04:02pm, Катманду, Непал
Убежать. Забыть. Спрятаться. Начать всё с чистого листа… подсказал бы только кто, где взять этот разрекламированный психологами чистый лист и что на нём писать, когда он — всё ещё единственное, о чём я могу думать. Хочется запустить в голову пальцы, вышкребать его оттуда ногтями. По вполне понятным причинам Киран настоял на том, чтобы повести машину. Мысль о том, чтобы доверить малолетнему брату управление пикапом, не вселяла в меня уверенность в наступлении завтрашнего дня и уж точно не делала самым ответственным взрослым, но на тот момент это казалось мне куда безопаснее, чем вести машину самой. Во-первых, меня постоянно тошнило… Трясло, как на отбойном молотке. Я сидела с зажатым между ног ведром от крылышек из KFC, с мертвенно бледным лицо глядя на пробегающие за окном пейзажи. Горы. Мозги превратились в кашу уже на втором крутом повороте. Так красиво и величественно, что становилось не по себе. — Боги, — меня тошнило от того, что меня тошнило. Это был замкнутый круг, разорвать который могли лишь пачка Нотирола и полноценный сон в лежачем положении с вытянутыми ногами и ортопедической подушкой под головой, но… пачку Нотирола от рвоты я буквально дожрала с упаковкой ещё сегодня утром, а сон (конкретно в моём нынешнем положении) шёл только в качестве дополнения к связке таких глаголов, как: умереть, быть умерщвлённой, откинуть копыта и склеить ласты. Отдала бы всё, что у меня есть, даже бабкины золотые зубы, царство ей небесное, лишь бы урвать в хаосе бытия хоть одну секундочку рядом с нормальным унитазом. Ворваться в него с головой и блевать сколько душе будет угодно. Хоть до завтра. Хоть до послезавтра. — Может быть остановимся хоть на пару минут? — проскулил Киран, вылупившись на меня своими большими, полными страха и отчаяния глазами. За последние сутки он поспал от силы полтора часа, что сказалось на его внешнем виде и здоровье. Подножие гор Гималаи встретило нас непривычным для Дели холодом. Так брат и заболел, отпустив до колен сопли. Стоило ему высморкаться в себя, как меня снова начинало мутить, а мозги — бродить. — Никаких остановок, — запротестовала я. Понимание того, что люди Амрита отстают от нас всего на какие-то шесть или восемь часов, пугало больше, чем возможность обмочиться прямо в машине. — Ты отвратительно выглядишь. — О, ну спасибо. Ты между прочим тоже, — обиженно промычала я, зажимая нос брата салфеткой и заставляя его высморкаться. Он протестующе забрыкался от такой заботы, но стоило машине повести влево, как тут же выпрямился и с кислым выражением лица обплевал мне всю руку. — Это отвратительно. Я опустила козырёк, ужасаясь собственному отражению в зеркале: зелёная, с грязными волосами и разводами от туши по щекам. В зубах застрял кусочек от чипсов, который я с позором принялась выковыривать ногтем.11:20pm, Дхунче, 100 километров от границы с Китаем
Судя по карте мы были примерно в ста километрах до границы с Китаем, когда солнце зашло над горами, оставив нас с братом одних посреди пустой, плохо проходимой дороги. В Непале было так же небезопасно, как и в самой Индии. Влияние Дубеев измерялось тысячами километров и теряло свою силу лишь по другую сторону величественных верхушек Гималаев. — Лавина, — устало потерев глаза кулаками, зевнул Киран. Я высунула голову в окно, в кромешную темноту, ёжась от холода. Из одежды при себе имелись лишь синие джинсы, белая футболка и куча бесполезных сари, из которых, в ближайшем обозримом будущем, я планировала разжечь костёр и станцевать вокруг него танец тумбы-юмбы. Пошёл снег. В Индии такое привычное для Англии явление в январе было нечастым гостем даже здесь, у подножия гор. Я недолго сопротивлялась, и, когда дворники перестали работать, а стекло запорошило снегом, наконец