When you lie awake

When you lie awake And you say the words Oh for heaven's sake Focus on the sound i. Она не любит просыпаться одна в пустой квартире. Вполне объяснимая привычка для замужней женщины с двумя детьми, но довольно странная, если вспомнить, что оба её сына уже выросли и разъехались, а муж проводит в командировках больше времени, чем с семьёй. Однако для неё это не просто привычка, это насущная потребность — просыпаться под одной крышей с кем-то ещё. Не обязательно в одной постели. Это позволяет ей не чувствовать себя одинокой, слишком старой и никому не нужной в те короткие мгновения, которые она проводит не на работе. Затем она входит в свой кабинет в здании на Воксхолл-кросс, и все эти глупые мысли вылетают из головы. М не имеет права на женские слабости. М не имеет права на комплексы и возрастные заморочки. По мнению большинства членов объединённого разведывательного комитета, М в принципе не может быть женщиной, и ей приходится раз за разом доказывать два противоположных по смыслу утверждения: что она женщина и что она эффективно выполняет свою работу. Она отдаёт приказы, вершит судьбы, отправляет агентов на самоубийственные миссии и твёрдой рукой управляет массивной машиной, включающей в себя две с половиной тысячи штатных и ещё около тысячи внештатных сотрудников, разбросанных по всему земному шару. При ней Манипенни напускает на себя строгий вид, Таннер перестаёт язвить, а Кью — ворчать на молодёжь, и даже Бонд, физически не способный следовать правилам дольше пятнадцати минут подряд, честно пытается улыбаться не так нахально и смотреть не так дерзко. Здесь она всегда является единоличным правителем. Здесь она никогда не остаётся одна, потому что даже в тишине её личного кабинета её окружают папки с досье и отчёты полевых агентов, а за дверью, на расстоянии радиоволн включённого коммутатора, тысячи человек ждут любого её указания. Здесь она находится на своём месте и по-настоящему необходима. Она задерживается в офисе до поздней ночи, разбирая бумаги и подписывая отчёты, пока в глазах не появляется резь, а мысли не начинают разбегаться. Только тогда она возвращается домой, в пустую квартиру, где просто падает на кровать, не в силах ни приготовить себе ужин, ни просто прибраться. Это можно было бы назвать обыкновенной усталостью, но правда заключается в том, что она не чувствует себя уставшей — она чувствует себя выключенной или остановленной, как поставленный на паузу фильм или звонок на удержании. Её жизнь на две неравные части делится дверями штаб-квартиры МИ-6, и, как ни больно ей это признавать, та часть, которая происходит за этими дверями, имеет для неё приоритетное значение. Муж и двое сыновей по-прежнему важны для неё, но словно находятся за невидимой перегородкой, притупляющей чувства и затуманивающей внутреннее зрение. Иногда, когда старший сын приезжает в гости из Ливерпуля, она в первый момент принимает его за Таннера; иногда, когда её муж, вернувшись из командировки, со смехом рассказывает о какой-то нелепой истории, приключившейся с ним, она слышит в его голосе интонации Бонда; иногда, когда невестка — жена второго сына — мягко выталкивает её с кухни, обещая сама помыть посуду и всё убрать, её забота напоминает о мисс Манипенни. МИ-6 давно стала неотъемлемой частью её самой. Когда-то давно ей удавалось оставлять работу за дверями своего дома. Но с тех пор гнездо успело опустеть, и чтобы не сойти с ума в четырёх стенах от неприкаянности, ей пришлось впустить МИ-6 внутрь. А через какое-то время этого перестало хватать, и МИ-6 потребовала большего. ii. Бонд хорош во всех смыслах этого слова — она готова признаться в этом самой себе. Он обаятелен, харизматичен, элегантен и просто красив; он идеален во всём, от манеры выполнения заданий до фасона пиджака и тщательно выверенного сарказма, которым сочится каждая его фраза — ровно на грани, переступи он которую, и это было бы откровенным хамством. Наблюдать за его работой — одно удовольствие, но М хмурится каждый раз, когда он, играючи соблазнив очередную женщину, легко бросает её, получив всю необходимую информацию. В такие моменты она вспоминает о том, что разведка — это мир мужчин, и женщинам в нём отведена незавидная роль шлюх и подручных инструментов. Роковое очарование Бонда раздражает её тем сильней, когда она понимает, что и сама постепенно подпадает под его действие. М считает, что знает о работе разведки всё. Она