Ложное солнце

Пещеру освещало пламя свечей — слишком слабое, чтобы развеять тьму. В углу светились зловещим красным светом начертанные на полу символы. Вэй Усянь — тварь, именуемая Вэй Усянем — в сумраке и красноватом мерцании казался демоном, древним ишроем из ушедшей расы Нелюдей, сгинувшей в своем безумии. Невозможно древним, непостижимо прекрасным. При взгляде на него Лань Ванцзи каждый раз обуревали противоречивые чувства — желание, скорбь и жгучий стыд, который может испытывать только потомок Лань Аня, предающийся утехам с созданием Консульта. — Я хочу забыть, — глухо произнес он. Что перед ним не настоящий Вэй Усянь. Что настоящий Вэй Усянь давно мертв. Тварь с готовностью кивнула и облизнулась, высовывая язык так далеко, как обычный человек, Лань Ванцзи понимал, не мог бы. — Лань Чжань, — произнесла тварь. Подняла взгляд. Лань Ванцзи смотрел в глаза Вэй Усяню. — Я так скучал, — выдохнул Лань Ванцзи, опускаясь на колени перед своим любовником. Он целовал ему руки — долго, чувственно. Целовал глаза Вэй Усяня, целовал его шею, пока тот стонал, отдавался. И когда жар стал нестерпимым, Лань Ванцзи потянул с плеч его черные одеяния, и те пали на темные камни пещеры. Вэй Усянь всегда был прекрасен. И сейчас, глядя на его худое белоснежное тело, Лань Ванцзи опять почувствовал это. Страсть, любовь, нежность. И ярость. Он целовал Вэй Усяня до растрескавшихся губ, до тумана перед глазами, и позже, сплетаясь с ним телами, вбиваясь в его тугое, жаркое нутро, он пытался сдержаться, чтобы не сжечь своей страстью, чтобы не причинить боль, чтобы… — Не сдерживай себя, будь грубее, Чигра, — прохрипел Вэй Усянь… тварь, которая приняла его обличье. Тварь. Как она посмела! Лань Ванцзи ударил ее по лицу наотмашь — кулаком, не раскрытой ладонью. Потом еще раз. И еще раз. Тварь вытерла кровь и посмотрела хитро из-под угольно-черных ресниц. — Ты правда, правда пытаешься поверить, что я — это он, — рассмеялась она. И она хохотала, пока Лань Ванцзи продолжал избивать ее, вымещать на ней свою ярость и боль утраты. Позже, вся в крови, ссадинах и синяках, она стонала под его прикосновениями, а когда Лань Ванцзи излился в нее, она раскрыла свое лицо тысячей тонких щупалец и притянула Лань Ванцзи к себе в глубокий поцелуй. — Ты мой, — прошептала тварь… прошептал Вэй Усянь — Я твой, — ответил Лань Ванцзи, закрыв глаза. * — Се Старейшина Илина, — прорычал Не Минцзюэ, неистовейший из людей, и швырнул отрубленную голову ему под ноги. Собравшиеся вокруг заклинатели выдохнули и застыли в ужасе. Цзян Чэн рядом упал на колени, содрогаясь в рвотных позывах. Лань Ванцзи бесстрастно посмотрел на сплетение щупалец у своих ног, поднял взгляд на Не Минцзюэ, после чего развернулся и пошел прочь, не сказав ни слова. Толпа, по-прежнему хранящая гробовое молчание, расступалась перед ним. Он не знал, куда направится, но, стоило выйти за пределы Безночного Города, он — Ханьгуан-цзюнь, тот, кто всегда появляется там, где творится хаос — понял, где ему следует быть сейчас. Он приказал людям из клана Вэнь собраться в пещере — так их было проще защитить. Плачущие дети жались к своим матерям, все — старики, женщины, немногие мужчины — с немой надеждой смотрели на него. Пусть тот, кто называл себя Вэй Усянем, сотворил неописуемое зло — но эти люди не виноваты. Первыми на гору прибыли старейшины клана Гусу Лань, очевидно, посланные образумить своего родича. Когда резкий голос дяди позвал его, Лань Ванцзи молча обнажил меч и вышел из пещеры. * Он всегда был дядиной гордостью — образцом морали и изящества, самым искусным заклинателем и самым лучшим учеником. “ Почему сейчас?” — билось в голове у Лань Цижэня, когда он брал в руки дисциплинарный кнут. “Почему