согласилась на остановку. До границы с Китаем оставалось всего девяносто километров, но при такой погоде и с машиной, которая вот вот должна была отправиться на тот свет, ехать дальше было небезопасно. Напоследок злобно пнув ржавое корыто ногой, я обернулась у обочины дороги, вглядываясь в темноту. Киран ждал меня под козырьком мотеля, перепрыгивая с ноги на ногу, а я… …я стою посреди комнаты: ни туда, ни сюда. Разодетая в дорогой сари, разукрашенная по последнему писку местной моды, оттрахая Амритом до состояния полного блаженства, стою посреди маленькой комнатушки отеля и смотрю на то, как из шеи Лимы ещё бежит горячая кровь, а рядом с ней, некогда большое и сильное, теперь мёртвое, лежит тело Киллиана, а рядом с ним — его голова. Отдельно, конечно же. Иначе Амрит Дубей просто не мог. Я выдохлась. Скрючившись пополам в плохо освещённой ванной, окружённая густым паром, притянула к подбородку колени и бесцельно уставилась перед собой. Одинокая лампочка, свисающая с потолка на оголённом проводе, часто замигала, подстёгивая моё ленивое мытьё, но мне не хотелось покидать своё чугунное, ржавое укрытие. Там, за пределами этой комнаты, меня ждала лишь суровая реальность, боль, предательство и испуганные глаза брата, который стал жертвой моей не имеющей конца и края тупости. Поверить убийце. Влюбиться в него. Остаться с ним. Перевезти в его дом все свои вещи и оставить в ванной комнате зубную щётку. Позволить ему водить моего брата по бейсбольным матчам и купить ему новую приставку. Готовить ему завтрак и с хрипотцой в голосе умолять его взять меня, разрушить, распять, уничтожить, выебать до искр из глаз и пены изо рта. Я пообещала, что никогда не прощу себя за то, как хорошо мне было, и с этими мыслями, укутавшись в колючий халат, вышла из ванной. Киран лежал на кровати животом вниз, пультом щёлкая каналы на телике. Ребёнок. Всего лишь ребёнок: ни худой, ни толстый, не сказать, чтобы шибко умный, но неплохо разбирающийся в математике. Самый обычный мальчик: любит компьютерные игры и флиртовать с новой няней. Всё, как у всех, за исключением одного «но»: наличия сестры, влюбившейся в возможно самого ужасного человека на земле. Киран зевнул: — Намылась там? Я только тихо угукнула, прилипнув к окну. Никого. Наша машина — единственная на пустой и тёмной парковке, припорошенной свежим снегом. — На, поешь, — швырнув в меня пачку чипсов, заботливо посоветовал брат. — Не хочу. — Не время для правильного питания, Амала. Ешь, что дают, иначе мне придётся тебя заставить. — Отстань, Киран. Меня только перестало рвать после последнего бутерброда с заправки, — по-прежнему стоя у окна, приподняв жалюзи кончиком указательного пальца, зашипела я. — Продолжай во всём винить бутерброд. Я нахмурилась, уставившись на него. Хотелось треснуть ему по голове ещё до того, как он продолжит развивать тему, о которой я не хотела и думать. Хуже, чем бежать от Амрита с голой задницей через всю Индию, могло было быть только одно… бежать от него с его ребёнком у себя в чреве. Ребёнок от убийцы, который вырезал половину Индии, твою мать и твоих друзей. Ты просто умничка, Амала, браво. — Не лезь не в своё дело, Киран. — Мы в полной заднице, Амала. В каком-то мотеле на окраине города, скрываемся, словно преступники. Нет больше только твоих дел. Есть только наши, — вспыхнул брат, сев на кровати. Мне было нечего возразить. Я прижалась к стене, глядя в большие глаза рано повзрослевшего мальчишки. Он так сильно был похож на нашу маму, женщину, которая отдала свою жизнь за то, чтобы спасла нас от Дубеев. И вот мы там, где мы есть сейчас… В ловушке моего выбора. Сколько поколений Басу, сколько людей потребовалось для того, чтобы я наконец открыла правде глаза: посол, мама, Лима, Киллиан. Все — мертвы