сама была и связным, и полевым агентом, и аналитиком, и возглавляла резидентуру в одном из самых сложных на тот момент регионов, и её опыт превышает в разы опыт большинства её подчинённых. Она полагается на этот опыт, игнорируя инстинкты Бонда; более того, несмотря на весь этот опыт, она позволяет гневу подавить здравый смысл. Бонд, в нарушение прямого приказа позволивший Электре Кинг затащить себя в постель, больше не вызывает у М доверия, его попытку вывести Электру на чистую воду она воспринимает как жалкую месть отвергнутого мужчины, и это вызывает в ней волну брезгливости. Когда спустя совсем немного времени Бонд спасёт её от неминуемой смерти, она будет думать лишь о том, что её опыт и логика не выдерживают никакой конкуренции с интуицией Бонда. М видит его лицо, когда он стреляет в Электру; ей кажется, что она не сможет забыть эту сцену никогда. Что-то неуловимо меняется в нём, и Бонд из неуязвимого для сердечных ран агента с лицензией на убийство вдруг превращается в обыкновенного мужчину, которого использовала и предала женщина. Всего на миг, прежде чем Бонд вспоминает о деле и сигает в распахнутое окно; но в этот миг М потрясена глубиной его скорби и поразительным достоинством. Эта женщина обвела его вокруг пальца, превратив в свою игрушку и сыграв в его же собственную игру, но по своим правилам. М знала многих агентов, которые бы бросили всё и пошли за такой женщиной хоть на край света; знала и других, которые заставили бы её оплатить страданиями каждое мгновение своего позора. Но Бонд, нажимая на курок, не приводит в исполнение месть за собственную уязвлённую гордость, не тешит своё самолюбие чувством превосходства над противником — он делает это ради Англии и только ради неё. Он исполняет свой долг, не получая от этого удовольствия, но и не испытывая сожалений. После окончания миссии он исчезает почти на полторы недели, и всё это время М не может перестать думать о нём. Какое-то смутное чувство начинает зарождаться в ней. Они знакомы уже четыре года, и за это время она успела узнать многие из его достоинств и недостатков. Но эта единственная операция, в которой она видит его за работой, что-то меняет в её отношении к нему. Она испытывает смесь уважения, восхищения и какого-то странного понимания, словно, заглянув однажды в глаза Бонда через мгновение после совершённого им убийства, она сумела увидеть его подлинную суть и понять наконец ход его мыслей. Тем не менее, когда она просыпается среди ночи в своей пустой квартире, её мысли о нём далеко не так невинны. Когда он возвращается из Турции, оставив там доктора Джонс, М уже решает для себя, что никаким отношениям между ними не бывать, но у Бонда всегда была слишком хорошая интуиция, и он на всё имеет своё собственное мнение. Она говорила ему когда-то, что его мальчишеское обаяние совершенно не действует на неё, — и это было почти правдой. В тот момент она просто не знала, что помимо внешнего легкомысленно-нахального образа Бонд обладает ещё и поразительно прочным внутренним стержнем, и это оказывается именно тем последним фактором, который проламывает её защиту. iii. Роман с Бондом почему-то не воспринимается ею как измена мужу. Он появляется в её кабинете с очередного задания, едва успев смыть кровь с лица и смахнуть пыль с нетронутого костюма от Бриони. Он ухмыляется в ответ на её упрёки, каламбурит и тонко язвит в адрес врагов и МИ-5. Он привозит небольшие сувениры — не имеющие никакой ценности, но являющиеся приятным знаком внимания. М лучше кого бы то ни было знает, как легко Бонд забывает неважные мелочи. Он по-прежнему нарушает правила и не сдаёт отчёты вовремя, но теперь она знает наверняка, что он никогда не обманет её доверие — та необоснованная уверенность, которая поселилась в её сознании после первой же операции Бонда под её началом, наконец обрела почву и превратилась в знание. Ей нравится в нём именно то, что она так привыкла порицать вслух и за что, как ни иронично, осуждали её саму члены объединённого разведывательного комитета. Бонд, не задумываясь, устраняет тех, кого ему было сказано привезти в Англию живыми, и М доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать за разъярённым председателем комитета, едва не плюющимся от ярости во время внеочередного заседания. Она всегда считала, что террористов следует отстреливать, как бешеных собак. Бонд, не переставая обаятельно улыбаться, высказывает прямо в лицо