлагаю научить меня тому, что умеете. Если, конечно же, вам хочется. А затем я продемонстрирую, хорошо ли усвоил урок.       Диего ошеломленно моргнул. Нет, предложение капитана было заманчивым, более того, таким образом оба они приобретут новый опыт, сохранив достоинство, но… к стыду своему, накануне праздника комендант изрядно погонял Зорро по окрестностям Лос-Анхелеса, и после сегодняшнего путешествия верхом Диего не ощущал в себе сил развлекаться до утра. Но не признаваться же в этом Монастарио! Ладно, в крайнем случае капитан насладится им спящим, решил Диего и вместо ответа с улыбкой подцепил пальцем шейный платок без пяти минут любовника.       – Вам к лицу банты, – не удержался от подколки де ла Вега.       – Весьма польщён комплиментом от знатока, – усмехнулся капитан, парируя, но покорно позволил себя раздевать.       В его потемневших глазах горело пламя, заставлявшее Диего жалеть, что он сейчас не Зорро, способный обнажить человека несколькими умелыми движениями клинка. А потом вжать своим телом в постель и… Нет, увы, нельзя. Диего впервые имел дело с неискушенным кабальеро и, чего греха таить, испытывал нервозность. Тем более, это же Монастарио… Энрике. «Нет, я не буду больше называть команданте по имени», – упрямо пообещал себе Диего, совершенно забыв о том, что ему должно изображать влюбленного поэта, а он ведёт себя почти как Эль Зорро. Даже хуже – тот, наверное, был бы куда более чуток с любовниками. Однако они с Монастарио все же оставались врагами. Не нужно переходить последнюю черту.       – Как ты хочешь? – шепотом спросил Диего, в последний момент ухватив зубами край платка и потянув за него.       – Не знаю, – предсказуемо ответил капитан, а потом добавил: – Я хочу… – он запнулся, видимо, заменив слово «кончить» на то, которое, по его мнению, было привычней слуху Диего, – удовлетворить свое желание, не прикасаясь к себе. Говорят, это возможно…       – Sí, я это видел, – ответил Диего, справившись с платком и зарекшись подобным образом рисоваться в будущем. – Скажи откровенно, ты правда хочешь…? – не договорив, де ла Вега положил руку на ягодицы Монастарио и погладил, не решаясь сжать.       Он внезапно осознал, что крупнее Энрике, опытнее в запретных утехах, и вообще, когда Монастарио так беззащитно смотрит – он кажется фарфоровой статуэткой, а не офицером. Да, да, да, Диего лгал, вручая валентинку, но сейчас он сам хотел поверить в то, что сказал правду. Хоть на несколько часов забыться: никакой двойной жизни, никакого долга перед отцом и Калифорнией, никаких циничных сеньоров или лукавых сеньорит, ничего. И «тиран» капитан Монастарио также остался где-то там, в гарнизоне Лос-Анхелеса, а здесь, в объятиях Диего, был Энрике. Де ла Вега хотел обманываться, хотел любить, пусть недолго.       – Зачем мне тебе врать? – ответил Монастарио, и все же не сдержался: – Но я кончу в штаны, если ты не поспешишь.       Вспыхнув, Диего споро снял с любовника пиджак с жилетом, после чего, не сдержавшись, ущипнул чужой сосок сквозь ткань рубашки, с лёгкой улыбкой наблюдая, как сменяются эмоции на лице Энрике. Матерь Божья, как же он хотел шептать его имя, шептать все те глупости, которые должен шептать влюбленный поэт!.. Но Эль Зорро не простил бы этого. Эль Зорро – его маска, его альтер эго, голос его рассудка…       Развязав концы кушака – небесного цвета, почти в тон обивке старомодной кровати, – де ла Вега сказал:       – Закончишь раздеваться сам? А я пока достану… кое-что из седельной сумы.       Быстро найдя флакон с маслом, Диего поставил его на столик рядом с кроватью – и… и все опять пошло не так. Никогда прежде он не раздевал другого мужчину словно куклу, получая от этого удовольствие; никогда прежде не грезил об обнажённом капитане Монастарио, разлегшемся на постели, улыбающемся, ждущем любовника. И любовником этим был он. Господи!.. Дышать стало нечем, Диего застыл, хватая ртом воздух.       – Дон Диего, – обратился к нему капитан, – не пора ли и вам снять одежду?       – Sí, señor, – выдавил из себя де ла Вега, покорно раздеваясь. Если бы в тот момент сеньор Энрике Санчес Монастарио сказал ему: «Напишите признание, что вы и есть Зорро, и поставьте под ним свою подпись», он бы и на это согласился.       «Энрике, верно, в моем возрасте был чрезвычайно хорош собой», – внезапно подумал Диего, непослушными пальцами расстегивая пуговицу штанов и неизящно, зато быстро стаскивая их вместе с бельем. Впрочем, ему нравилось, каков капитан сейчас. Мужественность ему к лицу. И густые, длинные ресницы, бросающие тень на щеки… Де ла Вега старался не думать, что Монастарио хочет «удовлетворить свое желание, не прикасаясь к себе», иначе все закончится слишком быстро.       Опустившись сверху на любовника, Диего на несколько мгновений спрятал пылающее от возбуждения лицо между его шеей и плечом, вдыхая запах кожи капитана. Сердце грохотало в ушах, кровь вскипала в жилах. Да что там – все тело словно горело в огне.       Диего поцеловал Энрике в подбородок – бородка кололась и щекотала, затем в губы. Монастарио вложил в его руку флакон и мягко, но твердо велел браться за дело. Бросив взгляд на влажно блестящую головку члена любовника, Диего понял, что и впрямь следует поспешить.       – …Скорее странно, но определенно волнующе… – хрипло признался капитан, когда, осмелев, де ла Вега добавил второй палец.       – Будет не только странно, – самоуверенно пообещал Диего, нащупывая местечко внутри, способное подарить удовольствие.       Его бахвальство, к счастью, оправдалось: Монастарио ахнул и приоткрыл рот, чтобы не стонать в голос. И лишь тогда Диего понял, что на самом деле ужасно боялся, что не получится. И боится до сих пор.       – Давай же! – нетерпеливо велел капитан.       – Потерпи, может быть неприятно… – забормотал де ла Вега, ведомый скорее инстинктом, чем разумом, поскольку он уже давно был словно пьяный.       Осторожно и неумолимо втискиваясь в тесный, словно врата рая для грешника, проход, Диего неотрывно смотрел в лицо любовника, желая запомнить эти мгновения.       Зажмурившись, Монастарио откинул голову назад, и Диего прильнул губами к его шее. Толчками продвигаясь вперёд, он чувствовал, как заполошно бьётся жилка под тонкой кожей.       Диего замер, чтобы дать привыкнуть к себе, но Монастарио приказал двигаться. Де ла Вега впервые покрывал поцелуями шею мужчины, но сейчас ему этого хотелось. К тому же, он попросту не знал, как иначе выразить переполняющий восторг. То, что творилось между ними, не было похоже на победу Диего – скорее уж на полнейшее поражение, однако поражение не бывает столь упоительно сладким…       – Эта… кудрявая прядь… падающая на лоб… сводит меня… с ума… – обхватив талию де ла Веги ногами, Энрике потянулся за поцелуем и, когда язык любовника скользнул в его рот, принялся ласкать его своим, посасывать, стонать в рот Диего.       Они продержались дольше, чем ожидалось, но меньше, нежели им хотелось. Оба были уверены, что не повторят пережитое блаженство; оба не желали разъединяться, что-то думать и, тем более, говорить.       Но, наконец, им пришлось это сделать. Очистив себя и Монастарио от семени и пота влажным полотенцем, Диего предложил вина. Когда оно было выпито, капитан безыскусно предложил:       – Диего, приляг. Нам некуда спешить, ведь так?       А потом де ла Вега оказался в крепких объятиях и, закрыв глаза, молча наслаждался тем, как Монастарио целует его волосы, ласково поглаживает шею, плечи, спину… У него ни разу ни с кем не было – так. И он не знал, что делать и что думать.