от рук одного человека, которого я… — …люблю тебя, — шепчу я, запрокинув голову. Люблю, люблю, люблю. Готова кричать об этом на весь мир, готова ползать у его ног, готова на любые унижения и всю ту боль, что эта любовь в себе таит. Я одержима, больна, слепа. Я — та, кем всегда так сильно боялась стать. Его губы дёргаются в снисходительной усмешке. Он гладит меня по волосам, опускает руку на подбородок и крепко его сжимает, притягивая к себе. Миллиметры отделяют от его поцелуя, но он медлит, издевается, подсаживает меня на иглу, знает, как сильно я изголодалась по нему, как сильно хочу его и снова требует: — Повтори. Ещё. Раз. Я сижу у его ног и смотрю вверх. Трусь щекой о его руку словно дворняжка в ожидании косточки от хозяина, опускаюсь ниже и закусываю зубами замок на ширинке брюк. Он сегодня в деловом костюме. Скрывает моё, положенное по закону, за мягкой тканью белой рубашки, расстёгнутой у шеи. — Повтори, Амала, — рычит он, оттягивая меня за волосы. — Сколько раз мне нужно сказать это? Стягивает волосы на моём затылке до тупой боли в висках и тянет на себя. Я падаю ему на колени, ощущая под собой твёрды член, и в полном изнеможении ёрзаю. — Столько, сколько я прикажу тебе, Амала Дубей… Киран заснул, едва дойдя до постели после горячего душа. Одноместная кровать оказалась слишком тесной для взрослой девушки и подростка, который так и норовил выжить меня с общей жил площади. В конечном итоге я сдалась, постелив себе на полу. Посчитала овец, быков и прочую нечисть. Пересчитала фантики от конфет на полу, пообщалась с крысами, пробегающими мимо, постояла в мостике и в конечном итоге, всего на секунду потеряв бдительность, провалилась в нервный и чуткий сон.04:15am, Дхунче, 100 километров от границы с Китаем
Я знал, что она где-то рядом. Знал, потому что ни на секунду не останавливался. Знал, потому что они не могла далеко уйти: дорога у подножия гор была не самым легко проходимым местом для тех, кто был здесь впервые. Моя маленькая, напуганная девочка. Глупая овечка, решившая, что от меня так просто сбежать. Милая, наивная Амала. Никто ещё не уходил от Амрита Дубея так просто, без последствий, живым: атташе, её рыжая подружка. В конце концов, у дурочки Амалы был неплохой пример её матери, попытавшейся одурачить Дубеев. — Мёртвой, Амала. Ты можешь покинуть меня только мёртвой, — улыбнулся я, отпивая горький кофе. — Господин Дубей, — раздался голос в трубке телефона. — Скажи мне, что ты нашёл её. — Почти, господин Дубей. Мы нашли машину и… — голос на другом конце нервно сглотнул. — Говори. — Тут всюду кровь, но девушки и её брата нигде нет. Хозяйка мотеля не видела, как они ушли, но в комнате их нет. — Сука, — глухо выругался я, отшвыривая телефон на пустое сидение рядом. — Сука, Амала, только попробуй сдохнуть.04:00am, Дхунче, 95 километров от границы с Китаем
Я знала, что он меня найдёт. Где бы я не спряталась, куда бы не пошла, даже если я умру — он найдёт меня, он уже почти нашёл меня. Я специально оставила форточку открытой, поэтому, когда по мокрому от снега асфальту заскрипели шины, я уже была одета. Дрожащими руками я кое-как растолкала брата и шёпотом приказала ему взять только самое необходимое. Мы тихо двигались в кромешной темноте, собирая по полу вещи. — Рюкзак с водой в машине, — зашипела я, дёргая Кирана за плечо. Он как раз зашнуровывал кроссовки. За окном послышались мужские голоса, вскоре к ним добавился женский. Хозяйка отеля. — Мой складной нож и верёвка тоже, — ответил брат. Его руки дрожали, когда он передавал мне свои постиранные трусы, чтобы я сложила их в рюкзак. Не знаю, на кой чёрт нам сдались его трусы в Гималаях, но я была слишком напугана, чтобы возразить. — Плевать, — заикаясь от ужаса, пробормотала я в темноту. — Уходим. — Как? Я