министру иностранных дел всё, что думает о принятых им решениях. М, разумеется, достаётся за это по полной программе, но один и тот же аргумент неизменно спасает из огня и её саму, и непокорного агента: несмотря на отвратительный характер и склонность к нарушению правил, 007 остаётся лучшим и самым эффективным агентом МИ-6, и с этим приходится мириться. Она умалчивает, что её саму эта ситуация совершенно не напрягает, а даже веселит. Ей не нужно говорить ему, чего именно она ждёт от него, отдавая то или иное распоряжение. И даже не потому, что он умеет читать её мысли между строк; просто их представления о том, как должна быть выполнена операция, сходятся до мелочей. Когда-то, когда они только начинали работать вместе, она презирала его инстинкты, а он смеялся над её расчётами. Это было давно, и, кажется, с тех пор она стала чуточку больше доверять собственной интуиции. Бонд позволяет ей чувствовать себя молодой и обольстительной, позволяет чувствовать себя женщиной — то, в чём ей было отказано все эти годы до него. Разумеется, он далеко не первый мужчина в её постели. Были и другие — молодые и старые, полевые агенты и кабинетные крысы, вражеские шпионы и коллеги из МИ-5. Она всегда беззаветно любила своего мужа, с того самого дня, когда осознала это чувство, и до сих пор; но его почти никогда не бывало рядом, а она... она не любила просыпаться в одиночестве. Измены копились, оседая грузом на её совести, но она знала, что иначе просто не способна будет работать. Возможно, снобы из объединённого разведывательного комитета были правы, и женщине действительно не место во главе разведки, но она была достаточно осторожна, чтобы не допускать ошибок, и достаточно хладнокровна, чтобы не привязываться. Приезжая к мужу из Гонконга или, позднее, дожидаясь его возвращения в Лондон, она смывала с себя всю собранную грязь в его объятиях. С Бондом всё по-другому. Он является частью МИ-6, частью её жизни и её работы, и когда он приходит поздно ночью к ней в постель, у неё возникает странное чувство, будто она просто берёт работу на дом. iv. К тому моменту, когда Бонд попадет в плен в Северной Корее, она всё ещё думает, что всё под контролем. Она объективно оценивает его действия и сдержанно реагирует на их результаты. Она выделяет его из остальных агентов ровно в той степени, в которой он этого заслуживает. Она даёт ему задания самой высокой сложности и приоритетности, потому что только он в состоянии с ними справиться. Бонд — лучший; эта мысль приятно греет сердце, когда он возвращается вместе с 004 из совместной операции, и М, невольно сравнивая их, понимает, что сделала правильную ставку. Он единственный из «двойных нулей» всё ещё остаётся человеком — после нескольких дюжин совершённых им убийств, устроенных диверсий, подстроенных провокаций он по-прежнему осознаёт ценность человеческой жизни, в его глазах не гаснет азарт, и когда он прикасается к женщине, его руки нежны и осторожны. Ни разу за всё время их странных молчаливых отношений он не дал понять, что она является просто ещё одной засечкой на столбике его кровати, и она знает, что он действительно относится к этому со всей серьёзностью. Ей безразлично, с кем он спит во время заданий, она терпит его привычку пропадать без следа на неделю-две после окончания особо крупных дел. Зато, философски замечает Таннер, когда Бонд исчезает вновь, не приходится тратить казённые деньги ему на отпускные. М могла бы добавить, что все отпускные Бонда вместе взятые не способны покрыть тот ущерб, который несёт МИ-6 после каждой его операции. Но М молчит. Она не делает скидок своему любовнику — она закрывает глаза на недостатки лучшего из своих агентов. В их отношениях нет ни капли сентиментальности; это лишь союз двух сторожевых псов — одиноких, но тянущихся к стае и не любящих просыпаться в одиночестве. Она всё ещё верит в это, когда из Северной Кореи приходит сообщение о том, что Бонд взят в плен при попытке устранения генерала Муна; генерал цел, погиб лишь его сын. М слушает отчёт, стиснув зубы и ничем не проявляя собственного смятения. Голос Таннера звучит словно в отдалении, и ей приходится сфокусироваться на звуке, чтобы понять, о чём он говорит. — Каковы наши действия, М? — Какие у нас варианты? Таннер послушно повторяет финальную часть своего отчёта: — Корейцы предлагают обмен. Цао на 007. Либо мы можем попытаться его похитить, но это потребует большого расхода