он?” — спрашивал он себя, занося руку для первого удара. Ванцзи стоял на коленях спиной к нему — прямой и твердый, как скала, с гордо поднятой головой. Почему он должен так жестоко наказывать своего племянника? Лань Цижэнь понимал, не мог не понимать — Ванцзи преступил все законы Ордена, нарушил неисчислимые правила, попрал самые основы, на которых держался клан Гусу Лань. Старейшины требовали его смерти, но Лань Цижэню удалось убедить их оставить Ванцзи в живых. Если ему удастся выжить. Тридцать три удара, по числу главных законов Ордена, что Ванцзи презрел в своей нечестивой страсти к твари Консульта. Тридцать три удара за каждую из ран, что он нанес старейшинам ордена Гусу Лань тогда, на горе Луаньцзан, защищая вэньское отродье. Лань Цижэнь ненавидел его за это, но себя ненавидел еще больше. Сколько правил он нарушал сам, ускользая из своих покоев в объятия любимого темными ночами? Сколько законов презрел, следуя зову своего сердца? Он смотрел на своего возлюбленного, на свой рассвет, свое палящее Солнце, и не мог отвести глаз. Он был готов отдать всё: Гнозис, свою жизнь, свою душу, но что-то остановило его тогда. Он смог отринуть любовь ради долга, принес сердце в жертву благу Ордена — но до боли хорошо понимал Ванцзи, который не смог… не стал делать того же. С каждым ударом спину Ванцзи чертили кровавые полосы — пока не слились в одно. С каждым ударом Сичэнь рядом зачитывал один из нарушенных братом законов. И с каждым ударом Лань Цижэню казалось, что он наказывает самого себя за все то, что пытался искупить своим служением ордену — хотя, конечно, слепая любовь к Верховному Заклинателю не была таким же страшным преступлением, как связь с тварью Консульта. И он молил богов, чтобы это скорее закончилось. * В миру считали, что Лань Ванцзи после содеянного предавался уединенной медитации, искупая свою вину. На самом же деле Лань Ванцзи первый год после наказания был прикован к постели, а потом несколько лет восстанавливал былую силу Физические страдания, какими бы сильными они ни были, не могли избавить его от Снов — когда, измученный жестокой болью в истерзанной спине, Лань Ванцзи, наконец, засыпал, во сне он все так же проживал жизнь Лань Аня, основателя Ордена, жившего две тысячи лет назад. Адепты Гнозиса могли во Снах общаться друг с другом с помощью специальных заклинаний, однако Лань Ванцзи обнаружил, что в своем нынешнем состоянии способен посещать сны близких людей и без них. Он часто оказывался в снах Сичэня и видел то, что видел сам тысячи раз: как Сичэнь — Лань Ань — едет в славе по улицам Тэлэйсэ, легендарного Белого Города Севера, как парит в небесах над объятым пламенем Солиши, как держит на коленях голову умирающего Вэнь Мао. Он молчал, наблюдая со стороны за видениями, участником которых был всю свою взрослую жизнь — ему было нечего сказать брату, и Сичэнь не замечал его присутствия. Однажды он оказался во сне Лань Цижэня. Лань Ванцзи узнал это место — оно являлось во Снах бессчетное количество раз. Он стоял на краю деревянного помоста, примыкавшего к стене древней крепости, которая была покрыта приколоченными к ней телами. Тела висели повсюду, насколько хватало взгляда — тысячи, принесенные в жертву жестокости Консульта. Все они были опутаны рыболовными сетями, чтобы держать разлагающиеся трупы в целостности. Некоторые из них были еще живы. Далияши, крепость Древнего Севера. Стена мертвых, где Лань Ань после падения Тэлэйсэ был распят к вящей славе Консульта. Сейчас на месте Лань Аня он видел дядю — кровь струится по лицу, по пригвожденным к стене рукам, глаза закрыты, лицо искажено нестерпимой болью. Он видел, как по помосту идет Предатель Человечества, сжимая в руке копье. Этот