вцепилась руками в шторы на окне, выходящем на противоположную от парковки сторону. — Через окно, — хорошие идеи редко посещали мою голову. — Ты сдурела, Амала? — прикрикнул Киран, встряхнув меня за плечи. — Мы не прыгнем с третьего этажа. Страх сдавил горло. Я едва могла говорить, представляя, что Амрит сделает со мной за то, что я сбежала, как сделал это с моей мамой, с Киллианом, с Лимой. — Хочешь, оставайся здесь, — психанула я, повышая голос. Не долго думая, впрочем как обычно, я перевалилась через оконную раму. Холодный горный воздух подхватил растрёпанные волосы, унося запах яблочного шампуня далеко на восток, туда, откуда я бежала. — Ты сумасшедшая! Желчь подступила к горлу, когда я посмотрела вниз. — Тут есть какие-то кусты… — Ты сорвёшься и расшибёшься! Я подняла голову и злобно на него зыркнула, дрожащей рукой нащупывая что-то похожее на виноградные лозы. Снова посмотрела вниз, часто выдыхая горячий воздух, стелющийся паром в холодной ночи. — На раз, два… — я не успела сказать три. Рука соскользнула вдоль стены, и я оступилась…04:30am, Дхунче, 95 километров от границы с Китаем
Кровь. Повсюду. Ещё тёплая и такая сладкая на вкус. Её кровь… …Амала смущённо всхлипывает, резко сжимая ноги. — Пожалуйста, Амрит, — заикаясь, лопочет она. — Я… Склоняю голову набок и улыбаюсь. Нежная, сладкая. Амала ёрзает задницей по бумагам на моём рабочем столу и тихо бормочет: — Я вообще не за этим пришла. Выгибаю правую бровь. — Конечно, милая, ты пришла сюда по сотне других причин, никак не связанных с тем, что у меня в штанах. — Да, — хмурится она. — Я пришла, чтобы спросить у тебя… Не хочу слушать, что она говорит, сидя на моём столе. Касаюсь губами её коленки, рукой сжимая тонкую щиколотку. Запах её кожи сводит с ума. Он сильнее меня, сильнее самого крепкого опиума и тех ощущений, которые я испытываю, когда чья-то жизнь потухает на моих руках. Ублюдок. Убийца. Лжец. Амрит Дубей. Раздвигаю её ноги, проводя языком по внутренней стороне бедра. Кусаю, облизываю, целую. Провожу пальцем по тонкой ткани трусиков, поддеваю их, и наша кожа соприкасается в самых правильных на свете местах. За что мне, самому худшему человеку в мире, это наивысшая в мире награда? Она, её тело, её мысли. Я могу трахать её: всегда, везде. Всегда согласна и на всё готова, даже когда мы в ресторане, даже когда у моих родителей дома. Я могу трогать её: везде. Между ног, когда мы сидим на диване в окружении толпы друзей, пока никто не видит. Она всегда мокрая, она всегда меня хочет. Она моя. Вся. Всегда. — Амрит, — её голос, тонкий, застревает в горле. Голос ребёнка у стеллажа с игрушками. Хочет, но стесняется попросить, но меня не нужно простить. Ей не нужно ни о чём меня просить. Провожу языком по ноге, царапая кожу зубами, ощущая солёный привкус крови. Её вкус. Особенный, не такой как у остальных, не такой, как у той рыжей шавки, чья кровь ещё не вымылась из-под моих ногтей, и не такой, как у уёбка атташе, который когда-то, пусть и до меня, смел трогать её тело своими грязными руками. Похуй. Я вырвал его руки, как и обещал… Амала дёргается от неожиданности и падает на локти, когда я поднимаюсь. Её оленьи глазки мечутся по моему лицу, где в уголках губ застыла кровь. На меньшую реакцию я и не рассчитывал. Она бы сильно меня расстроила, не встреть я нотки холодного ужаса в её глазах. Признаюсь, это заводит. Это и смущение, алеющее на впалых щеках. Нагибаюсь над ней, чтобы коснуться губами ровного живота, часто вздымающегося вверх-вниз. Кусаю, потом зализываю, параллельно расстёгивая брюки. Капли крови остаются на бумагах, разбросанных на столе. Блять, это так сексуально. Амала неуверенно раздвигает ноги, вздрагивает, когда я хватаю её худые щиколотки и закидываю себе на плечи. Целую. Она