ресурсов и вызовет обострение обстановки в регионе. Хотя что уж там обострять. М слепо шарит взглядом по столу, пока он не застывает на аляповатом пресс-папье — керамической фигурке бульдога, раскрашенной под британский флаг. Бульдога ей подарил её предшественник, уходя в отставку; М видела в этом неприкрытую насмешку и держала подарок на видном месте как напоминание о том, что все вокруг ждут её ошибки. Ждут вот уже семь лет и пока не дождались. Она с усилием переводит взгляд на Таннера и резко произносит: — Мы не станем меняться. Операция 007 не была официально санкционирована. Он знал, что его никто не прикроет в случае провала, и шёл на риск осознанно. — Вытаскивать его мы тоже не станем, я правильно понимаю? Бульдог смотрит на неё издевательски — она чувствует это, даже не глядя на него. — Вы всё правильно понимаете. Таннер медлит, и она почти решает, что он просто уйдёт, смирившись с фактом. Но Таннер заглядывает ей в глаза и говорит с горячей убеждённостью, прорывающейся сквозь обычную ироничную сдержанность: — Мы не можем просто его бросить, М. К чёрту правила, он лучший из наших агентов, с ним мы потеряем наше самое опасное оружие! — Он провалил задание, мистер Таннер, — М поднимает голос, и Таннер, сникнув, будто бы даже становится ещё ниже ростом. — Мы не вытаскиваем списанных агентов. И это правило не знает исключений. Взгляд Таннера достаточно красочно выражает, куда он предлагает засунуть правила и как глубоко, но он лишь отрывисто кивает и просит разрешения покинуть её кабинет. Когда он уходит, она едва сдерживается, чтобы не разбить бульдога. В этот момент она больше не верит, что не испытывает к Бонду никаких личных чувств. Но это уже не меняет ничего. v. Они всё-таки производят обмен. Бонд, едва держась на ногах после четырнадцати месяцев заключения и пыток, пересекает мост; навстречу ему на другую сторону переходит Цао — в куда лучшей физической форме и с так и не удалёнными из лицевых костей бриллиантами. Обменом с их стороны руководят американцы, непосредственно заинтересованные в успехе операции. М колеблется до последнего, скрупулёзно подсчитывая соотношение очков, которые потеряет на этом обмене МИ-6, с очками, которые они при этом спасут. Бонд раскололся и начал сливать информацию, причём не только британские секреты, но и секреты американцев, делящих позицию в регионе с МИ-6. ЦРУ встаёт на дыбы и требует действий; всё, включая очередной отчёт Таннера, говорит о целесообразности принятого решения, но М тянет до тех пор, пока американцы не ставят ей ультиматум. После этого медлить становится уже не только неприличным, но и просто опасным. Она не хочет его возвращения. Она отказалась от него, отреклась, списала его со счетов, не сомневаясь при этом, что Бонд будет молчать под пытками. Она вообще никогда в нём сомневалась — до сих пор. Бонд всегда был тем, с кем ничего не может случиться: его невозможно убить, он продолжает драться с любыми ранами, мужественно терпит любые пытки и из любой, даже самой немыслимой ситуации выходит победителем. Однако и его всесилие, как выяснилось, способно дать осечку, или же корейцы оказались слишком изощрёнными. Так или иначе, но он сдался, и этот факт вызывает у М какую-то странную смесь презрения и одновременно горького разочарования. Бонд оказался неидеален, и это ломает всё, во что она верила. Его привозят в секретный госпиталь — накачанного наркотиками и без сознания, — и она спорит с Таннером о том, что с ним делать дальше. Выигрывает Таннер — Бонда решено отправить в отставку. М настаивала на пожизненном заключении: под пытками или нет, но он слил секретную информацию, став предателем, и кто мог защитить их от повторной утечки? Она старательно гонит от себя мысль о том, что сама предала его, бросив там, в Южной Корее, в тёмной сырой камере с бадьёй, наполненной льдом, и ядовитыми чёрными скорпионами. Все эти долгие месяцы она подавляла боль и чувство вины. Теперь же, когда он снова в безопасности, она ненавидит его за это. Её почти злит, что Бонд ни в чём её не обвиняет. Он смотрит на неё сквозь стекло своей не то палаты, не то камеры; заросший бородой, босиком, в одних лишь пижамных штанах, он кажется ей совершенно уязвимым. М сама не понимает, что толкает её открыть мембрану и войти внутрь. Она хочет прикоснуться к нему, убедиться в том, что он жив, что это действительно он — но здесь слишком много камер. Эта мысль отрезвляет её и