сон он не мог вынести. — Дядя, — позвал он. Лань Цижэнь открыл глаза, с трудом сосредоточил взгляд на его лице. Это сон, дядя, хотелось сказать ему. Проснись, это происходит не с тобой. Но вместо этого он задал вопрос, который мучил его почти так же сильно, как раны. — Дядя, ты умеешь любить? Ему казалось, что он кричит, но на самом деле его голос был еле слышен за воплями падальщиков, вьющихся у Стены мертвых. Ему казалось, что он вложил в эти слова всю свою боль — оттого, что самый близкий человек был причиной его мучений, орудием его наказания. Лицо Лань Цижэня исказилось. Он хотел что-то сказать, но окружающий их обоих мир начал меркнуть. Лань Ванцзи бросил взгляд на помост под своими ногами, превращающийся в пустоту, и проснулся. Впоследствии он не раз жалел о своей вспышке. Даже чувствуя горькую обиду на Лань Цижэня, он понимал, что наказание было слишком легким. После того, что он сделал, его должны были предать смерти. Часто, мучаясь нестерпимой болью от ран, он думал, что предпочел бы смерть. Дядя всегда казался холодным, отстраненным, погруженным только в науки и дела Ордена — но Лань Ванцзи понимал, скольким тот пожертвовал ради него и Сичэня. А умел ли дядя любить, его не касалось. * Умел ли он любить? Лань Цижэнь никогда не спрашивал себя об этом. Он считал любовью то, что испытывал к Вэнь Жоханю — но было ли это любовью? Бесконечное восхищение, уважение, желание. Он чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, когда сияющий взгляд Жоханя падал на него. Сколько правил он нарушил, сколько безумных поступков совершил ради него? Но Солнце не может светить лишь одному — и Солнце может сжечь все, на что падают его лучи. Лань Цижэнь смог отвернуться до того, как вероломное светило выжгло его глаза — так же, как выжег себе глаза запретной магией сам Вэнь Жохань. Он отвернулся от своего Солнца ценой своего разбитого сердца, своего разрушенного Ордена. Было ли это любовью, если он не пошел до конца? * Однажды, когда раны уже затянулись, но все еще доставляли боль — Лань Ванцзи не считал, сколько времени прошло с момента наказания, — к нему пришел Сичэнь и сообщил, что глава Цзян прибыл в Гусу с визитом и просит встречи с ним. Лань Ванцзи только кивнул — ему было все равно. Цзян Чэн изменился с их последней встречи — уже не мальчик, волей злой судьбы ставший главой Ордена, но мужчина, сильный и уверенный, и все такой же порывистый и скорый на гнев и ярость. Молодой служитель впустил его в цзинши, поставил на столик чай и оставил их вдвоем. Лань Ванцзи, стараясь не показывать боль, разлил чай по чашкам, отхлебнул ароматный напиток. Цзян Чэн к своей чашке так и не притронулся. Цзян Чэн поприветствовал его, войдя в покои, но больше не произнес ничего. Лань Ванцзи не хотелось нарушать тишину, и ему нечего было сказать Цзян Чэну. Раны все еще беспокоили его, поэтому он сидел прямо и неподвижно, как скала — так было легче. Они молча смотрели в окно, пока за окном не начали сгущаться сумерки. Чай давно остыл. — Я тоже, — вдруг произнес Цзян Чэн. Лань Ванцзи посмотрел на него — лежащие на коленях ладони крепко сжаты в кулаки, лицо — маска боли, гнева и стыда. Цзян Чэн снова надолго замолчал, прежде чем продолжил: — Я тоже знал, с самого начала, с той почтовой станции в Илине. И снова молчание, которое Лань Ванцзи не торопился прерывать. — Знал и закрывал на это глаза, — наконец договорил Цзян Чэн. Лишь бы он был рядом. Договорив, Цзян Чэн порывисто поднялся и направился к выходу. Уже у дверей он обернулся и поклонился. — Благодарю Ханьгуан-цзюня за беседу. Лань Ванцзи ничего не успел ответить — Цзян Чэн стремительно вышел из покоев. Он остался сидеть один в цзинши, глядя, как на Гусу опускается