приподнимается в пояснице и в предвкушении закусывает кончик большого пальца. — Так зачем ты пришла ко мне, миссис Дубей? Собиралась в спешке. Я двигался по тёмной комнате, подбирая с пола остатки вещей: трусики, полотенце. На улице уже начало светать, когда я подошёл к окну, кровавые следы из которого вели в лес. — Господин Дубей, прикажите разделиться? Я смахнул ещё свежие капли крови и поднёс их к губам. — Здесь всего одна дорога, но она не пойдёт по ней, потому что знает, что именно там мы её и найдём, — в голове мешаются мысли, её мысли. Её глазами вижу землю, уходящую на несколько метров под окном. Думаю, как она, представляя испуганные глаза, решающие спрыгнуть, рискуя переломать все ноги или даже разбиться. Рука сама сжимается в кулак, когда я думаю о том, что она могла умереть. Смерть казалась ей куда милосерднее, чем жизнь со мной. Это обижало, но было поправимым. Я бы тоже обиделся на того, кто вероломно оборвал жизни друзей, но разве это даёт ей право лишить меня того, что принадлежит всецело? Даёт ей право лишить меня её? Я спущусь за тобой в Ад, Амала, если потребуется. Сломаю врата блядского Рая, в который ты всегда так сильно мечтала попасть, не желая принимать мою религию. Я достану тебя из-под земли. — Они пошли в лес, — бросил я, разминая кисть на правой руке, все ещё глядя вниз из окна. Сомневаюсь, что она продумала эту часть плана. Она никогда не думала. В голове — каша вместо мозгов, но в этот раз им сильно повезло. Следы от их ног уже успело запорошить снегом. — В этом лесу им далеко не уйти. Там везде подъем наверх. Я устало выдохнул, потерев переносицу пальцами. Можно было только представить, как так получилось, что весь подоконник залит кровью. Что она поранила? Руку? Ногу? Я представил её напуганные глаза, её боль, то, как она бежит по незнакомому лесу, с каждым шагом теряя надежду. Она знает, что мои люди найдут её прежде, чем она доберется до границы. Им не пройти столько километров пешком. Ко всему прочему она ранена, может быть мальчишка тоже. Я надеюсь на это, потому что крови слишком много для одного человека.04:50am, Дхунче, 93 километра до границы с Китаем
Больно. Я неудачно упала и вспорола себе кисть, но это не мешает мне двигаться, а значит остальное не имеет значение. В глазах Кирана только страх. Его труселя и правда пригодились, чтобы перевязать руку. Я немного наследила, поэтому мы были вынуждены остановится, остановить кровь. Рассвет. Жутко холодно, проморзгло. Зуб на зуб не заходит, когда брат останавливается и часто дышит, сгорбившись пополам. Мы посреди асфальтированной дороги, но вокруг нас ни души, лишь километры вниз, и столько же вверх. — Нужно бежать, Киран, — умоляю я, едва стоя на ногах. — Зачем? Нам не сбежать от него. Отправимся по дороге — и он найдёт нас. Полезем на гору и погибнем прежде, чем солнце встанет над горизонтом. Попросим убежище у местных и только отстрочим неизбежное. У нас… Нет надежды. И это понимание вгрызается в глотку щупальцами ужаса. Зачем я сбежала? Зачем подписала родного на брата на смерть? О чём думала? Неужели не могла провести остаток жизни подле бездушного убийцы? Неужели не могла пожертвовать собой ради него? Ради единственного родного мне человека. — Не могу, Киран, не могу. Он удивлённо моргает. — Амала… Хочется упасть на колени и разрыдаться от бессилия. Бить руками замёрзшую землю, пока от меня не останется ничего, пока величественные горы не примут меня в свои широкие объятия, не убаюкают, как делают матери, когда их детям больно. — С тобой всё будет хорошо, Киран. Он не убьёт меня, — надеюсь. — Но может захотеть наказать меня и сделать что-то с тобой. Если я останусь и… Его глаза расширялись от ужаса по мере того, как я говорила. — Я попрошу у него прощение. Скажу, что