напоминает о том, что Бонд отныне — списанный хлам, он не нужен МИ-6 и уж тем более не нужен ей. Он не возмущается, не пытается спорить, кажется, даже почти не удивляется. В его взгляде отражается лишь неколебимое спокойствие, и М хочется даже ударить его, чтобы вывести из этого состояния внутреннего равновесия, чтобы выбить из него какую-то эмоцию, увидеть, как он теряет контроль. Разумеется, она не делает этого, во многом — из-за установленных в палате камер наблюдения. Она уходит, охваченная странным чувством, будто Бонд показал ей куда больше, чем она увидела; его непривычно спокойный взгляд беспокоит её и тревожит. Когда спустя несколько часов Бонд совершает дерзкий побег с корабля, на борту которого базировался секретный полевой госпиталь МИ-6, М понимает, что ждала именно этого. vi. Они встречаются на несуществующей станции метро — в лучших традициях романтических романов про разведку, но это место действительно кажется ей самым подходящим. А главное, здесь почти нет камер. Ничего в облике Бонда не напоминает о том, что он лишь недавно вернулся из плена: он гладко выбрит, аккуратно пострижен, новый, с иголочки, костюм сидит, как всегда, безупречно, тёмное пальто и перчатки дополняют образ лондонского денди. М всегда была уверена, что секрет костюмов Бонда кроется вовсе не в умелых портных, а в идеально сложенной фигуре и врождённой элегантности. Она разглядывает его, засунув руки в карманы своего плаща и чуть запрокинув голову. С их разницей в росте ей всегда приходилось прикладывать немало усилий, чтобы не смотреть на него снизу вверх; именно поэтому она всегда инструктировала его, сидя за столом. Бонд держится уверенно и с некоторым вызовом. Разумеется, он понимает, что его решили позвать обратно, и, хоть и вряд ли станет отказываться, облегчать ей задачу не собирается тоже. М пытается сохранять раздражённый и недовольный вид, демонстрируя, что Бонд здесь исключительно потому, что этого требуют интересы МИ-6. «Ничего личного, 007. Вы восстановлены в статусе агента, но это никак не связано с нашими личными отношениями». Взгляд Бонда, внимательный и ироничный, ясно даёт понять, что он об этом думает. «Да-да, М, разумеется. Не сомневаюсь, Таннер долго вас уговаривал. Примерно столько же, сколько он уговаривал вытащить меня из плена. Но, знаете, мне как-то плевать». Разумеется, никто из них не произносит этого вслух. Здесь может не быть камер, но у любых стен, как известно, есть уши. Особенно в стенах секретного бункера МИ-6. М отводит глаза и весь оставшийся разговор старается не смотреть на него. Впервые за долгие годы она не может разобраться в собственных чувствах; возможно, думает она, борясь с желанием провести пальцами по щеке Бонда и коснуться появившейся на его висках седины, ей просто пора в отставку. Вот только отставка обречёт её на бессмысленную и обречённую на провал попытку вернуть себя семье, которая давно уже привыкла существовать без неё. М бросает косой взгляд на Бонда и вдруг остро поражается его выдержке. Если бы её саму вышвырнули из МИ-6, а затем снисходительно позволили вернуться, смогла бы она сохранить достоинство и вести себя так, словно ей это не очень-то и нужно? У Бонда, в отличие от неё, нет и никогда не было семьи, и М привыкла считать, что он просто одиночка по жизни. Однако его преданность ей и МИ-6 и то, что он продолжал работать даже после того, как его отправили в отставку, наглядно показывает, что это не так. Он посвящает себя службе полностью, без остатка, как может лишь человек, отчаянно пытающийся быть частью чего-то большего, и М пыталась лишить его этого права. Только теперь она запоздало понимает, что у них двоих ещё больше общего, чем ей когда-либо могло показаться. Раздражение, столь же надуманное и наигранное, как и равнодушие Бонда, исчезает без следа — у неё просто не хватает больше сил, чтобы поддерживать его. Массивная фигура Бонда, возвышающаяся над ней, не вызывает больше дискомфорта; напротив, ей словно передаются его внутренняя уверенность и спокойствие. Бонд возвращается в строй, его восстанавливают в статусе агента 007, и он проводит блестящую операцию совместно с МИ-6. Когда во время тестирования на симуляторе он стреляет в голограмму М, лишь она одна знает, насколько личным является этот выстрел: он по-прежнему готов защищать её любой ценой, даже ценой её собственной крови, и это одновременно нравится ей и пугает. vii. Их отношения становятся