ночь. * — Вы не могли этого помнить, господин Вэй, — мягко сказал Лань Сичэнь, — потому что всё, что было после вашей смерти на горе Луаньцзан, совершили не вы. Они стояли на поляне у отдаленного домика на окраине Юньшэна, где Лань Сичэнь позволил им остановиться, пока рана Вэй Усяня не затянется. Вэй Усянь неловко переступил с ноги на ногу, коснулся рукой повязки на животе. — Я спрашивал Лань Чжаня. Он ничего не стал мне рассказывать. Мне удалось узнать кое-какие подробности об Аннигиляции Солнца, но это лишь слухи. — То есть вы не знали, как Ванцзи получил свои шрамы? Вэй Усянь замер. — С горы Луаньцзан вернулись не вы, — продолжил Лань Сичэнь. — Никто не знал этого до тех пор, пока Не Минцзюэ не обезглавил тварь, что носила ваше лицо. Я замечал, что вы изменились, но списал все на испытания, что вам пришлось перенести. Во всем, что произошло с вашей семьей — бойня в Безночном Городе, смерть Цзинь Цзысюаня, жестокое убийство Цзян Яньли, — во всем виновата тварь Консульта, что заняла ваше место. — Но Лань Чжань, — тихо, почти шепотом, спросил Вэй Усянь, — Лань Чжань тоже не знал? — Знал, — мягко ответил Лань Сичэнь. — Вы были любовниками. То есть, — исправился он, — Ванцзи и тварь, носившая ваше лицо. Поэтому его наказали. Он чудом выжил. Лань Ванцзи стоял под сенью деревьев на краю поляны и слышал их разговор почти с самого начала. Правила Гусу запрещали подслушивать — поэтому он не прятался, но и не находил в себе сил прервать беседу своим появлением. Ни брат, ни Вэй Усянь его не замечали. Лишь когда Сичэнь договорил, он сделал шаг вперед, и его одеяния засверкали белоснежным в лунном свете. — Лань Чжань, — потрясенно выдохнул Вэй Усянь. — Ванцзи, — Сичэнь выглядел удивленно и немного пристыженно. — Ты слышал? Прости меня, если я сказал больше, чем нужно. Лань Ванцзи молча кивнул в ответ и отвел взгляд. — Я оставлю вас, — неловко сказал Сичэнь. — Думаю, вам нужно о многом поговорить. Они сидели молча, и ни один из них не решался нарушить тишину. Потрескивало пламя в жаровне. Им действительно нужно было о многом поговорить — но Лань Ванцзи не мог вымолвить ни слова. Казалось, что прошла вечность, прежде чем он заговорил. — Когда вернулся не ты… Вэй Усянь смотрел в огонь. Ждал, не перебивая. — Когда вернулся не ты, — слова приходили тяжело, в горле застыл горький ком, — я заметил, что ты изменился. Потом узнал, почему. Он сжал кулаки до боли. Ему показалось, что его раны снова кровоточат, что он снова чувствует удары дисциплинарного кнута — тридцать три, слишком мало для того преступления, что он совершил. — Я не смог никому раскрыть правду, — помолчав, продолжил Лань Ванцзи, — потому что не вынес бы жизни без тебя. Он закрыл глаза, потому что не смог бы выдержать взгляд Вэй Усяня сейчас. Снова воцарилось молчание. — Лань Чжань, – позвал его Вэй Усянь. Он открыл глаза, но отвел взгляд. — Я, кажется, понимаю, Лань Чжань. Если бы у меня сейчас отняли тебя, и если бы тебя кто-то — что-то — заменило, наверное, я бы тоже… Он не договорил. Значит ли это?.. Надежда — невозможная, несбыточная. Лань Ванцзи наконец нашел в себе силы посмотреть на него — Вэй Усянь по-прежнему глядел в огонь. Лань Ванцзи протянул руку, легко коснулся его прохладной ладони, неловко переплел свои пальцы с его. Что, если он ошибся, и Вэй Усянь отвергнет его сейчас? Вэй Усянь в ответ крепче сжал его ладонь, повернулся к нему и коснулся его губ своими. Его глаза — живые, серые, а не черные без зрачков — горели любовью, а не похотью и жаждой. Лань Ванцзи поцеловал его в ответ — мягко раскрывая его губы, такие нежные. Он никак не мог заставить себя закрыть глаза, слишком боялся, что перед глазами будет изломанное худое тело твари. Поэтому