совершила ошибку. Буду умолять не искать тебя. Поклянусь в вечной верности, — слова вылетали изо рта вместе со слюнями в каком-то безумном потоке. Я несла что-то несвязное, проглатывала каждую вторую букву и ощущала, как к горлу подступает тошнота. — Я уйду только вместе с тобой! — слёзы ручьём текут по его щекам, и по моим тоже, ведь это я, Господи, я влюбилась в мужчину, доверилась мужчине, который мог убить моего брата, даже глазом не моргнув. Я выбрала убийцу, но не он. Киран не выбирал его, даже не выбирал меня в качестве худшей старшей сестры на свете. Это всё не его ошибка, не его игра и не его конец. Только мой. Всё — моё, и Амрит, чёрт бы тебя подрал, сукин сын, мой. Мы чуть не падаем, когда Киран подбегает и крепко меня обнимает. Словно маленький котёнок, он тычется мне в шею сопливым носом и повторяет, поразительно твёрдым для его возраста голосом: — Бежим, Амала. Бежим. Это действует на меня как отрезвительная пощёчина. И вот мы с новыми силами карабкаемся вверх, бежим в лес. Густая растительность прячет солнце, и мы снова погружаемся во тьму. Под ногами ветки и листья. Я то и дело спотыкаюсь, царапая ладони, но продолжаю лезть вверх. — Нужно забраться повыше, подальше. Амрит будет искать нас у дороги. Выиграем время, попросим у местных машину. До границы всего ничего, мы успеем, — подбадривает брат, хотя на самом нет лица. — У нас нет денег, — кричу ему вслед, отставая. Холодно. Так холодно, что немеют пальцы на ногах. Майка, испачканная кровью, прилипла к телу, животу. Голые руки покрылись мурашками, но я стараюсь не думать о том, что сутки или двое в этом лесу — и наши окоченевшие тела уже никогда не отыщут. Как минимум потому, что меня больше некому искать. Все мертвы, до единого. Киран останавливается. Всего на секундочку, чтобы похвастаться дорогими отцовскими часами. — Это целое состояние! Ветки странно гнутся под его ногами. Это всё, о чём я успеваю подумать, прежде чем громки вскрик нарушает тишину леса, вынуждая стаи птиц оправиться от сна и вспорхнуть высоко над деревьями. У меня немеет челюсть. Словно в замедленной съёмке, я прижимаю руки ко рту, сдерживая крик, когда брат проваливается под землю.В то же время, Дхунче, 94 километра до границы с Китаем
Я не любил холод, снег. Не любил сраные кожаные перчатки на руках и не любил свои мысли, бешеным галопом несущиеся по реке из страха и боли. Амала. Я заглушил мотор и вышел на дорогу, чтобы перевести дух, прислушаться. Мне нужно было услышать её ёбаное дыхание, иначе я рисковал тем, чтобы сойти с ума. Чей-то пронзительный крик застал меня ровно в ту секунду, что я почти отчаялся, вглядываясь в бесконечные снежные вершины. — Амала, — и всё. Больше ничего. Только её имя, слетевшее с замёрзших губ. Не разбирая пути, я бросился в лес, ориентируясь только на свои ощущения. Сердце бешено забилось, когда крик повторился во второй раз, но я не смог раслышать, кому он принадлежит. Я чувствовал лишь боль, что сотрясала верхушки деревьев и тревожила птиц с каждым новым повторением. — Давайте в рассыпную, — крикнул за моей спиной Габриэль, и ещё пять человек разбежались в разные стороны. От мысли о том, что кто-то из них найдёт её раньше меня, в горле закипала ярость. Если им придётся коснуться её, чтобы помочь, я убью. Каждого. Кто смел коснутся её. Только моя, ты — Амала. От кончиков волос до пят. Мой язык, мой член — побывали везде, пометили каждый миллиметр твоего тела, и теперь всё это — только моё. Не твоё, Амала. Кто-то снова закричал. На этот раз достаточно близко для того, чтобы я с облегчением узнал её голос. Жива. Может, ранена, но жива. Не обращая внимание на камни и корни деревьев, торчащие на склоне, я карабкался вверх, пачкая руки, лицо, пока в конечном итоге утреннее солнце не объяло