всё сложнее и запутаннее. Она больше не может абстрагироваться от своих чувств к нему, и каждый раз, когда Бонд, вновь пройдя по самой кромке, лишь чудом остаётся в живых, ей кажется, что она готова сойти с ума от беспокойства за него. Она больше не может спать, если его нет рядом; если же ей удаётся заснуть, то среди ночи она просыпается от кошмара. Почему-то чаще всего ей снится, как его вновь и вновь пытают в Северной Корее, хотя Бонд никогда не рассказывал ей об этом. Он вообще никогда ничего ей не рассказывает, мягко, но настойчиво отклоняя все её расспросы. Он целует её, поглаживает кончиками пальцев по спине, и когда тепло от его прикосновений разливается по её телу, М соглашается: да, она действительно не хочет знать о том, как он захлёбывался криком и холодной водой, и кусочки льда, забиваясь в горло, жгли его изнутри; она не хочет знать, какими жертвами он сумел вырваться из гонконгских трущоб, когда последняя его операция пошла насмарку из-за ошибки аналитического отдела; не хочет знать, сколько пуль чудом не нашли его в темноте, когда Бонд пробирался через границу сектора Газа. Она не хочет думать в этот момент ни о чём, кроме того, что он жив и вернулся к ней. Её муж в это время находится в командировке в Чили, куда она собирается отправить Бонда на новое задание, и это совпадение кажется ей тревожным и в то же время невероятно символичным. Она позволяет себе быть слабой рядом с ним, и он принимает это с благодарностью. Она никогда не была слабой, даже с мужем; она не была слабой ни в детстве, будучи младшей сестрой двух взрослых братьев, ни в годы работы рядовым сотрудником в лондонской штаб-квартире МИ-6. Всю свою жизнь она заставляла себя быть сильной, и теперь Бонд учит её быть слабой. И ей это нравится. А потом кто-то похищает базу агентов МИ-6, работающих под прикрытием, и М осознаёт, что это произошло по одной единственной причине: она отвлеклась, полностью переключив своё внимание на операции Бонда. Таннер умён и умеет читать отчёты, но ему не хватает ни её опыта, ни проклятой интуиции Бонда, чтобы предвидеть проблемы, возникающие из ниоткуда, а М и Бонд были слишком заняты своими отношениями. Фарфоровый бульдог на столе в её кабинете смотрит на неё со снисходительным высокомерием лощёного политикана из объединённого разведывательного комитета. Они были правы, они все были правы, и накатившая злость словно пробуждает её ото сна. М не имеет права на женские слабости. М не имеет права на комплексы и возрастные заморочки. По мнению большинства членов объединённого разведывательного комитета, пост главы МИ-6 в принципе не может занимать женщина, и впервые она готова с ними согласиться. Но они правы и кое в чём ещё. Она действительно упряма, как английский бульдог, и не собирается сдаваться так легко. М отправляет Бонда в Стамбул, уже зная, что он не должен оттуда вернуться. Бонд может быть лучшим агентом МИ-6, но даже ему можно найти замену, в то время как для М замены не существует. Она совершила ошибку, за которую придётся расплачиваться всему управлению, но, выбирая между двумя жертвами, она не колеблется ни на миг. Когда Ронсон сообщает, что держит на прицеле Бонда и его противника, борющихся на крыше поезда, она понимает, что это её шанс покончить со всем раз и навсегда. Ронсон хорош, но он никогда не был хорошим стрелком. — Стреляй, — отрывисто приказывает она. Ронсон молчит мучительно долго — почти полсекунды — и ровным тоном уточняет: — Вы уверены, мэм? 007 на линии огня. Она закрывает глаза и представляет Бонда в перекрестье прицела винтовки. В последний раз она держала винтовку много лет назад, так давно, что почти не помнит ни веса боевого оружия, ни силы, с которой оно бьёт в плечо после выстрела. И она понятия не имеет, каково это — стрелять из винтовки в настоящего человека. Она не способна понять, что чувствует Ронсон. Её смертельное оружие — это слово, и оно бьёт точнее любой пули. Одно слово, которое расставит всё на свои места и освободит их всех. Одно слово, которое так просто произнести в первый раз и так невыносимо трудно повторить. Что бы ни произошло сейчас, она не будет иметь права сожалеть об этом. Грудную клетку болезненно стягивает чувство неотвратимости, и она почти выкрикивает, пытаясь вырваться из этой неумолимой хватки: — Стреляй, чёрт возьми! Выстрел звучит спустя всего мгновение. Она выходит из кабинета прежде, чем Ронсон сообщает статус цели.