он смотрел, он пил глазами, пока целовал Вэй Усяня, пока слушал его стоны, пока Вэй Усянь не вывернулся из его рук, чтобы опрокинуть его на спину, распахнуть ему одежды и, нервно сглотнув, признаться: — Я никогда не был с мужчиной, Лань Чжань. Да и с женщиной как-то.. не успел. И опуститься на колени, взяв в рот его естество. Тварь Консульта, несомненно, была более умела в постельных утехах — но все ее мастерство Лань Ванцзи променял бы на короткий стон Вэй Усяня, когда тот изливался ему в руку. * — Ты поистине образец бескорыстия и величия, — ядовито говорил Цзян Чэн, зажимая рукой рану. — Должен ли я сейчас благодарить тебя на коленях? Он говорил, не повышая голоса, и его слова растворялись в шуме дождя за стенами. — Пойдем, — сказал Лань Ванцзи стоявшему рядом Цзинь Лину, отводя его в сторону. Отсюда, из дальнего угла храма, их речь была почти не слышна. Цзян Чэн продолжал что-то говорить Вэй Усяню, тихо, со злобой в голосе, и Вэй Усянь что-то устало отвечал ему. Лань Ванцзи отвернулся от них, не снимая руку с плеча Цзинь Лина, который, очевидно, в любой момент был готов рвануть к дяде, чтобы защитить его. — Почему? — Голос Цзян Чэна перекрыл звуки дождя. — Почему ты не сказал мне? Вэй Усянь не отвечал. — Почему ты это сделал? — уже почти кричал Цзян Чэн. — Это из-за тебя все произошло! Из-за тебя погибла А-Ли, все из-за тебя! Если бы ты не отдал мне свое Золотое ядро, ты был бы жив, и всего этого бы не случилось. — Ты ведь понял, что это больше не я, — задумчиво заметил Вэй Усянь. — Не мог не понять. Почему ты не остановил меня… того, кто был мной? Цзян Чэн как-то по-детски всхлипнул — и беззвучно заплакал. — Потому что не хотел, — с трудом ответил он. — Потому что не мог без тебя. * Когда Лань Ванцзи привел Вэй Усяня в Облачные глубины, Лань Цижэнь вспомнил, что терпеть его не мог со времен его учебы в Гусу. Оказалось, с годами его отношение никак не изменилось, и почти двадцать лет спустя Вэй Усянь все еще вызывал у него неудержимое желание отлупить его линейкой и прогнать куда подальше. Все его жертвы вели к этому моменту, вдруг понял он. Он отказался от своего вероломного светила, чтобы посвятить жизнь им — Сичэню и Ванцзи, единственным близким людям, которые у него оставались. И сейчас он с трудом смирял свой гнев, но не говорил ни слова против. Он был рад, что его племянник нашел свой истинный свет. Когда они вошли в зал приемов, навстречу им вышел Лань Цижэнь. — Дядя, — поприветствовал его Лань Ванцзи. — Учитель Лань, — учтиво поклонился Вэй Усянь — и вскрикнул от боли, когда крепкие пальцы Лань Цижэня впились в основание его черепа, и сильная рука приподняла его над полом. Незавидное положение продлилось доли секунды, и Вэй Усянь снова обнаружил себя стоящим на полу и потирающим затылок. — Что ж, этот настоящий, — бесстрастно сказал Лань Цижэнь. — Лань Чжань, почему ты смеешься? — спросил Вэй Усянь, когда Лань Цижэнь отошел от них. Лань Ванцзи на самом деле лишь еле заметно улыбался, но Вэй Усянь за последнее время научился считывать его эмоции. — Мне вообще-то больно, — скривился он. — Что твой дядя себе позволяет? — Если надавить здесь и здесь, — Лань Ванцзи легко коснулся тех точек, куда со всей силы впивались дядины пальцы, — твари Консульта теряют силу и открывают свое истинное лицо. Он проверял, настоящий ли ты. — Отлично, — буркнул Вэй Усянь, потирая затылок. — Предупреждай в следующий раз. Лань Ванцзи одарил его еще одной улыбкой и посмотрел вслед Лань Цижэню. Он наконец-то нашел ответ на вопрос, занимавший его мысли столько лет. — Лань Чжань, - позвал его Вэй Усянь. Лань Ванцзи обернулся. Как в юности, Вэй Усянь звал его, а он смотрел в его сторону — и уже не мог отвести взгляд.