Я злой человек — я твой человек

— Я плохой человек? — поинтересовалась Софья, сопровождая вопрос шелестом пергамента, недавно принесённого канцелярами. — С каких пор тебя волнуют такие мелочи? — отшутился в ответ Пётр, выхватывая у неё бумаги, чтобы прочитать их самостоятельно. — Меня волнует твоё мнение, — поправила его она. Письмо — скорее доклад — было обычным доносом, принесённое и тщательное проверенное бывшими членами Тайной канцелярии. Софья ненавидела поощрять то, что делала её самодержавная предшественница-императрица. Софья никогда не имела желания следить за людьми, пугать угрозами и развязывать языки кровавыми пытками. Но она не идеалистка: императрица не верила людям настолько, что её охватывала паника и паранойя. И оттого хотелось выцарапать себе глаза, содрать нежную кожу с лица, чтобы отойти хоть на несколько шагов от чрезвычайной схожести с Елизаветой Петровной. В попытке убежать от ненавистного образа императрицы, она стала той, кем всегда и являлась. Может круг и дал оборот, но нет у него ни начала, ни конца. Софья стала своим же презираемым образом. Но могла ли она себя искренне ненавидеть за это? Презрение — может быть, но не желание отравить душу. Ей было действительно важно лишь одно: благополучие семьи. Низменный людской эгоизм, который никогда не сделает её и на йоту великой, как и дочь Петра Великого. Потому что она слишком слабая и жалкая, чтобы жертвовать своими интересами в угоду государства. Потому что на это способны лишь сильные и волевые люди, чья родная кровь — разменная монета. На эту монету можно купить стабильность и спокойствие всей могущественной империи. Софья была жадной. Это был её грех, который поглощал полностью, сжирая всё самое хорошее, что должно быть в ней. Молодая императрица чувствовала сродни жажды желание обладать любящей семьей, быть единственной значимой женщиной в мире своего мужа. Она была собственницей, обрётшей слишком многое, что мысль потерять это эфемерное «многое» была для неё равносильна смерти. Может быть, если бы это всё просто разом свалилось на голову, Софье бы было легче перенести возможность потери. Но она страдала, пытаясь сохранить право матери на своих детей, пока её коронованная свекровь видела в них достойное продолжение великого прадеда. Софье было плевать на наследие. Софья бы отдала к чертям всю империю в обмен на гарантию прожить тихую и размеренную жизнь подле своей семьи, лишённую каких-либо забот и невзгод. Она была романтиком, и её дурман — фантазии. Но ни одна ворожея в мире не могла дать ей желаемое спокойствие. Всё, что императрице оставалось делать, это идти под руку с императором, который мало желал быть самодержцем. Раньше им казалось, что титул императора — это свобода, даруемая Богом. Возможность делать всё, что ты пожелаешь. Отсутствие контроля ненавистной почившей императрицы. Лишь с годами пришло осознание, что это петля на шее, стягивающаяся всё сильнее и сильнее, зависящая от людей. Только поданные решали, будешь ты жить или падёшь жертвой переворота. Слишком много бунтов и неурядиц прошло за последние пятьдесят лет. Люди осознают, что могут изменить свою серую действительность. И Софье страшно, что она, не выбирая умышленно свою долю, должна нести ответственность за всё происходящее. Её единственный метод, проверенное поколениями решение, кровожадно, но альтернатив нет. Пытки и казни — способ отгородить от себя народ, показать им, кого следует бояться. Но никто, кроме неё, не видит происходящее. Её супруг, человек, которому она доверяет больше всего, слишком добр. Он кладёт свои холодные руки ей на разгорячившиеся щёки, а затем произносит одно и то же: «ты слишком устала». В нём тысячекратное милосердие и терпение. Пётр видит мир только с хорошей стороны, заставляя Софью задуматься, каким образом настолько обиженный жизнью человек, может так сильно любить эту самую жизнь? Она не находит ответа, негласно продолжая делать то, что всегда умела — поощрять террор. Отец Софьи, Георг, сторонник таких методов. Их семья все года имели некое духовное родство с семейством графа Шувалова, и это не могло ни отражаться на мировоззрениях и политических решениях, подобравшегося к власти генерала. — Я не считаю тебя плохой, — просто ответил Пётр, не имеющий право игнорировать нервно замершую жену. — Просто… Иногда выходит так, что я умышленно иду против твоих решений, — рассеянно пожала плечами Софья, забирая из рук доклад. Стоило составить официальный приказ о смертном приговоре, но сейчас было определённо не время и не место. — Разве, когда человек прощает смерть своей родственницы, это не означает, что у него безграничное доверие ко всем твоим поступкам? — Брось, — едва заметно улыбнулась Софья, настолько быстро, что можно было списать на морок, — ты её никогда не любил. — Что поделать, ты хуже всякой оспы, — поцеловал её в висок супруг, — нет от тебя никакого лечения. Снова шелест бумаг, снова у Петра. Какая-то мысленная борьба, на психологическом уровне, за право решать судьбы чужих людей. Император менее радикален, чем его жена, и определённо не хотел обрывать чью-то жизнь так просто. Софья выглядит болезненно изнемождённой. Это прекрасный повод Петру уверить самого себя, что она просто не в духе и окончательное решение её мало волнует. — На тебя плохо действует осень, — в такой же лёгкой манере продолжил Пётр, — пойдём, свежий воздух тебя приведёт в