Из пепла

Вернувшись домой - дом стоял на положенном месте, совершенно целый, совершенно такой же, как прежде, - Усаги все-таки не выдержала и снова расплакалась. На этот раз беззвучно, просто мелко задрожала и уткнулась лицом в плечо Мамору. Почувствовала, как крепче сжалась его ладонь на плече - от этого стало одновременно больнее и легче. Девочки вежливо, но неловко отводили глаза. Все до одной выглядели не просто усталыми - измученными. Усаги не знала наверняка, но могла предположить, что воскрешение выматывает не только того, кто воскрешает. Наконец она выплакалась, вдохнула глубоко и вытерла лицо ладонями. Потом покрепче закуталась в пиджак Мамору, которым тот, как настоящий джентльмен, с ней поделился, и радостно улыбнулась. Устало - но радостно. И после этого их пестрая компания наконец-то смогла свалиться на голову Икуко Цукино. Едва ли не сразу же, как Усаги с подругами ввалились в прихожую, Икуко встревоженно ахнула - и скорее всего, не из-за того, в каком они все были виде, но попросту подумав о том, что ведь угощений на всех не хватит. Чего там, даже столовых приборов может не хватить... А потом Усаги, не давая матери сказать ни слова, бросилась к ней, размахивая рукавами пиджака Мамору, обняла крепко-крепко, так крепко, как сама от себя не ожидала, и, кажется, расплакалась опять. Во время битвы как-то не думалось о семье - об обычных людях не в целом, а в частности. Она сражалась за всю Землю целиком, яростно, как мать за детеныша, но милосердно забывала о том, в какой опасности находится каждый отдельный ее житель. Всего несколько часов назад она оплакивала девочек и Мамору, но не мать, не отца и не Шинго, не своих одноклассниц или просто случайных знакомых. Может, это был такой защитный механизм - в битве нельзя, все-таки, волноваться сразу за стольких людей. Но теперь, когда Усаги наконец выдохнула, она поняла - ее семья (как и многие другие), скорее всего, была мертва. Даже мертвее, чем Мамору и девочки, потому что обычные люди обычно не воскресают. И если бы... если бы... она могла их совсем, совсем никогда не увидеть. Поэтому теперь Усаги вцепилась в ошеломленную мать мертвой хваткой и несколько минут просто отказывалась ее отпускать. Икуко неловко обняла дочь в ответ и похлопала по спине, и от этого простого жеста сердце Усаги сжалось сильнее. Иногда ей казалось, что когда-нибудь это сердце потеряет способность сжиматься, пульсировать, биться и болеть. Но каждый раз она говорила себе - по крайней мере, не сегодня. И улыбалась. - Усако? - наконец услышала она из-за спины. Мамору подошел ближе, положил ладонь ей на спину, и ее наконец как будто отпустило. Она отстранилась, неловко пожала плечами и невпопад рассмеялась. - Усаги? - неуверенно позвала Икуко. И Усаги не знала, что ей сказать - я только что спасла мир, мама? Опять? К счастью, вместо нее отозвалась Ами: - Икуко-сан, если вас не затруднит, заварите нам чаю? Икуко кивнула с видимым облегчением и помчалась на кухню - как можно скорее занять руки и мысли привычными действиями. Девочки, не сговариваясь, направились наверх, в комнату Усаги. Сама Усаги шла последней, сразу за Мамору, больше не хватая его за руку, но все еще держась за рукав. Войдя в комнату, она остановилась в дверном проеме, рассеянно разглядывая розовые занавески и постельное белье с зайчиками. Харука и Мичиру сидели вдвоем на кресле, вжавшись друг в друга так, словно надеялись стать единым существом - то ли из-за нехватки места, то ли просто так. Остальные расселись на полу - Рей у спинки кровати, запрокинув голову и глядя в окно, рядом с ней - Ами и Мако. Минако, вытянув ноги вперед, села около столика, Сецуна - рядом, аккуратно поджав ноги под себя. Хотару расположилась у подножия кровати, полулежа на плече у Сецуны и сосредоточенно уставившись в потолок. Усаги почувствовала, что глаза снова щиплет, и торопливо шагнула вперед, обошла Мамору и опустилась на кровать. Мамору сел рядом. Теперь, когда в комнату набилось столько народа, она казалась особенно маленькой, и Усаги, повинуясь инстинктивному желанию сделать ее больше, распахнула шторы. Погода на улице была ясной - солнце горело в небе спокойно и ярко, и ни облачка. Листья деревьев чуть дрожали от легкого ветра. Усаги услышала тихий, судорожный вздох, и сначала подумала, что это она сама, и что сейчас