меня, а следом и её… Она сидела на холодной земле, сгорбившись пополам. Волосы покрылись снегом, а искусанные губы посинели. Её хрупкие плечики часто вздымались, и только тогда я понял, увидел тело. Мёртвое тело мальчика с неестественно выгнутой шеей и кровавыми подтёками на подбородке. — Амала… Она вздрогнула, и её бледное, осунувшееся лицо стало её белее. — Амала, — снова позвал я, делая шаг к ней и снимая куртку, чтобы укрыть её. Согреть её. Спасти её. — Не… не подходи ко мне, — слабо простонала девушка, пытаясь отползти в сторону, но вместо этого бессильно упала на землю и ударилась подбородком. — Глупая, моя глупая девочка, — несмотря на слабые протесты, я опустился на колени и притянул к себе, одевая. Холодная, словно ледышка, она задёргалась, пытаясь оттолкнуть меня, но я не позволил, утыкаясь губами в её грязные волосы. — Умоляю, Амрит, — её голос. Такой надломленный, такой пустой, как и взгляд. Когда-то её глаза напоминали мне сладкий мёд, но сейчас, сейчас на меня смотрели глаза покойника, словно это она, а не этот мальчишка, свалилась и сломала себе шею. — Я никуда не отпущу тебя, любимая, — я убаюкивал её, словно ребёнка, осыпая скуластое лицо рваными поцелуями, а она смотрела на меня и ненависть в её глазах сотнями ножей вонзалась в моё сердце. Где-то в глубине души я давно это понял, понял, что обратного пути нет. Для нас больше нет обратного пути. Я — убийца. Возможно, я родился таким, а может быть — стал. Выбирал ли я свою жизнь или судьба распорядилась за меня с момента моего рождения? И я знал, знал, что она никогда не примет монстра рядом с собой. Знал это, в порыве гнева отрывая голову её атташе. И мне нравилось это, я наслаждался. Каждая бесполезная жизнь, оборвавшаяся в моих руках, приносила мне удовольствие. Я ликовал, купаясь в крови, и я не знал другой жизни. Пока не встретил её, но было уже слишком поздно. Слишком поздно, моя милая Амала. Для нас обоих. Амала часто задышала, стеклянными глазами глядя сквозь меня. — Я не могу тебя отпустить, слышишь? Не могу, — я плакал. От ненависти к себе, от бессилия изменить свою суть. Плакал как ребёнок, увидев разочарование в глазах матери, и как муж, не справившийся со своим долгом. Я обещал ей всё, весь мир, но не справился со своей сущностью. Не смог уберечь её от самого себя. — Мы поедем домой, Амала, — шептал я, убирая прилипшие к её лбу волосу. — Я больше никогда не отпущу тебя. Ты всегда будешь со мной. Ты только моя. Её глаза расшились от ужаса, и она замотала головой. Так слабо. Господи, она так слаба. — Ты монстр, — тихо прошептала она. — Так полюби же меня. Мы ведь были так счастливы… — Были, — согласно кивнула головой и опустила руку вниз. Я проследил за её взглядом и всё понял, увидев кровавое пятно, расползающееся на моих глазах. Мне показалось, что мир разверзся под моими ногами, но Амала удержала меня и окровавленными пальцами привлекла к себе за подбородок. — Я любила тебя, Амрит. Я была так счастлива. Я носила твоего ребёнка под своим сердцем. — Нет… — Но ты монстр. Ты бездушное чудовище, — быстро зашептала она. На белых зубах появилась кровь. Она проглотила её, морщась от боли. — Кто-нибудь! Сюда! Амала улыбнулась в ответ на мой отчаянный крик и из последних сил приподняла голову, касаясь меня губами. — И я все ещё люблю тебя, и буду любить всегда, но я смогу жить, зная, кому принадлежит моё сердце, чёртов ублюдок, — её холодные губы раскрылись, впуская мой язык внутрь её горячего рта. Меня охватил мандраж, когда кровь хлынула мне в горло. Я прижал её к себе, уже не обращая внимание на то, что её шея безвольно повисла в моих руках. И я целовал её, всю до последней капли, пока зима, холод, боль и утёс Гималайских гор не унесли нас в мир, где мы снова воссоединились. Навечно.