чувство. Софья не любила спонтанные прогулки, но её и не приглашали выбираться в общество. Это предложение больше относилось к желанию посетить скрытый маленький Рай императрицы — закрытый сад дворца, больше напоминающий оранжерею. Там никогда не было лишних глаз, поэтому он был одним из немногих мест, где Софья чувствовала себя комфортно. Вечерняя прохлада, все ещё нёсшая в себе запахи лета, приятно остужала кожу, но императрица всё равно куталась в шаль. Она всегда любила чувствовать себя теплее, видимо доказывая тем самым, что, на самом деле, женщина не хладнокровная и никакой родственной связи с змеями не имеет. Глупая шутка, но такая самоироничная. — Но всё же, ты не сказал, правда ли я плохой человек, — вернулась к волнующему диалогу Софья, — лишь сказал, что таковой меня не считаешь. — Разве есть разница? — Да. Люди хорошие, а затем с годами меняются. Все мы рождены в этом мире невинными. Пётр мягко привлёк её к себе, чувствуя лёгкий лавандовый запах от золотистых волос супруги. Она казалась слишком робкой и волнующейся, будто накануне ей приснился какой-то неприятный сон, повлёкший расспросы. Но мог ли он правда сказать, что Софья изменилась? Изменилось ли его отношение к ней? Император любит её характер. Вредная и упёртая, как и он сам, супруга раз за разом покоряла его сердце, потому что, где-то там, за терновыми шипами, Софья постоянно скрывала что-то донельзя нежное и ранимое, показывая это самое «что-то» лишь семье, придавая сакральную важность. Он любит её внешность целиком и полностью, независимо от изъянов, которые видела в себе Софья. И ему не было дело, какого цвета волосы его жены — золота или серебра, поддетые дымкой возраста. Ведь, как известно, императрица не любила говорить, что у неё седина. Пётр дорожит каждым её поступком, сделанным в сторону людей, которых она ценит. Начиная от ухаживаний Софьи за ним, во время оспы, и заканчивая ревностным желанием защитить своих детей, оставив подле себя. И, более того, он искренне обожает видеть любовь своей жены к нему. Её трепет перед ним, смущение от глупых шуток и ответное тепло от оказываемых ласк. Он всегда любил её так сильно, насколько мог, и она проявляла это в таком же размере. Софья считает, что зависима от одобрения супруга, совершенно игнорируя тот факт, что она — весь мир для него. — Зато ты хорошая жена и мама, — подмигнул ей Пётр, и Софья наигранно возмутилась в тот же миг. — То есть, ты не отрицаешь? — воскликнула она, хлопая его по плечу. Вся нежная нота мгновенно улетучилась, уступая озорству. — Я? — невинно глазел на неё император, — я тебя похвалил. Мне, если честно, уже не вспомнить твой изначальный вопрос... Софья щипнула его за руку, пока была возможность. Пётр лишь удручённо заломил брови, смотря на супругу так, словно она его разочаровала до глубины души. — И после таких поступков ты хочешь услышать честный ответ? — тихо поинтересовался он, пытаясь укротить желание засмеяться. Слишком уж комичным выглядел их диалог. — Скажи честно! — Я боюсь, что в этом саду у меня не будет права защитить себя, — серьёзно заметил Пётр, — меня будут допрашивать сейчас? — Если ты не ответишь, то тебя вообще никто допрашивать не будет! — фыркнула Софья, снова намереваясь где-то его цапнуть, но на этот раз за открытый участок кожи. Петр перехватил её руку, — унесёшь секреты с душой. — Не бойся, Соня! — шепнул Пётр ей на ухо, — если тебя признают самым злым человеком в мире, то я буду настаивать на обратном. Тебя заверят мои слова? — Возможно, — задумчиво произнесла императрица, — но неужели тебе правда всё равно? — Правда-правда, — мурлыкнул ей на ухо император, — хотя, честно сказать, твоё желание контролировать иногда выходит за рамки допустимого. Софья широко распахнула глаза, не мигая смотря на своего супруга. Что он имеет в виду? Он признал её параноиком? Намекнул, что её поведение ему претит? — Отказывать мне в пополнении коллекции солдатиков — жестоко, — невозмутимо продолжал Пётр, — я могу записать этот комментарий в доклад? — Нет! — толкнула его плечом Софья, — ты ужасен. Он молча взглянул на неё. Сколько прошло уже, лет двадцать? Софья до сих пор препирается по мелочам, а Пётр шутливо поддерживает её уколы. Они ведут себя также глупо, как и много лет назад. Может быть Софья и считает своё положение ужасным, но Пётр искренне видел в ней защитницу, старающуюся сделать, если не всех и вся, то хотя бы свою семью безопаснее. Вдобавок, они теперь зависели от самих себя, неся ответственность всепоглощающую и огромную, но лишь сами перед собой. — Если тебе будет легче, — запоздало добавил Пётр, возвращаясь к первоначальному разговору, — то ты не шибко изменилась с тех пор, как тебе было тринадцать! А я, видишь, всё равно люблю тебя. Софья смотрела на него пару мгновений, пребывая в лёгком восторге, пока до неё не дошла завуалированная острота. Светлые брови моментально нахмурились, и Пётр лишь случайным образом сумел избежать незавидной участи, чмокнув супругу в нос. Вероятно, это спасло его от немилосердного щелчка по коже. Назревали первые звёздочки на сиреневом небе. Пётр помнил, что Софья ненавидит мошкару. Лёгким жестом руки император взял свою супругу под руку, чтобы отвести назад во дворец, лишь на мгновение обмениваясь светящимися взглядами друг с другом. Они любили друг друга вне зависимости от поступков, и Пётр готов был принять Софью самым злым человеком в мире.