снова начнет плакать, но обернувшись, поняла, что это была Рей. Ее лицо как-то болезненно скривилось, как будто она изо всех сил пыталась улыбнуться, но сил этих осталось слишком мало. - Ну, что... - сказала Рей, наконец. Ее голос дрожал, и это было настолько непривычно, что Усаги подумала, не сон ли все это, и вздрогнула. - Это было... опасно близко к провалу. - Ага, - фыркнула с противоположной стороны комнаты Харука, - к провалу. Лучше скажи - к полной катастрофе. - Еще чуть-чуть, и это был бы конец, - поддержала ее Макото. На пару минут все замолчали, а потом тихий голос, в котором Усаги с удивлением узнала свой, произнес: - Я думала, это в самом деле был конец. И в комнате снова воцарилась окончательная тишина - девочки опускали глаза, и Усаги практически кожей ощущала их чувство вины. И ей не нужно было спрашивать, чтобы понять, за что они винят себя. Теперь, когда эйфория первых часов возрождения - они все живы, все, все, никто не потерян и ничто не потеряно - прошла, каждая из них думала о том, что не была рядом со своей принцессой. Что той пришлось снова спасать их - на этот раз одной. Усаги хотела сказать, что на самом деле была не одна, что с ней был Сейя, но не смогла. Да и вряд ли бы это им помогло. Она не винила их нисколько, она была чудовищно рада их видеть, искренне и обжигающе, она просто... Устала. Она просто устала. И ей страшно. Чуть слышно всхлипнув, Усаги снова нарушила тишину: - Мне страшно, - честно сказала она и судорожно взяла Мамору за руку, не глядя на него, но чувствуя его тепло. - Страшно, что когда-нибудь я разучусь... разучусь быть сильной. Разучусь... верить. "Потеряю всех вас", - повисло невысказанным в воздухе. Усаги не могла это сказать вслух, даже сейчас не могла. Одна мысль о том, что когда-нибудь смерть окажется настоящей, ввергала ее в крупную дрожь, почти судороги. Мысли о том, каково ее подругам каждый раз погибать, для того чтобы возродиться, - заставляли сердце болеть и плакать от боли. Теперь никто из девочек не отводил глаза - они могли бы сказать, что этого никогда не случится. Что они всегда будут верить в нее. Какие-нибудь еще столь же правильные и бессмысленные сейчас вещи. Но Усаги видела в глазах каждой отражение собственной усталости и душащей, тяжелой, гнетущей боли. Все снова замолчали, и с каждой минутой Усаги все больше казалось, что тишина в комнате обвивается вокруг ее горла и душит, и душит, и душит... - Девочки, я принесла чай! - раздался из коридора голос Икуко, и, кажется, все в комнате вздрогнули. А потом Ами неловко улыбнулась, а Рей вполголоса хмыкнула. - Заходи, мам! - отозвалась Усаги. Икуко зашла, осторожно держа в руках поднос с дымящимся чайником и множеством чашек. Поставив поднос на столик, она озабоченно покосилась на заплаканную дочь, но, словно каким-то шестым чувством уловив, что сейчас не время для расспросов, сказала только всем угощаться, и вышла. Стоило закрыться за ней двери, к столику протянулся лес рук. Мамору разлил чай по чашкам, и скоро девочки грели о них руки, пили терпкую жидкость, обжигаясь и дуя в чашки. Минако чуть слышно, нервно хихикнула. Макото задела локтем Ами и вполголоса извинилась. Рей едва не разлила чай себе на ноги и негромко выругалась. Усаги держала чашку в пальцах осторожно, как величайшую драгоценность. Чай слегка горчил, зато был горячим и крепким. Сделав еще один глоток, Усаги снова оглядела комнату - девочки потихоньку оттаивали, начали тихо переговариваться и даже, кажется, шутить, - потом обернулась через плечо и посмотрела за окно. Солнце все так же безмятежно взбиралось по небосклону - яркое-яркое на чистом голубом полотне. - Усако, осторожно, не облейся, - прошептал Мамору ей чуть ли не в самое ухо, и Усаги выдохнула. Крепче сжала чашку, почти до боли в пальцах, и снова сделала глоток. Будет еще время бояться. И никто не скажет наверняка, что когда-нибудь все закончится - что не будет больше смертей, и слез, и рвущейся изнутри тяжелой, горячечной боли. Но пока чай горячий, пока солнце ползет по чистому небу, пока мама на кухне готовит для гостей угощения, какие-нибудь печенья или даже пирог. Никто не гарантирует, что это навсегда. Но пока, здесь и сейчас, в этот единственный ослепительный момент... Пока - битва закончена. И может быть, только может быть, новая никогда не начнется.